- Я знала, что вы живете где-то неподалеку. Если помните, вы не позволили нам отвезти вас из Аскота до самого дома. Вы сказали, что Хэмпстед слишком далеко.
- Так и есть.
- Не для сэра Галахада той звездной ночью.
Мы подошли к воротам и остановились, чтобы она могла оглянуться. Я был полон до краев и ее беспредельной близостью, и своим подавленным желанием; а она вдруг посмотрела мне прямо в глаза и произнесла:
- Гордон тоже знает, что вы здесь живете.
- А знает он, что я чувствую? - спросил я.
- Не знаю. Он не говорил.
Мне так хотелось пройти эти оставшиеся полмили: такой короткий путь для машины и как далеко он может завести... Мое тело горело... пульсировало от жажды... и я вдруг ощутил, что непроизвольно стискиваю зубы.
- О чем вы думаете? - спросила она.
- Ради Бога... черт возьми, вы прекрасно знаете, о чем я думаю... и мы сию же минуту возвращаемся в Клэфем.
Она вздохнула.
- Да. Наверное, мы должны вернуться.
- Что значит... наверное?
- Ну, я... - Она остановилась. - Я хотела сказать только, что мы должны. Простите... я просто... на минуту... почувствовала искушение.
- Как в Аскоте? - спросил я.
Она кивнула.
- Как в Аскоте.
- Только здесь и сейчас, - сказал я, - у нас есть место, и время, и возможность на что-нибудь решиться.
- Да.
- И что мы собираемся делать... Ничего. - Полувопрос, полуутверждение; полнейшая невозможность.
- Что мы мучаемся? - вдруг вспыхнула она. - Почему мы не можем просто завалиться в вашу кровать и провести приятный часок? Почему надо во все на свете впутывать эту чертову честь?
Мы прошли по дороге туда, где я оставил машину, и я поехал на юг, тщательно соблюдая ритуал остановки у светофора; на всем пути до Клэфема они таращили на меня круглые красные глаза.
- Было очень приятно, - сказала Джудит, когда мы подкатили к крыльцу ее дома.
- Мне тоже.
Мы вошли внутрь, точно расстались, и только когда я увидел, как улыбается ни о чем не подозревающий Гордон, я осознают, что не смог бы вернуться сюда, если бы все обернулось иначе.
В тот же день был обед, и Пен снова вынырнула из своих неотмеренных пилюль. Я рассказал про свой визит к Кальдеру. Пен, как можно было предвидеть, живо заинтересовалась и сказала, что она бы дорого дала, чтобы узнать, какой такой декокт был в холодильнике.
- Что такое декокт? - поинтересовалась Джудит.
- Отвар вещества в воде. Если вы распускаете вещество в спирте, это тинктура.
- Сколько надо прожить, чтоб во всем этом разобраться!
Пен рассмеялась.
- К вопросу о лекарствах: как насчет карминатива, анодина и вермифуга? Они так роскошно перекатываются на языке...
- А что они означают? - вмешался Гордон.
- Избавляет от газов, избавляет от боли, избавляет от глистов.
Гордон рассмеялся вместе со всеми.
- Давайте примем немного тинктуры виноградного анодина. - Он подлил вина в наши стаканы. - Вы серьезно верите, Тим, что Кальдер исцеляет лошадей прикосновением?
- Я уверен, что он в это верит, - задумчиво сказал я. - Не знаю, позволяет ли он наблюдать. И даже если позволит, что можно увидеть? Не думаю, что он говорит лошадям: "Вам нужно побольше спать и гулять на воздухе".
Джудит удивилась:
- Вы говорите так, будто хотели бы, чтоб это было правдой. Да ведь Гордон и Гарри воспитали вас как Фому неверующего!
- Кальдер производит впечатление, - сознался я. - И его поместье тоже. И гонорар, который он берет. Он не мог бы назначать такие высокие цены, если бы не получал реальных результатов.
- Он выписывает травы из-за границы? - спросила Пен.
- Я не спрашивал.
- Почему вы так думаете? - заинтересовался Гордон.
