- Мне кажется, что здесь кто-то есть…
Няня ответила:
- Если это малышка, тем хуже для нее. Она уже видела достаточно, так что нечего перед ней стесняться.
После этого Бебе несколько дней была больна. Но она ничего не сказала ни матери, ни кому-либо другому."
Почему Франсуа вспомнил ту сцену в Каннах, когда он направился к окну и закурил сигарету?
- Не знаю, что еще… - вздохнула Жанна. - Пойдем лучше спать.
- Побудь еще немного.
Голос Франсуа был сердечен. Он никогда еще не чувствовал такой близости со свояченицей. Ему казалось, что отныне у него появился друг.
- Обо мне она никогда тебе не говорила?
- В каком смысле?
- Не знаю… Она могла бы пожаловаться. Могла бы…
- Вы часто ссорились?
- Никогда.
Теперь Жанна задумалась.
- Любопытная эта разница между двумя братьями… Конечно, можно сказать о такой же разнице между двумя сестрами. У Бебе и у тебя вид счастливых людей, которые не усложняют себе существование. Зачем? Посмотри на меня и на Феликса. Мы вместе и мы довольны. А что было, если бы искали…
- Что? - спросил он тихо, так как она не закончила фразу.
- Ах, да разве я знаю!..
Она поднялась. Можно было сказать, что Жанна как будто пропиталась ночной влагой, и ночь проникла в них обоих какой-то таинственной тревогой.
- Зачем все время задавать вопросы? Мы делаем все возможное, как делали наши родители и будут делать наши дети. Ну! Поднимайся. Думаю, тебе лучше лечь в свою постель.
- Бебе была несчастна, - прошептал Франсуа, не двигаясь.
- Тем хуже для нее! Каждый сам строит свое счастье и свое несчастье…
- Или его строят другие…
- Что ты хочешь сказать? Это ты ее сделал несчастной? Это ты так говоришь из-за Ольги. Ты думаешь, что она поступила так, потому что узнала правду?
- Нет.
- Что тогда? Разве я спрашиваю Феликса после возвращения из деловой поездки, чем он там занимался? Я не хочу этого знать. Однажды я заявила ему: если я не вижу, значит я этого не знаю…
- Ты лжешь.
- Нет, не лгу!
Эти последние слова она буквально прокричала, топнув ногой.
- Ты прекрасно знаешь, что лжешь.
- Ну и что? А что будет, если… Скажи, Франсуа. Вот ты и Бебе. Вы задавали вопросы о самих себе, интересовались ли…
- Нет, точно нет!
- Почему точно?
- Бебе всегда жила одна…
- А разве все в мире не живут одни? Ну, пойдем. А то ты вдруг еще раз упадешь в обморок.
Она закрыла окно, повернула выключатель. Залитые светом, они избегали смотреть друг на друга.
- Тебе не надо принять перед сном таблетку? Уверен, что от горячего напитка тебе не станет лучше? Ну, хорошо! А вот и прислуга отправилась спать.
Она ходила по комнате, стараясь принять вид доброго ребенка.
- Вставай, Франсуа! Завтра…
- Что завтра?
Почему он тогда ощетинился, когда Бебе, почти покорно, во всяком случае робко, едва войдя в дом на набережной Таннёр, прошептала, глядя на портрет папаши Донжа с пышными усами:
- Я хотела бы знать твоего отца…
Это не было пустым словом. Бебе никогда не произносила напрасных слов, как ее сестра. И это было сказано не из вежливости.
Бебе пришла издалека и принесла с собой, в себе, немного от отца, который погряз в сложностях, немного от матери, - величественной необдуманности, немного Пера с праздниками и буднями.
Все восемнадцать лет ее мозг работал одиноко, и совсем одна она пыталась стереть мерзкое воспоминание о гречанке и полицейском, которые занимались любовью на столе для глажения белья.
