Самоходки вели огонь, помогая танкистам. Иногда снаряды достигали цели, разбивая одну из "гадюк", но переломить ситуацию немногочисленные СУ-76 не могли. Подходить ближе самоходкам с легкой броней запретили.
Лейтенант Бобич, который, как всегда, находился на самоходке Карелина, выпрямился во весь свой длинный рост и внимательно наблюдал за происходящим.
– Запоминаешь, Александр Сергеевич? – окликнул его Павел. – Книгу потом напишешь, если разрешат. Война-то не киношная получается.
Тем временем кто-то послал танковый взвод во фланг. Головной Т-34 налетел на мину. Его подхватила на прицеп вторая "тридцатьчетверка", хотела вытащить машину с опасного места. Командир взвода, видимо, получил по рации категорический приказ двигаться вперед. Отцепил трос и на скорости рванул дальше. Через несколько минут он тоже подорвался. Вернулась лишь одна машина из взвода.
– Что делается, – мотал головой заряжающий Вася Сорокин. – Людей на верную смерть гонят.
В этот момент немецкие снаряды подожгли подорвавшийся на мине Т-34, а затем подбитый танк, который вел огонь с нейтральной полосы.
По приказу комдива вел беглый огонь дивизион пушек ЗИС-3 капитана Раенко. Им отвечали немецкие минометы, выбивая артиллеристов и мешая прицельной стрельбе.
Да и сам штабной орденоносец не отличался большими способностями. Он прятался от мин в блиндаже и нервно курил, отхлебывая водку из фляги. Мины встряхивали блиндаж, между бревнами сыпалась струйками земля.
Вылезать наверх Раенко просто боялся. Огонь корректировали молодые командиры батарей и лейтенанты из взводов управления. Расстояние было велико и рассеивало снаряды. Выкатывать орудия на прямую наводку командир полка Мельников не решался. Дивизион нес потери в хорошо укрепленных капонирах, а на открытом месте орудия просто засыпят градом мин.
Тем временем немцы добивали поврежденные танки, посылая в них зажигательные снаряды. Одна из "тридцатьчетверок", казалось обреченная, вдруг сделала рывок на оборванной гусенице и сползла в овражек.
Немецкие саперы быстрыми перебежками приближались к Т-34. По ним ударил из своей мелкой пушки Т-70, не покинувший собрата. Танкисты вытащили пулеметы и открыли стрельбу со склона оврага.
Срезали одного, второго сапера. Остальные под прикрытием минометов продвигались по низине с огнеметом и зажигательными гранатами. Струя шипящего пламени прожгла плешину в прошлогодней траве, загорелся кустарник. Еще одним зарядом подожгли полуразбитую "тридцатьчетверку" на их пути. Вспыхнувший танк и новая струя огня заставили уцелевших танкистов из Т-34 и Т-70 невольно попятиться. Саперы продвигались к их машинам.
– Да мать их в гробину! – матерился старшина с пулеметом. – Решили своими зажигалками напугать!
Выполз повыше на склон и длинной очередью свалил огнеметчика. Взорвался ярким шаром ранец с горючей смесью. Остальные саперы бежали прочь от пылающего клубка, стреляя на ходу из автоматов.
Молодой командир танка выпускал им вслед обойму своего ТТ. Старшина, спрыгнув к нему, толкнул лейтенанта в спину. Очередь прошла над головой.
– Не суй башку куда не надо, – бормотал старшина, перезаряжая пулемет. – Мало вас сегодня побило?
Тем временем майор Цимбал проверял самоходки. Озабоченно рассматривал отверстие от осколка в борту машины Солодкова.
– Мотор не повредило?
– Никак нет.
– Прогони еще разок на холостом ходу. Проверь, не течет масло.
Замполит, которого он взял с собой, вытянув руку, торжественно объявил:
– Вот он, Харьков! Уже заводские трубы видны. Один рывок, и фрицы покатятся.
– С такими рывками нам самим скоро труба будет, – пробурчал механик-водитель Иван Грач из экипажа Афони Солодкова. – Опять танки в лоб пустили, вон какие костры горят.
