– Ты меня извини, конечно, Федор Данилович, – зачастил взволнованный, но явно начальственный голос, – но что ж ты делаешь? Я до тебя, понимаешь, целый день не могу дозвониться!
– Кто это? – буркнул, не узнавая, Попков.
– Ну ты даешь! Петраков. Я что, так постарел?
– А-а, здорово. Почему паника?
– У тебя как, все в порядке?
– Да проверяли тут все, что надо. Спокойно. Можешь говорить.
– Ариф скис, Федор Данилович.
– Это как же? – забеспокоился Попков. – Почему?
– И фрукты сгнили. Полный абзац.
– Кто? – грозно спросил Попков.
– МУР, Федор, все он, проклятый. Вышел из-под контроля.
– Ай, Петраков, не гони туфты! Когда это ты его контролировал?
– Во всяком случае, прежде таких проколов не было.
– Значит, это твоя недоработка. Но это теперь все – болтовня. Делать-то что будем? Ай как плохо!…
– Выручать надо. Причем по твоим каналам. Надо срочно поднимать общественность. Ну, ты знаешь – снова гонения на лиц кавказской национальности, тут и московский голова виноват, и его борзые. Можно ни в чем не стесняться. А по милицейскому беспределу надо ударить покрепче. У тебя, знаю, есть свои мальчики, вот и настропали их устроить на рынке в Перове хорошенькую киносъемку с участием обиженных стариков, свидетелей разных, да покруче, со слезами и так далее. Ну как ваша "независимая", – Петраков легонько хохотнул, – умеет это изображать. Вообще-то надо было успеть все это показать еще в сегодняшнем вечернем выпуске, но, думаю, не поздно будет и по завтрашней программе. Покруче, покрепче, Федор. Тут уж надо без всяких стеснений. Помнишь ведь главный принцип – чем чудовищнее, тем и убедительнее. Да, и об адвокате хорошем надо бы позаботиться. А уж чтобы его допустили к Арифу – это я сам похлопочу. Короче, начинай мозговать, время не ждет. Пока, Федор Данилович. Приятного тебе ужина. Кланяюсь супруге.
Попков положил трубку на место и почувствовал, что окончательно потерял аппетит.
Федор Данилович прекрасно знал, что Аронов, как, впрочем, и тот же Деревицкий, и другие олигархи, очень не любит вкладывать собственные средства в те или иные предприятия. Для этого есть коммерческие банки, есть особые статьи в госбюджете, есть инвесторы, спонсирующие всяческие госпроекты, и все это в конце концов выливается в крупные ссуды, возвращать которые вовсе не обязательно. Если ты не полный дурак. Аронов им не был.
Но средства требовались постоянно. И одним из источников их была наркоторговля. Нет, напрямую Владимир Яковлевич не имел к ней ни малейшего отношения. И он бы немедленно открестился от любого своего сотрудника, будь тот замешан в чем-нибудь подобном. Однако от этого было не легче. Провал с Арифом был серьезным финансовым ударом – это прежде всего. Ну а за себя Попков, курирующий данный вопрос, не шибко беспокоился: кому, скажите, поверят – какому-то занюханному "азеру", к тому же еще и не имеющему в столице постоянной прописки, или бывшему генерал-полковнику КГБ? Да тут и двух мнений нет. Но – запах! Запах от всей этой истории мог стать просто отвратительным. А кто из олигархов позволит мешать себя с дерьмом? Вот то-то и оно…
Обдумав различные варианты дальнейших действий, Попков окончательно отказался от продолжения ужина и позвонил Аронову. Тот находился в своем особняке на Рублевском шоссе.
– Владимир Яковлевич, извини за поздний звонок.
– Какая нужда? – деловито спросил Аронов.
– Есть кое-какие… неприятности.
– Жду.
Вздохнул Попков, будто Юлий Цезарь, перешедший свой Рубикон, и позвонил к себе "на фирму":
– Машину и джип ко мне. В Рублево.