Тогда, в Руаяне, она сразу поняла роль маленькой танцовщицы, Бетти или Дези. Она сказала ему об этом. Она искала не брака, как Франсуа думал с гордостью. Пример брака был у нее перед глазами. Не искала она и соединения, при воспоминании о котором она все еще бледнела.
Она вошла в дом на набережной Таннер с застывшей тревогой. Она вошла в него с человеком, который должен был всегда стать ее спутником. Она смотрела на стены, будто ощущая плотность воздуха, она пропиталась семейным запахом и прошептала у портретов:
- Я хотела бы знать твоего отца…
Возможно, тогда им было легче понять друг друга.
Она спустилась в его кабинет и взглядом обласкала то место, где каждый день сидел Франсуа, и тот квадрат набережной, который открывался его взору.
- Ты не хочешь, чтобы…
А он ничего не понял! Разве место жены не наверху, в квартире? Пусть занимается домом! Пусть занимается ремеслом супруги, следит за обоями, покраской, отдает распоряжения кухарке и пытается наладить связи в городе.
Он так ей и посоветовал.
- Когда у тебя появится несколько подруг, а это наступит скоро, ты больше не будешь скучать.
- А я и не скучаю.
Жанна, по-матерински, зажгла в изголовье лампу, убедилась, что в графине есть вода, а постель в порядке.
- Обещай мне сейчас же лечь? Я могу тебя оставить?
Ему захотелось расцеловать её в обе щеки. Ведь более десяти лет Франсуа считал ее неинтересной толстушкой!
- Не думай слишком много о случившемся, все устроится!.. Спокойной ночи, Франсуа…
Она прошла к Жаку, убедиться, что мальчик не раскрылся во сне, потом заглянула в комнату своих детей, затем Франсуа услышал, как она разделась у себя и бросилась в постель, где перед сном еще выкурила сигарету.
К каким воспоминаниям ему следовало вернуться? К мадам Фламан? При этой мысли его лоб стал влажным. Это казалось ему невозможным, чудовищным. Это было скорее всего от какой-то безнадежности. Ведь подумать только, что какая-то физиологическая потребность иногда зарождалась и руководила им.
Вспомнить Канны, где он неловко орудовал веслами под ироничными взглядами матросов с яхты?
Но ведь это было так по-человечески! Усталость после проведенной в вагоне ночи, после брачной церемонии и традиционного банкета… Законное желание овладеть своей женой…
Нужно ли было ей требовать эту прогулку в лодке? Перед ним опять возник очень романтичный силуэт Бебе.
Ну, хватит об этом.
Он не спал. Ворочался в кровати, боялся, что Жанна, услышав его ворочание, подумает, что с ним опять случился обморок. Если же у него после обеда и был обморок, то от ярости, потому что…
Больше он не раздражался. Старался понять, ко всем проблемам подойти почти с научной точки зрения. Франсуа боялся неясности, половинчатых решений. Ведь его всегда считали положительным человеком.
Он не думал о Бебе. Проблема была не в ней. Проблема была в Нем.
Почему, по какому праву, он так долго жил рядом с ней, не понимая ее? Как он мог до такой степени ошибиться, чтобы возненавидеть Бебе?
- Я хотела бы знать твоего отца…
Почему он не понял, что с ее стороны это был шаг навстречу? Теперь он находил сто примеров, когда не понимал ее. Например, когда она сидела рядом с ним, спящим, и слушала его дыхание…
Он был мужчиной. Отныне он был спутником. Она ничего не знала о нем или почти ничего. А ведь он спал рядом с ней, его тело находилось рядом с ее телом. Он дышал. Закрыв глаза, он, наверное, спал, а она ничего не знала о его снах. Но даже, когда его глаза были открыты, разве могла она проникнуть в его мысли?
- Я думаю, что мы всю жизнь проживем вместе…
Она видела двоих людей, отца и мать, живших вместе. Она была свидетелем, почти соучастником.
- Обещай мне, чтобы ни случилось, всегда говорить правду.
Он все еще ворочался во влажных простынях.