Иван не мог отойти от гибели своего друга Антона Болотова. Сейчас, двигая челюстью, с нескрываемой болью смотрел, как горят танки, в большинстве вместе с экипажами.
Замполит, в расстегнутом, как всегда, полушубке, чтобы все видели его ордена, открыл было рот. Намеревался осадить трусливого механика, который не к месту распустил слюни, когда надо сражаться насмерть.
Сам замполит не то что сражаться, но и на переднем краю бывал считаные разы, оберегая себя – грамотного, умного, нужного стране и армии политработника. Но произнести правильные слова и поставить на место механика с ожогами на лице и медалью "За отвагу" не успел.
Разнося гулкое эхо, взорвалась набитая боеприпасами очередная горевшая "тридцатьчетверка".
Взрыв был особенно сильный, а может, замполиту это только показалось. Столб пламени и обломков взвился выше огромных сосен неподалеку от танка. Одна из них тяжело рухнула, разметав густую крону ветвей.
Облако горящих обломков и хвои смешалось со снежной пылью, комьями льда. Горящий бензин с шипеньем закручивал клубы багрового дыма. Мутные брызги пролились на тающий от жара снег.
Из низины выбиралась цепочка уцелевшей пехоты и танкисты. Пулеметные трассы шли, перекрещиваясь друг с другом. Иногда кто-то падал и уже не поднимался, другие, пригнувшись, ускоряли шаг.
Заряжающий Вася Сорокин перекрестился, а наводчик Михаил Швецов яростно докуривал цигарку и повторял:
– Это не война! Сплошное блядство… сколько людей за час угробили!
А в блиндаже сидел раздетый по пояс подполковник Мельников, его перевязывала молоденькая медсестра с пухлыми по-детски губами.
Петр Петрович Цимбал, наливал из флажки водку по кружкам и посматривал на медсестру:
– Ох и губки у вас, Ася. Целовал бы, не отрываясь.
– Вам нельзя, – улыбалась медсестра. – Жена дома ждет.
– За порогом война. Что же теперь, смерти дожидаться? Я к вам вечерком на "виллисе" в санчасть подъеду.
Медсестра промолчала, майор Цимбал ей наверняка нравился. А подполковник Мельников, шевеля перевязанной рукой, сжимал и разжимал кулак. Принимая кружку, подмигнул Цимбалу:
– Ты уж тогда вечера не жди, если решил в чужой огород залезть. Чую, через час-два снова наступать будем. Готовь своих самоходов.
Однако наступление началось ближе к вечеру. Цимбал уже начистил сапоги, а водитель загрузил в "виллис" угощение для медсестер.
– Я еще одну фляжку водки положу. На всякий случай.
– Клади. И сгущенки тоже. Девушки сладкое любят.
– Да уж, от сладкого их не оттащишь, – двусмысленно объявил шофер.
В этот момент вошел адъютант. Мечта, что наступление состоится завтра, а вечер будет приятным (читалось такое в глазах Аси), развеялась как дым.
В бронетанковых войсках в бой положено идти всем командирам, включая комполка. Зачастую это не соблюдается. Кто-то не хочет лезть под снаряды, надо ведь полком руководить! Другим это запрещает вышестоящее начальство – погибнешь, кто командовать будет?
Тридцатидвухлетний майор Цимбал снял новую куртку, облачился в старую, потертую, выданную лет восемь назад, когда он заканчивал танковое училище.
Паша Карелин торопливо писал письмо девушке-соседке. У них ничего не было, ведь Паша встречался и собирался жениться на другой. Но невеста ушла, как и не было. А на проводах девушка-школьница смотрела на него такими блестящими влюбленными глазами, что написать ей хорошее теплое письмо было просто необходимо.
Впрочем, школу она уже закончила, где-то работает. Прислала два письма, на которые Карелин не ответил. А вот сейчас захотелось оставить на память какие-то ласковые, приятные слова. Вдруг сегодняшний день окажется последним. Гнал тоскливые мысли, но такая вот жизнь на войне.
Капитан Ивнев на что опытный, две войны прошел. С тяжелым Т-4 схватился и раздолбал его. И другие танки на счету были, с немецкими пушками дуэль выигрывал, доты разбивал, опережая спрятанных за бетонной стенкой вражеских артиллеристов. Считался везучим, повышение по службе обещали.