Филипп Агеев, сидевший в "девятке" с наушниками на голове, выключил запись и, сняв наушники, завел двигатель машины. Больше оставаться здесь было уже не нужно. А решение о дальнейшем слежении пусть принимает Денис Андреевич. Информации и без того было выше головы. Причем чрезвычайно полезной. Жаль только, что нельзя сейчас впендюрить чего-нибудь подобного маленькой присоске во-он с того окна на похожее окно трехэтажного краснокирпичного особняка на Рублевке. Вот бы послушать!…
Глава восемнадцатая И ПОШЛА ИГРА…
Евгений решил наконец прекратить свое затворничество и позвонил Алене. И когда та откликнулась, позволил себе немножко нахальства и вальяжности в тоне:
– Ну как там поживает одна любящая девушка?
– Господи, – с изрядной долей скепсиса ответила Алена, – кого я слышу!… А я уж подумала: поматросил и бросил.
– Да как же я могу!
– А как все остальные.
– У тебя столько разочарований?! – ужаснулся Евгений.
– Так ведь известно, чего вам всем от нас надо! Мне еще вон когда старшие подруги говорили: все мужчины – подлецы. Им бы своего добиться. Им бы цветочек сорвать…
– Я искренне огорчен тем обстоятельством, что ты причисляешь и меня к этим низким подлецам. Хотя должен честно сказать: лично мне цветочек очень понравился.
– Ты такой же негодяй, как и все остальные! – хмыкнула Алена. – И готов рвать цветы букетами.
"Ага, это она на Таньку намекает…"
– Ну разве я виноват, Аленка, что такой уродился? Так прямо и тянет… на цветочную поляну. Устал, – добавил без всякого перехода. – Тут такое навалилось! Не представляешь… Вот и снова в командировку пора собираться. Там у нас, в краях далеких сибирских, серьезная каша заваривается. Поэтому и не звонил, ты уж прости.
– А, понятно! Мальчик просит накрыть ему перед отъездом веселую полянку?
– Нет, клумбы мне ни к чему, вполне достаточно хрупкой лилии.
– Батюшки, какие мы стали эстеты! Ну вали, черт с тобой, будет тебе лилия!…
– Ага, и кофе, и какава – тоже! Лечу на крыльях желания!
Он "прилетел", и встреча была точно такой же, как всегда, то есть вполне доброжелательной, в меру ласковой и обещающей. После нескольких дежурных поцелуев и чуть более тесных объятий, переместились в гостиную, где – знал Женя – были вмонтированы подслушивающие устройства. Разговор, видно, должен был идти под запись. Ну и пусть, именно это, если по большому счету, ему и требовалось. А вот если дело дойдет до интима, то Алена наверняка переменит место обитания. При всем ее цинизме у нее все-таки должно хватать и некоего самоуважения. Вон ведь даже у Таньки – и то достало. Правда, в определенный момент. И только с Юрой Гордеевым. Если тот, конечно, не соврал. Впрочем, ему-то зачем нужна неправда?
Алена быстро накрыла "полянку", как она заметила, принесла водочки, вина, несколько тарелок с разнообразными закусками.
– Ты ведь не торопишься больше сегодня? – Ее вопрос сам уже намекал на необходимость продолжения вечеринки.
– Никуда!
– Ну и прекрасно. Значит, – игриво улыбнулась она, – не будем торопиться рвать цветочки, да?
– А куда спешить?
– Верно, – согласилась она и уселась напротив. – Ну, если хочешь, можешь теперь рассказывать, что у вас там творится, – улыбнулась она и предложила ему наливать, – если это, конечно, не составляет какой-нибудь страшной государственной тайны.
– Да какая, к черту, тайна! – поморщился Женя и стал понемногу рассказывать о тех событиях, которые могут в ближайшем будущем произойти в Сибири, где столкновение интересов Деревицкого и Аронова вполне обещает привести к большому взрыву.