- Ну... - Пен подумала. - Кое-что из того, о чем упоминал Тим, довольно экзотические вещи. Желтокорень - иначе гидрастис, говорят, в прошлом им лечили практически все, что только может прийти в голову, но нынче он в основном используется в микроскопических дозах для глазных капель.
Должно быть, импортируется из Америки. А фо-ти-тьенг - это Hydrocotyle asiatica minor, также называемый эликсиром долголетия, - этот растет, насколько мне известно, в тропических джунглях на Дальнем Востоке. Я вот о чем: по-моему, если лошадей пользуют подобными снадобьями, то это должно широко практиковаться.
Если на меня произвел впечатление Кальдер, то, возможно, еще большее - Пен.
- Не знал, что аптекари так здорово разбираются в травах.
- Я просто интересовалась, изучала их свойства, - возразила она. О старинных снадобьях очень скупо упоминается на официальных фармацевтических курсах, и почему-то даже о дигиталисе и пенициллине мало сведений.
Большинство аптек не торгуют непредписанными лекарственными травами, но я торгую, и, честно говоря, они помогают куче народу.
- А вы сторонница чесночных припарок на детские пятки при судорожном кашле? - спросил Гордон.
Оказалось, что нет. Мы посмеялись.
- Если кто-то верит в Кальдера, - решительно заявила Джудит, пусть верит в него, и в чесночные припарки, и во все вместе взятое.
Мы вчетвером провели вместе приятный день и вечер, и когда Джудит и Гордон отправились спать, я проводил Пен до ее дома, куда она отправлялась каждую ночь, и свежий воздух улицы наполнил мои легкие.
- Вы ведь возвращаетесь домой завтра, так? - спросила она, шаря в поисках ключей.
Я кивнул.
- Утром.
- Мы хорошо позабавились. - Она наконец нашла ключи и вставила один из них в замок. - Не хотите зайти?
- Нет... Немного пройдусь.
Она отперла замок и встала в дверях.
- Спасибо за змея... он так блестел. И давайте распрощаемся, хотя я догадываюсь, что, если Джудит выдержит, я еще вас увижу.
- Выдержит что? - спросил я.
Она поцеловала меня в щеку.
- Спокойной ночи. И верите или нет, но травка, известная под названием "цветок страсти", помогает от бессонницы.
Насмешка повисла в воздухе, как улыбка Чеширского Кота. Пен вошла в дом и закрыла за собой дверь, а я беспомощно остался стоять на крыльце, и мне очень хотелось позвать ее обратно.
Год второй: февраль
Ян Паргеттер был убит первого февраля, примерно в час дня.
Я узнал о его смерти от Кальдера. В тот вечер меня что-то подтолкнуло, и я позвонил ему, чтобы запоздало поблагодарить за прием, пригласить на ответный обед в Лондон и порасспрашивать, как ему понравилось турне по Америке.
- Кто? - непонимающе отозвался он, когда я представился. - Кто?
Ах, Тим... Слушайте, я не могу сейчас говорить, я просто не в себе... Погиб мой друг, я больше ни о чем думать не могу.
- Простите, - не очень уместно сказал я.
- Да... Ян Паргеттер... но вы, наверное, его не знаете...
На этот раз я вспомнил сразу. Ветеринар. Большой, надежный; рыжеватые усы.
- Я встречался с ним, - сказал я, - у вас дома.
- Правда? Ах, да. Меня это так оглушило не могу сосредоточиться.
Слушайте, Тим, позвоните в другой раз, ладно?
- Да, конечно.
- Дело не только в том, что он много лет был моим другом, - продолжал он. - Я просто не знаю... Я правда не знаю, что будет без него с моим делом. Он посылают мне столько лошадей... такой хороший друг... я совершенно оглушен... Слушайте, позвоните потом... мне жаль, Тим. - Он дрожащей рукой положил трубку, и она тренькнула.
В тот момент мне показалось, будто он хотел сказать, что Ян Паргеттер погиб при каком-то несчастном случае, и только на следующий день, когда мне на глаза попалась заметка в газете, я осознал разницу.