- К чему все это ворошить? - в полутьме философски вздыхала Жанна. - Каждый делает все возможное… Когда Феликс возвращается из деловой поездки…
Разве Жанна неправа? Была ли она несчастлива? Был ли Феликс несчастлив? А какими вырастут их дети? Была ли Бебе виновата в том, что фантазировала, в том…
Он машинально протянул руку и в эту минуту отдал бы все за хрупкое тело жены, вялость которого так сначала его разочаровала. Ему казалось, что если бы она сейчас была с ним, если бы он мог прижать ее к себе, они познали бы такое объятие, которое может только присниться, это было бы такое слияние душ, лишенных всякой материальной основы.
Он потел. После того, что с ним случилось, он стал больше потеть и его пот обладал сильным запахом. По набережной Таннер ходили рабочие из мастерских по выделке кожи, от которых пахло потом, к этому запаху он в какой-то степени привык. До такой степени, что возвращаясь из очередной поездки, он даже с наслаждением вдыхал эти знакомые запахи, так в деревне вдыхают запах костра.
Может было бы достаточно взять ее за руку? А Феликсу нужно было взять Жанну за руку? Брал ли мать за руку отец? А разве были они несчастливы?.. Разве можно заниматься мужским делом, строить заводы, сыроварню, разводить свиней и…
Нет! Он был неправ! Он находил оправдания, но был неправ! Он не имел права взять на пляже в Руаяне юное существо, неопытную молодую девушку, привести в свой дом и оставить в одиночестве.
И даже не в своем одиночестве! А в одиночестве чужого дома, который может казаться враждебным!
Как он мог подумать, что для Бебе будет очень просто стать его женой?
Еще одно воспоминание. Еще одно свидетельство, которое говорит о складе ума, но не Бебе, а его. Она была в клинике. С часу на час ждала ребенка. Ему разрешили присутствовать при начале родов. Он держал ее за руку. Ему было неудобно сидеть. И еще, ому не удавалось отвлечься от той жизни, которая текла за стенами клиники. Между схватками она, почти умоляюще, спросила:
- Ты хотя бы немножко любишь меня, Франсуа?
Он ответил без колебания, убежденный в своей правоте:
- Если бы я совсем не любил тебя, я бы не женился.
Она отвернулась и через минуту её лицо вновь исказилось от боли.
Через несколько часов, когда она очнулась от анестезии и открыла глаза, которые еще плохо видели, посмотрев на ребенка, произнесла первые слова:
- Он похож на тебя?
У него на глазах выступили слезы.
Через десять минут он вышел из клиники, его душа была взволнована. Он достал из кармана ключ от машины и завел ее. Улица была залита солнцем.
А через сто метров он обо всем забыл. Он снова стал Франсуа Донжем. Он снова крепко стоял на ногах в реальном мире.
Сколько же времени она боролась с пустотой?
Она заставила его вспомнить о мухе, которую однажды вечером он видел в ручье Шатеньрэ. Она дергала лапками, била крыльями, будто эти усилия могли вернуть ей свободу. От этих движений она вертелась (в ручье плавал дубовый лист, представлявший собой островок, о который, думал Франсуа, мухе удастся зацепиться лапкой).
Период неподвижности. Может быть усталость? Может быть осторожность? Не расходовать сразу все силы? Потом вновь отчаянная борьба, чрезмерное усилие, круги по воде все больше и больше.
Но крылышки уже были намочены. Затягивал в глубину водоворот. Какую же бесконечную глубину представляла темная холодная вода, была ли она для нее черной дырой?
Франсуа прислонился плечом к наклоненному стволу ивы. Он курил.
- Если бы рыба…
Сомневалась ли она, что дубовый листок был спасением? Она дрожала всеми лапками, но они тоже были мокрыми и все меньше и меньше сопротивлялись воде. Франсуа мог бы взять палочку и подтолкнуть листок к мухе.
Он же предпочел остаться наблюдателем… Впрочем, до конца он не досмотрел. Измученная, после похожих на смерть нескольких минут неподвижности, муха задвигалась опять.