А погиб, можно сказать, глупо. Какой-то ефрейтор с противотанковым ружьем-обрезком подкрался, машину сжег, и три человека из экипажа сгорели. Сам, сволочь, еще и смыться успел. Наверное, крест получил или отпуск к своей фрау.
А комбат Ивнев за все свои подвиги всего лишь медали удостоился, хотя два года честно отвоевал. Матери перед боем Павел никогда писем не писал. От нее тоски не утаишь – чего зря душу травить!
Когда заклеивал конверт, от грустных мыслей его оторвал Вася Сорокин.
– Паш, как слово "вспоминай" пишется? Через букву "е" или "и"?
– Кого ты там вспоминаешь?
– Жене и детишкам наказываю, если погибну в бою, то пусть…
– Не дури! Слов нахватался, в бою он погибнет, и вспоминать его обязаны. Порви письмо.
Вася Сорокин считал, что это красиво: взять и написать прощальное письмо. Но человек он был дисциплинированный и листок спрятал в карман. Не удержавшись, поддел:
– А чего тогда со своей девкой прощаешься?
– Ты слова выбирай! Девки от одного к другому бегают, ищут приключений да где повеселее. А это девушка-соседка, работает, десять классов недавно закончила.
– Чего умничаешь, командир, – вмешался Швецов. – К Ваське привязался. Бабы есть бабы, чего спорить?
Карелин промолчал. Ссориться с экипажем он не хотел. Да еще перед боем.
Новое наступление началось более успешно. Начальство в какой-то мере учло прежние ошибки. Несмотря на понукания сверху, не кинули войска в лоб, а нанесли глубокие фланговые удары.
Штук семь танков и две неполных батареи СУ-76 под началом заместителя командира самоходно-артиллерийского полка майора Тюлькова вступили в бой уже перед закатом.
Несмотря на сравнительно небольшие силы – насчитывалось в общей сложности полтора десятка машин и рота десанта – удар с фланга (почти с тыла) оказался довольно успешным.
Уничтожили два дозорных немецких танка, взвод пехоты (оставив горящую "тридцатьчетверку") и врезались в колонну бронетранспортеров, артиллерии, грузовиков с пехотой, видимо, остановившихся на привал или ночевку.
Всегда осторожные немцы в данной ситуации зевнули. Кто начнет наступление в ночь, когда бьет в лицо ледяной ветер, несет снежную пыль и начинает смеркаться?
Солдаты растягивали палатки, рубили дрова для походных печек, готовились к ужину и отдыху. Борис Прокофьевич Тюльков, хоть и занимался в полку в основном организационными делами, нацелил удар грамотно. Расстреливали и давили полевые пушки, грузовики, вспыхнула бензоцистерна, освещая голый, мрачный лес, метавшихся людей, наступавшие русские танки.
Самоходка Карелина (он временно исполнял обязанности командира батареи) почти в упор столкнулась с бронетранспортером "Бюссинг". Тот пятился в лес, выстилая пулеметные трассы. Ударили бронебойным снарядом в борт (рассчитывали на танки). Транспортер застыл, торопливо выпрыгивал экипаж. Вторым снарядом разнесли кабину вместе с механиком и унтер-офицером.
Десантники, уже соскочившие вниз, кого-то подстрелили и побежали дальше, готовя гранаты. Самоходка Чурюмова разнесла кузов грузовика "Шкода" с имуществом связистов.
Грузовик сумел проехать еще немного, затем взорвался топливный бак. Тяжелая "тридцатьчетверка" раздавила натянутую палатку, опрокинула штабную машину и била из пулеметов по кучке немцев. Среди них выделялись офицеры в фуражках с наушниками и утепленных шинелях.
Поэтому патронов не жалели и положили штабную группу почти целиком. Горели не менее пяти-семи грузовиков, несколько штук пытались вырваться.
В них посылала снаряд за снарядом самоходка Афанасия Солодкова и пулеметчики из роты десанта. Сумели подбить, сжечь еще штуки три. Четвертый грузовик протаранила самоходка Чурюмова.