"Ян Паргеттер, хорошо известный, весьма уважаемый ветеринарный хирург Ньюмаркета, вчера утром был найден мертвым в своем доме. Полиция подозревает ограбление. Утверждают, что Паргеттер получил повреждение черепа. Из дома исчезли определенные медикаменты. Тело Паргеттера было обнаружено миссис Джейн Халсон, приходящей горничной. Ветеринар проживал со своей женой и тремя маленькими дочерьми, все они отсутствовали дома во время нападения.
Миссис Паргеттер, как сообщили ночью, очень страдает, и ей прописаны седативные средства".
Сколько же таких немногословных печальных сообщений, подумал я, и сколько скорбящих, потерявших близких. Это был первый из моих знакомых, которого убили, и несмотря на то, что наше знакомство было совсем непродолжительным, меня очень расстроила его смерть. И если меня настолько выбила из колеи смерть случайного встречного, как же, подумал я, можно вообще прийти в себя, :если убьют того, кого хорошо знал и любил. Как тогда справиться с гневом? Смириться с жаждой мести?
Я, конечно же, читал высказывания мужей и жен, которые "не ожесточились" после убийства супруга, и никогда не мог этого понять. Смерть Яна Паргеттера вызвала во мне ярость по отношению к тому, кто самонадеянно решил, что имеет право убить человека.
Благодаря Аскоту и Сэнд-Кастлу мой доселе дремавший интерес к скачкам, казалось, окончательно готов был пробудиться, и этой зимой я потратил три или четыре субботы, чтобы съездить в Кемптон или Ньюбери и посмотреть скачки с препятствиями. С Урсулой Янг мы уже были в приятельских отношениях, и именно от этой бодрой, хорошо информированной лошадиной свахи я получил больше сведений о Яне Паргеттере и его смерти.
- Выпьете? - предложил я в Кемптоне, прячась в поднятый воротник от пронизывающего ветра.
Она посмотрела на часы (сколько я ее видел, она ничего не делала, не сверившись со временем) и согласилась пропустить глоток. Виски для нее, кофе для меня, как и в Донкастере.
- Теперь признайтесь, - потребовала она, крепко стиснув стакан и крича мне в ухо сквозь общий гул бара, набитого такими же продрогшими клиентами, жаждущими согреться изнутри, - когда вы задавали все те вопросы про паи на жеребцов, имелся в виду Сэнд-Кастл?
Я улыбнулся, но не сказал ни слова, усердно заслоняя свой кофе от толчков соседских локтей.
- Видимо, так, - заключила она. - Смотрите - вон столик. Быстрей за него.
Мы уселись в углу, а над нашими головами грохотал бар, и кабельное телевидение транслировало повтор решающих моментов прошлых заездов. Урсула приблизила свою голову к моей.
- Вот это выкинул номер Оливер Нолес!
- Вы одобряете? - поинтересовался я.
Она кивнула.
- Он с одного хода попал в дамки. Быстро соображает. Толковый мужик.
- Вы его знаете?
- Да. Частенько встречались на торгах. Он женат на воображале, которая бросила его ради канадского миллионера или кого-то еще, и, может быть, еще поэтому он метит в экстра-класс; просто, чтоб ей доказать. - Урсула жестко улыбнулась. - Она сделала ему по-настоящему больно. Надеюсь, у него все получится.
Она отпила половину своего виски, и я заговорил про Паргеттера. Ее лицо исказилось от гнева, такого же, какой чувствовал я сам.