- Франсуа! Франсуа! - позвала приехавшая в тот день в Шатеньрэ Жанна. - К столу!
Разве Бебе не пыталась сто раз, тысячу раз… То, что он принял за безразличие или за послушание.
Она смирилась с мадам Фламан. Каждый вечер, он был в этом уверен, в то время, когда машинально целовал ее в лоб или в щеку, она, должно быть, глубоко вздыхала, чтобы определить был ли он в тот день…
А он был весел, полон энергии. Ему хорошо работалось. Дела шли хорошо. Донжи создали в городе много нового. Сто, двести, пятьсот горожан отныне были обязаны Донжам, их усилиям, - Франсуа и его брата.
- С сегодняшнего дня мы официальные поставщики Интендантства…
- А-а!
Она, словно из вежливости, улыбалась, а он; злился, что Бебе не разделяет его радости. Но разве она не провела весь день в холоде одиночества?
- Это тебя не радует?
- Конечно радует. Ты уходишь вечером?
- Мне нужно сходить к адвокату по поводу контракта.
- Мне хотелось показать тебе занавески, которые я выбрала для маленькой гостиной…
Неопределенный жест. Это ведь касалось ее одной. Он еще должен заниматься какими-то занавесками для маленькой гостиной! Висевшие там, еще с родительских времен занавески, разве они были плохи?
- Я вернусь довольно поздно. Не жди меня.
И всегда в себе, в складках одежды, в дыхании кожи, он приносил извне живительный воздух, который она считала неприемлемым.
- Ты спишь?
Она не отвечала. Он знал, что она не спала. Это раздражало его и особенно потому, что она притворялась спящей, чтобы он не знал, что она ждала его, прислушиваясь к малейшим шорохам…
Он ничего не понял!
- Если бы я совсем не любил тебя, я бы не женился.
Следовательно, раз он на ней женился…
Полоса света расширялась. Неясный силуэт, волосы в бигудях.
- Послушай, Франсуа, - пробормотала Жанна. - Примика снотворное. Вот уже битый час я слышу, как ты ворочаешься и вздыхаешь. Я накапаю двадцать капель. Выпей! Если это будет продолжаться, то у всего дома будут издерганы нервы, как у моей бедной сестры.
VIII
- Располагайтесь, мосье Донж…
Какое-то время мосье Бонифас молчал, он набивал себе в ноздри табак, поглядывая на Донжа так строго, как смотрит преподаватель на экзаменуемого.
- Мы, кажется, встречались у моей родственницы Деспре-Мулинь, не так ли?
- Вы спутали меня с братом, Феликсом…
Несомненно, мосье Бонифас приучился нюхать табак во Дворце Правосудия. И делал это грубо. Крошки табака рассыпались по бороде и нагруднику. Во Дворце одеяние адвоката выглядело более опрятным. Неухоженными были его ногти. Всю эту грязь он носил на себе как-то агрессивно, словно это был внешний признак его неподкупности.
Франсуа встретила самая уродливая в городе служанка. Просторный коридор был отделан под мрамор, который выглядел так же как старые бильярдные шары. В доме стоял запах немытой посуды.
Мосье Бонифас вдовствовал. Его единственная дочь хромала. Чтобы мрачный от черной мебели кабинет выглядел веселее в нижнюю часть окон адвокат вставил витражи.
- Само собой разумеется, если бы, выступали в качестве гражданского истца или вызваны были в суд прокуратурой, я не просил бы вас прийти сюда…
Франсуа был смущен и растерян, будто мальчик, который впервые пришел в школу. После болезни он еще, не общался вне семьи с внешним миром. Кабинет адвоката был таким же мрачным, как и приемная во Дворце Правосудия. Здесь чувствовалось, что мосье Бонифас с яростной энергией готов защищать справедливость.
Медленно, с таким же вожделением, с каким нюхал табак, мосье Бонифас развернул огромный носовой платок, сунул в него нос и смачно высморкался три, четыре, пять раз, потом с интересом рассмотрел полученный результат и только после этого заботливо сложил его.