Пока разворачивались, чтобы ударить вслед набиравшим ход машинам из орудия, Захар Чурюмов подхватил трофейный пулемет МГ-42 и длинными очередями опустошал ленту. Стрелял он метко, пули прошивали накрытые брезентом кузовы, там наверняка имелись убитые, парил пробитый радиатор. Но прежде, чем вслед им ударило орудие СУ-76, поклеванные пулями грузовики исчезли за густой порослью молодых сосен.
Опытный механик Алесь Хижняк, крутнувшись, опрокинул бортом трехосный, крытый брезентом вездеход "Крупп". На снег сыпались люди, минометы, корзины и ящики с минами. Кого-то успели пострелять десантники, кто-то убежал.
Но самой ценной добычей оказался шестиорудийный дивизион 173-миллиметровых пушек. Эти громадины с длиной ствола восемь метров выпускали четырехпудовые снаряды на расстояние 27 километров. Открывая огонь по сосредоточенным в тылу нашим войскам, они являлись настоящим бичом. Расстояние позволяло им надежно маскироваться и практически безнаказанно рушить любые укрепления, уничтожать укрытия вместе с техникой и людьми.
Жертвами этих дальнобойных орудий порой становились даже аэродромы, не ожидавшие, что на таком расстоянии их может накрыть артиллерия. Несколько удачных попаданий порой выводили из строя градом крупных осколков и мощной взрывной волной целые эскадрильи, сжигая укрытые в земле бензоцистерны и поднимая на воздух склады авиабомб.
Но весили эти махины более двадцати трех тонн и перевозились (ствол и лафет раздельно) тяжелыми гусеничными тягачами "Фамо".
Это был целый поезд, сосредоточенный на поляне. Двенадцать тягачей с прицепленными стволами и лафетами, бронетранспортер со спаренной зенитной установкой, еще какие-то крытые машины.
– К Харькову перегоняют, – сказал зам командира полка Тюльков. – Понаделали бы они там дел. Уничтожить!
На тяжелые сцепки обрушили снаряды танки и самоходки. Тягачи, несмотря на огромные размеры, разбивали и поджигали один за другим.
Сотрясая грохотом лес, взорвались два трехосных тяжелых грузовика "Крупп" с боеприпасами. Взрывы были такой силы, что на месте машин остались лишь дымящиеся воронки. Куски грузовиков, смятые гильзы разлетелись на десятки метров, ломая деревья.
Пламя из объемистых баков горевших тягачей лизало лафеты, там тоже взрывались снаряды. Но массивные толстые стволы орудий остались невредимыми.
Трехдюймовые снаряды танков и самоходок рикошетили от сверхпрочного металла. Прицелиться в казенник было трудно из-за густой пелены дыма. Да и артиллеристы этих особых батарей не собирались бросать свою технику.
Сразу из нескольких мест били гранатометы. Подбили самоходку, затем подожгли моторную часть "тридцатьчетверки", которая спешно отползала. Двое танкистов, пытавшихся потушить огонь куском брезента, угодили под автоматные очереди и скатились на снег. Подоспели на помощь десантники, поднялась стрельба. Танк отбили и кое-как забросали пламя комьями снега и обрывками брезента.
Спаренный крупнокалиберный пулемет, установленный на бронетранспортере, уткнулся снопом сверкающих трассеров в самоходку Чурюмова. В лицо лейтенанту брызнула кровь. Его спасло то, что он сам сидел за прицелом – наводчику пули угодили в горло и нижнюю челюсть, почти напрочь оторвав голову.
Заряжающему вспороло промасленную телогрейку и вырвало клок кожи. Тлеющая одежда нестерпимо жгла тело. Заряжающий кинулся было ее срывать, но понял, что тяжелая установка добьет их своими 13-миллиметровыми пулями.
Пули шли сверху вниз, некоторые влетели в рубку, щелкали, взрывались, разбрасывая пучки искр возле боеукладки. Рванет снаряд – и конец! Заряжающий, не обращая внимания на горевшую телогрейку, забросил в казенник снаряд.
Оказался бронебойный, который пробил "Ганомаг" через оба борта, встряхнул, разбросав расчет, но пулеметчики снова схватились за рукоятки наводки. Подоспела "тридцатьчетверка" и ударила зенитную установку, вмяла, зажгла бронированную кабину.