- Его никогда не бывало дома по вечерам, он вечно спасал жизнь какого-нибудь средненького жеребенка с коликами. Ну что за скотство! Он домой за полночь пришел, а убийца был уже в доме, наверное, тащил все, что попадало под руку. Понимаете, жена Яна с детьми гостила у матери. Полиция считает, убийца думал, что дом опустел на всю ночь. - Ее передернуло. - Он ударил Яна по затылку медной лампой, взял ее со стола в гостиной. Схватил, что попалось. Не обдумывая заранее. Так по-дурацки... - Она разволновалась, как, наверное, каждый, кто его знал. - Вот горе-то! Он ведь был по-настоящему хорошим человеком, хорошим врачом, все его любили. И вот из-за такой ерунды, да и то впустую... Полиция нашла кучу серебра и украшений, завернутых в одеяло. Оно валялось там же, в комнате. Они считают, что вор перепугался и бросил все, когда Ян вернулся домой... пересмотрели весь дом, и пропал только его чемоданчик с инструментами и кое-какие лекарства, которые он брал с собой в тот вечер... не из-за чего убивать... даже наркоману. Ничего там такого не было. - Она замолчала и перевела взгляд на свой почти опустевший стакан, и я предложил ей повторить.
- Нет, спасибо, пожалуй, одной достаточно. А то разнюниться тянет.
Понимаете, мне нравился Ян. Он был стоящим человеком. Удавила бы эту тварь, которая его убила!
- Думаю, Кальдер Джексон разделяет ваши чувства, - сказал я.
Она подняла взгляд. Ее лицо, отлично сохранившееся для пятидесяти лет, исполнилось неподдельного участия.
- Кальдеру будет страшно недоставать Яна. Не так много вокруг ветеринаров, которые не только пускают целителя на свой порог, но и обращаются с ним как с коллегой. У Яна не было профессиональной ревности. Это большая редкость. Очень хороший человек. От этого еще хуже.
Мы вновь вышли на промозглый ветер, и я в тот день проиграл пять фунтов, о чем Лорна Шиптон обязательно наябедничала бы дядюшке Фредди, если бы узнала.
Две недели спустя по приглашению Оливера Нолеса я еще раз посетил его хозяйство в Хартфордшире, и хотя снова было воскресенье и еще стояла зима, атмосфера в поместье разительно изменилась. Там, где раньше все погружено было в тихую зимнюю спячку, теперь пробудилась недремлющая суета и рвение; где рассеянно бродили по загонам матки с жеребятами, теперь неспешно разгуливали толпы кобыл с огромными животами.
Посев приближался к жатве. Жизнь поспела, вот-вот она появится на свет, а во тьму упадут новые семена. Я не был, строго говоря, сельским ребенком (десять акров лесистого холма в Суррее), и для меня рождение животных оставалось чудом и праздником; для Оливера Нолеса, по его словам, это служило постоянным источником беспокойства, прибылей и потерь.
- Полагаю, - откровенно сказал он, сопровождая меня в первый большой двор, - что к одной вещи я мысленно не подготовился: к значению жеребят, которые должны будут здесь родиться. Я имею в виду... - Он обвел рукой терпеливые головы, выглядывающие над рядами нижних дверок. - ...Этих кобыл предназначали для лучших жеребцов. У них легендарные родословные. Они - история. - Его благоговение было почти ощутимо. - Вы понимаете, я не сознавал, сколько тревог они мне принесут. Мы всегда старались делать для жеребят все, что могли, мы ведь обязаны, но если какой-нибудь умирал, это не было трагедией. А с этими... - Он виновато улыбнулся. - Мало, оказывается, просто приобрести Сэнд-Кастла. У нас должна быть очень прочная репутация, чтобы нам доверяли содержание элитных племенных кобыл.
Мы с ним прогуливались вдоль ряда денников, и он описывал мне в деталях происхождение каждой кобылы, к которой мы подходили, и жеребенка, которого она вынашивает, и даже на мой непросвещенный взгляд это звучало так, словно все победители Дерби и Оукса за прошедшую половину столетия имели отношение к грядущему поколению.
- У меня не было сложностей с продажей номинаций Сэнд-Кастла, - говорил хозяин. - Даже по сорок тысяч фунтов. Я мог выбирать в какой-то мере, какую кобылу принять. Так странно было отказываться от кобыл, которых я считал неподходящими!
- Нет ли искушения, - ненавязчиво поинтересовался я, - продать больше сорока мест? Чтобы... э-э... принять сверх нормы взнос... не облагаемую налогом наличность... по-тихому?
Его это скорей позабавило, чем оскорбило.