Была деталь, которая ставила Франсуа в унизительное положение: он никогда не обращался к мосье Бонифасу, обычно имел дела с каким-нибудь молодым адвокатом, которого мэтр должно быть презирал. Он хотел было извиниться, но это было непростительно. Мосье Бонифас был единственным в городе адвокатом, единственным кто удостоился чести так называться, он был адвокатом всех тех, кто не считал деньги. Их секреты он знал лучше, чем священник.
- Я полагаю, ваша теща урожденная Шартье? Представьте, в молодости я немного ее знал. У неё был брат, Фернан, который служил лейтенантом кавалерии в Сомюре, где жил мой кузен. Этот кузен получил в наследство небольшое поместье в нескольких километрах от дома Шартье. Папаша Шартье служил казначеем. Помнится, у него была подагра. Что касается Фернана Шартье, то с ним в Монте-Карло вышла грязная история, связанная с игрой. Он умер молодым где-то в колониях. Вы о нем знали?
- Немножко.
Перед мосье Бонифасом, под его волосатой и грубой рукой лежала папка цвета сомон, на корешке которой круглыми буквами было написано, "Дело Донж". Это в нем значилось, что Бебе Донж…
Что же касается этого Донневиля, за которого вышла замуж ваша теща… Если не ошибаюсь, он был с севера, из Лиля или Рубэ… Да, он был инженером и сразу же после женитьбы согласился работать в Турции. В то время Эжени Шартье была одной из самых красивых девушек того края.
Его рука открывала и закрывала папку. Франсуа спрашивал себя, когда же мосье Бонифас, наконец, перейдет к делу, внезапно адвокат переключился на эту тему.
- Видите ли, мосье Донж, в нашем деле наиболее прискорбным является орудие, которое выбрала моя клиентка. Присяжные часто прощают выстрел из револьвера или там удар кинжала, хотя, замечу, провинциальные судьи более строги, чем парижские. Когда же дело касается яда, то здесь они никогда не проявляют снисхождения к отравительницам.
С этой стороны их нельзя винить, потому что они правы. Почти невозможно защищать клиента, совершившего преступление с помощью яда. В приступе сильного эмоционального напряжения можно выстрелить или зарезать. Но трудно допустить, что волнение длиться так долго, что позволяет воспользоваться ядом, дождавшись благоприятного момента.
Он еще раз, не спуская глаз с Франсуа, понюхал табак. Впервые в жизни Донж, сидя в неудобной позе на стуле, почувствовал себя беспомощным. Он не признавал драмы в том виде, в котором она была изложена в папке, которую была готова раздавить тяжелая лапа адвоката. - кроме всего прочего, моя клиентка допустила неосторожность, сознавшись, что достала яд за три месяца до преступления! Вы знаете мосье Руа, нашего прокурора? Я предвижу эффект, который он извлечет из этой констатации. Могу ли я спросить вас, мосье Донж, каковы были условия вашего бракосочетания?
- Мы не подписали брачный контракт.
Он ответил тихо, бесцветным голосом, как в школе. Ему стало страшно. В этом кабинете с черной мебелью и старыми безделушками и цветными витражами, которые изменяли свет, он не мог представить силуэт, лицо, волосы своей жены!
- Значит, общность имущества. Это не облегчит мою задачу. Во сколько вы оцениваете свое состояние?
- Трудно сказать…
- Слишком большое?
- Ну, если бы его пришлось срочно продать. Мастерская не имеет большой цены, но сыроварня, здания с участками, оборудование стоило более 1200 тысяч франков. Что же до…
- Какой вы имели из этого доход? Из всего?
- Вдвоем с братом, около ста тысяч франков.
- Да, ведь вы компаньоны. Значит ваша часть капитала около двух миллионов? Прокурор скажет три.
- Я не вижу взаимосвязи, - робко вмешался Франсуа.