Было заметно, что Алена слушала Женю почти без интереса. Ну как люди смотрят последние новости по телевизору, когда их передают по десятку раз на дню. Вроде как с надеждой, что вдруг услышишь что-то новенькое из уст диктора, которому иногда доверяешь. Но, с другой стороны, Алене и не было никакого резона показывать свой интерес. Вероятно, все, что надо, записывается, а потом эту запись будут умные люди слушать, и не раз, чтобы отделить зерна от плевел. И решать, может ли подобная информация представлять интерес для службы господина Аронова. Ну и хорошо, пусть стараются. Женя и сам хотел выглядеть усталым и как бы проявляющим определенную осторожность. Пусть думают, что он чисто по-мужски доверяет Алене, но профессиональный долг его сдерживает. И если бы она его сильно попросила – этак ненавязчиво, подкрепив хорошей наградой, он бы, пожалуй, и согласился быть с ней пооткровеннее.
Сейчас, после всяческих событий, Евгений испытывал к этой женщине абсолютно конкретные и, кстати, лишенные любых сердечных чувств, исключительно плотские желания, и купить его на какие-то новые нежные признания она вряд ли бы смогла, даже если бы хорошо постаралась. Кажется, и она успела понять, что он слабо реагирует на ее красноречивые взгляды, как бы мысленно все еще пребывая наедине со своими проблемами. Выходит так, что одними поцелуями, пусть даже и страстными, тут не отделаешься. Да, впрочем, и для Алены, второй, чисто постельный, вариант был предпочтительнее. Не надо ничего выдумывать, играть, притворяться. Каждый охотно исполняет свою роль, и каждый знает цену этой роли.
И она, достаточно трезво проанализировав услышанное от Евгения, понимая, что и ему наверняка известны условия взаимной игры, обоюдных обязательств, – что ж они, нецелованные мальчики, что ли, там, на Лубянке, собрались? – решила не углубляться в кроссворды, а назвать некоторые вещи своими именами.
– Это любопытная информация, – сказал она, как бы останавливая не очень интересные соображения Евгения.
– В каком смысле? – удивленно поднял брови Осетров.
– В самом прямом. Ну, к примеру, знай тот же Аронов о готовящейся акции, он бы загодя принял свои меры. – Алена иронически-испытующим взглядов уставилась на Женю.
– А у него что, плохо поставлена информационная служба? У нас многим об этом известно. Не в деталях, естественно. Детали – они прерогатива того, кто занимается этой проблемой конкретно.
– Например, ты? – уже совсем ласково и призывно улыбнулась Алена и сделала вид, что не поверила.
– А что ты видишь в этом странного? – сыграл напыженного гуся Евгений.
– Молчу! – воскликнула она. – Так вот, значит, куда ты летишь?
– Увы! – Женя развел руками. – Надо же кому-то и подозрения от своей конторы отводить…
Фразу он произнес многозначительно, а расшифровывать не стал. Алена должна была сама оценить ее суть.
– Так это ваши собственные игры? – небрежно спросила она.
– Я бы так не сказал. – Женя задумчиво пожевал губами и словно решился, заговорил, понизив голос: – Знаешь, в любой семье, как говорится, не без урода… Я нарочно огрубляю, хотя смысл остается тем же. Есть у нас один… товарищ. Высоко сидит. Свое, так сказать, управление. По другим временам удельный сибирский хан, ничуть не меньше. И, по моим данным, он находится в постоянном контакте, чтобы не сказать хуже, с Аркадием… Чуешь, о ком речь?
Алена кивнула.
– Вот он, как я выяснил, и является у олигарха серым кардиналом. Причем главным. Его идея. В общем, я понимаю, подробности тебе совсем ни к чему, но, чувствую, будет огромнейший скандал. И в самое ближайшее время. А рикошет, сама понимаешь… Вот я и получил соответствующее указание.
– А если упредить?
– Это как?
– Ну… опубликовать что-то. Назвать имена. То, другое.
– Ты с ума сошла, – улыбнулся Евгений. – Меня ж с работы живо попрут! За такие сведения… ты что?…
– Если сделать грамотно, никто никого не попрет. А вот заработать еще как можно.
– Д-а, в шпиона сыграть? Нет уж, уволь… – Женя рассмеялся.
– Да ну тебя! – словно смутилась Алена. – При чем здесь шпионы? Глупости говоришь. Ладно, оставим эту пустую болтовню. Ты уже созрел?
– Дорогая, я только и делаю, как сижу и думаю, когда тебе этот мой треп надоест и ты предложишь перейти к конкретным действиям?