Этот же танк выручил десантников, которые вели перестрелку с артиллеристами и несли потери. Оба танковых пулемета длинными очередями выбивали из-за деревьев и ложбин упорно державших позиции артиллерийские расчеты.
Заряжающий, матерясь, наконец сорвал горевшую одежду и прыгнул в снег, чтобы холодом снять нестерпимую боль с обожженных плеч и спины. Чурюмов, сопя, в одиночку выпустил несколько снарядов, затем наклонился над своим наводчиком. Тот был мертв.
Подъехала самоходка майора Тюлькова с осколочными вмятинами на броне и сорванным подкрылком. Кашляя от дыма, зам командира полка разглядывал массивные стволы дальнобойных орудий.
– Их нельзя оставлять! Ствол есть, а лафет найдут. Специально везли наших под Харьковом долбить.
Коротко посовещались. Кое-где раздавались отдельные выстрелы, в огне трещали патроны. Не могли прийти к единому выводу, как вывести из строя массивные стволы.
Саперы собрали остатки взрывчатки, но несколько килограммов тола могло хватить максимум на два ствола. Кто-то предложил воспользоваться противотанковыми гранатами.
– Ну и что дальше? – кричал оглохший от близкого взрыва Тюльков. – Они от удара срабатывают. Ты что ли в ствол швырять их будешь? На куски разлетишься.
Надо было спешить. Старый артиллерист Борис Прокофьевич Тюльков прекратил спор и приказал:
– Два ствола взрывают саперы. Остальные попробуем сплющить гусеницами "тридцатьчетверок" – все же тридцать тонн.
Решение сработало. Гусеницы танков не сплющили, но все же смяли концы массивных стволов. Оценив результаты, майор махнул рукой:
– Порядок. Уже не стрельнут.
Когда покидали переломанный взрывами лес с горевшими машинами и трупами немцев, Карелин стал свидетелем зрелища, которое напомнило ему расстрел наших бойцов у дороги, тело лейтенанта в овраге с пистолетом в руке и размозженной головой.
На этот раз, спасаясь от русских танков и самоходок, бежали остатки немецких солдат и офицеров из разгромленной колонны. Они до последнего надеялись отсидеться в сосняке, но их вытеснили на открытое место. С десяток сумели нырнуть в густой кустарник, спрятаться в снегу. Но основная масса, человек семьдесят, бежали через замерзшее поле. Некоторые сбрасывали на бегу ранцы, шинели. Оружие, несмотря на страх, не бросал никто.
Делать крюк и устраивать охоту за убегающими Тюльков запретил. На каждой машине сидели и лежали раненые бойцы, куда гнать с ними по ухабам?
Запретил он и тратить снаряды, которых оставалось не так много, а что впереди, никто не знает. По убегавшим открыли огонь пулеметы Т-34 и "Дегтяревы", имевшиеся у десантников, стреляли из винтовок, автоматов. Командиры машин опустошали обоймы пистолетов.
Кто-то из танкистов не выдержал и ударил осколочным снарядом. Слишком много ненависти и желания отомстить за своих товарищей, погибшую родню накопилось у людей.
Две трети убегавших остались на поле. Многие из них были ранены, ковыляли прочь, ползли, лихорадочно отталкиваясь руками. Двое-трое подняли руки. К ним с ревом бежала толпа десантников – добить, забрать трофеи. Некоторые вытаскивали на ходу саперные лопатки, перехватывали поудобнее автоматы и винтовки, чтобы обрушить их на головы уползающих солдат. Кинулся было и Вася Сорокин:
– Щас я их…
Но его силой удержал Карелин.
– Сиди здесь.
– Автоматами бы неплохо разжиться, – сказал Миша Швецов.
– У нас два есть, хватит. Вон фриц лежит, сходи подбери еще один. Патроны и документы не забудь.
Наверняка и Сорокин и Швецов рассчитывали на трофеи побогаче. Но, видя, с какой злостью и ожесточением добивают, рубят лопатками немцев на поляне, лейтенант Карелин не отпустил туда наводчика и заряжающего.