– Ну и пойдем отсюда. – Она беспечно махнула рукой на неубранный стол и добавила: – Иди раздевайся, готовься, а я сейчас приму душ… Ага, и еще Таньке позвоню. Совсем забыла, надо же отменить нашу встречу. Я обещала подъехать к ней. Иди, я сейчас.
Ни к какой Татьяне Алена звонить и не собиралась. Она взяла трубку мобильного телефона с собой в ванную и позвонила Попкову. Сказала буквально две фразы под шум льющейся воды. Тот все понял и обещал перезвонить.
И пока симпатичная парочка охотно расслаблялась при свете мерцающего ночничка в спальне Алены, ее отчим слушал записанный на пленку разговор.
Телефонный звонок раздался посреди ночи и показался резким и громким, будто сигнал пожарной сирены. Алена лениво потянулась и взяла трубку.
– Ну, мать, ну ты совсем с ума спятила, что ли? Ну какой сумасшедший звонит среди ночи, будит весь дом, чтобы узнать, как здоровье дочери?! – Алена зажала ладонью микрофон и прошептала Жене, который лежал рядом с ней, совершенно обнаженный, как, впрочем, и она сама: – У матери сдвиг по фазе. Явно… – и снова в трубку: – Да поняла, поняла, спи спокойно, я здорова, а снам ты своим не верь, чушь это все. Спи, пока. Завтра, может, заеду… С ума сойти! Сон ей нехороший приснился. Вот и переполошилась… Ладно, иди сюда…
А утром, прощаясь с Евгением, вдруг сказала:
– Ты знаешь, я проснулась под утро, чего-то уже не спалось. И вспомнила наш вчерашний треп. Жень, а что? Давай я поговорю с одним человеком…
– С отчимом, что ли?
– А ты откуда знаешь? – даже не смутилась она.
– Аленка, ну давай, правда, не будем играть в шпионов, а? Ты же знаешь, где я работаю. А я знаю, где он. Или, точнее, на кого. Поэтому и могу сказать: материал того стоит, честное слово.
– И сколько ж он стоит, по-твоему? – спокойно спросила Алена.
– Штук двадцать пять. Баксов.
– Это – дорого. Но не очень, – поправилась она.
– Потому что я послезавтра улетаю. Только поэтому.
– Вон ты какой! А кто идею подсказал, если не секрет?
– Вообще-то ты. Такой цветочек стоит дорого.
– Ах, вон что! Значит, надо понимать так, что ты начинаешь делать накопления? И что, уже есть планы?
– А мне нравится, когда меня любят, – честно глядя в глаза ей, ответил Женя. – Я тогда и сам зверею от всяких чувств. А если по правде, можешь мне поверить, можешь нет, у нас однажды с Вадимом состоялся дружеский разговор. Хреново, что все так скверно с ним закончилось. Но мысль он мне все-таки подкинул. Насчет того, что красивые цветы обычно ставят в хрустальные вазы, а не в помойные ведра.
По мере того как он говорил, взгляд Алены из настороженного становился все теплее. Наконец она просто повисла у него на шее, запечатав его губы зовущим крепким поцелуем, а отпрянув, сказала:
– Буду рада тебя сегодня видеть…
"С удачей вас, Евгений Сергеевич, – сказал сам себе Осетров, спускаясь по лестнице к подъезду, где притулилась его "Нива". – Я обязательно еще раз навещу вас сегодня, моя замечательная Елена Георгиевна! Будьте уверены! Гонорар гонораром, конечно, но какие чертовы баксы могут сравниться с вашими чарующими женскими прелестями! Как все-таки приятно иметь дело с настоящим мастером, который иной раз начинает определенно за деньги, зато заканчивает уже от чистого сердца… от всей души!…"
Резонанс был оглушающим. Вернее, его таковым очень постарались представить на самом независимом из всех телевизионных каналов.
Ни один дневной репортаж, как говорится, с места события не обошелся без едких и острых комментариев телеведущих общественно-политических программ.
Передачи повторялись с небольшими изменениями в отдельных деталях происшествия на Перовском рынке. Словно оправдываясь за информационное опоздание – дело-то вон уже когда было, а чухнулись господа тележурналисты лишь сейчас! – эти самые "господа" ловили очевидцев, где могли. Вплоть до их собственных квартир. Было такое ощущение, что все в России, и уж конечно в Москве, кончилось, а остался только один стыд и позор, который было необходимо срочно, хотя опять же и с опозданием, обрушить на всю московскую милицию, особенно на когда-то доблестный и многократно краснознаменный МУР. Имелись в виду и ордена, естественно, и "переходящие знамена", и все такое прочее, принадлежавшее ушедшей, слава Богу, истории…
Возмущение жителей Перова, оказывается, вызвали абсолютно незаконные, неправомерные действия милиции и муровских сыщиков, которые устроили облаву… на "лиц кавказской национальности"! И кто же эти самые лица?
Говорит директриса детского дома, почему-то опасливо поглядывая в сторону от микрофона интервьюирующего ее сотрудника программы "Вчера, сегодня, завтра":
– Мы здесь, в нашем районе Москвы, все, которые занимаются воспитанием дошкольников – в детских садах и яслях или в детском доме, как у нас, – мы все буквально молимся за этого хорошего человека, помогающего нам не словами, а исключительно делом. Это Ариф Абдурахманович привозит к нам в детский дом яблоки и апельсины. И всегда бесплатно. Он это делает всегда из любви к детям, у которых даже и родителей-то по-настоящему нет…
Бабка– пенсионерка, выражая свое искреннее возмущение милицейским произволом, живописала увиденное ею на рынке, куда она каждый день приходит, чтобы что-нибудь купить себе "по-хозяйству", и где она постоянно ощущает заботливое участие господина Мамеда…
– Накинулись, будто коршуны какие, повалили на землю мальчиков и давай их всех вязать! Ой, страху-то! Вяжут и еще ботинками пинают! Больно-то как… наверно…
Трое мужиков, выстроившихся в очередь к микрофону, услужливо протягиваемому к ним невидимым собеседником:
– Не, бардак, конечно! Да погоди ты… чего толкаешь, дай слово сказать! Я чего хочу?…
– Я все подтверждаю! Ага, и в морду били! Кого? Ну этих, которые кавказской национальности! А я чего говорю? Не лезь, сам скажу!…
– Как свидетель происшедшего попустительского безобразия закона над несчастной братвой… А че? Все так! Повязали их, ага! Я видел. Я вон там стоял! А ты где был?…
– Вы слышите показания тех граждан, которые стали сегодня… в смысле, вчера… свидетелями ужасной расправы склонной к полнейшему беспределу московской милиции над теми, кто, не жалея средств и времени, собственных, между прочим, средств, трудится не покладая рук, чтобы московские жители могли принести себе в дом на завтрак свежие фрукты и овощи! И с ними – вот так, дубинкой! Нет, больше подобные факты не пройдут мимо внимания общественности! Жуткая вспышка национализма не должна пройти незамеченной нами, и она обязательно получит свою правовую оценку! Мы требуем…
– Мы попросили прокомментировать действия московских правоохранителей одного из руководителей Главного управления уголовного розыска, генерал-майора милиции Сергея Сергеевича Петракова. Вам слово, Сергей Сергеевич!
– Мне стыдно… Да, к великому сожалению, мне, как человеку, причастному к нашей еще недавно действительно доблестной милиции, стыдно и неловко иной раз глядеть в глаза простым людям, которые все чаще задают мне немые вопросы: доколе же это будет продолжаться? Сколько еще нам терпеть откровенные издевательства отдельных людей, одетых в форму нашей родной московской милиции? Я слушаю и… не нахожу ответа! Хотя ответ у меня есть! И я всем заявляю, что беззакония, совершаемые некоторыми моими, к сожалению, коллегами, будут прекращены! Будут, дорогие сограждане! И мы не позволим швырять за решетку людей, исходя из личных неприязней к тем или иным лицам так называемой кавказской национальности! Это наш позор, причем позор не только отдельных облеченных властью чиновников, но и всей России!…
– Вот это я понимаю! – со значением заметил Вячеслав Иванович Грязнов, отключая канал телепередачи. – Не шибко оперативно, зато с заметной долей общественного маразма.