- Не скажу, что такого не делают ни на одном из существующих заводов. Но я не буду делать этого с Сэнд-Кастлом, по крайней мере; в этом году. Он еще слишком молод. И еще не проверен, разумеется. Некоторые жеребцы даже и сорока кобыл не выдерживают... и осторожные заводчики имеют обыкновение заглядывать в генеалогическое древо, но в происхождении этого коня нет и намека на то, что он может оказаться бессильным и неплодовитым. Я бы не взялся за все это, если бы имел хоть какие-то сомнения.
Казалось, он больше старается подбодрить себя, чем меня; как будто размах и ответственность его обязательств только сейчас дошли до него, а дойдя, напугали. Я почувствовал легкую дрожь тревоги, но заглушил ее, успокаивая себя тем, что прошедший огонь и воду жеребец стоил продажной цены и его можно в случае чего продать вновь, не потеряв ничего. В этой мошне деньги банка хранились надежно.
Время было более раннее, чем в мой прошлый визит, - одиннадцать утра, и видно было, что прибавилось работников: они чистили денники и носили корм и воду.
- Я был вынужден дополнительно нанять людей, - сухо отчитался Оливер Нолес. - Временно, на сезон.
- Трудно вербовать рабочую силу? - спросил я.
- Да нет. Я каждую весну так делаю. Хороших оставляю на весь год, если они остаются, конечно: эти ребята приходят и уходят, когда им вздумается, - те, которые не женаты. Я придерживаю ядро, а прочих на осень и зиму посылаю красить заборы и тому подобное.
Мы не спеша прошли во второй двор, где увидели тыльную часть Найджела, который заглядывал в денник, перегнувшись через нижнюю дверцу.
- Помните Найджела? - сказал Оливер. - Моего управляющего конюшней?
Найджел, как я заметил, был надлежащим образом поощрен.
- А Джинни, - поинтересовался я, пока мы гуляли, - она сегодня дома?
- Да, она где-то тут. - Он оглянулся кругом, точно ожидая, что она материализуется при звуке своего имени, но этого не произошло. - Как там дела, Найджел? - окликнул хозяин. Кустистые брови Найджела вынырнули из денника и нацелились на нас.
- Флорадора уже ест, - сообщил он, указывая на поднадзорную леди; в голосе его слышалось облегчение. - А Паттакейк еще тужится. Я как раз туда возвращаюсь.
- Мы тоже пойдем, - сказал Оливер. - Если вам интересно, - добавил он, вопросительно обернувшись ко мне.
Я кивнул и пошел с ними по проходу в третий, меньший прямоугольный двор для жеребят.
И здесь, где когда-то было пусто, теперь решительно зашевелилась жизнь. Денник, к которому Найджел нас подвел, был больше обычного и выстелен толстым слоем соломы.
- Жеребята обычно рождаются ночью, - сказал Оливер, и Найджел кивком подтвердил. - Она начала около полуночи. Она просто лентяйка, да, девочка? - Он похлопал бурый крестец. - Всегда тянет. Каждый год та же история.
- Ее не к Сэнд-Кастлу прислали? - спросил я.
- Нет. Это одна из моих, - сказал Оливер. - Жеребенок от Летописца.
Мы покрутились рядом несколько минут, но с Паттакейк не происходило изменений. Найджел, нежно прощупывая опытными руками вздутость под ее ребрами, сказал, что она, видимо, справится через час и что он пока останется с ней. Оливер и я двинулись вперед, мимо пока еще запертого случного сарая и дальше, по тропе между двух небольших загонов ко двору жеребцов. Все, как и раньше, блистало дотошной опрятностью.
В одном из загонов высился четырехногий силуэт, смиренно опустивший голову.
- Длиннохвостый, - сказал Оливер. - Получает больше воздуха, чем травы, ясное дело. Земля еще не прогрелась, и новая трава не выросла.
Наконец мы подошли к последнему двору, и там был он, высокородный Сэнд-Кастл; он выглядывал из стойла, как обыкновенная лошадь.
"Кто знает", - подумал я. Все было здесь: и гордое спокойствие аристократической головы, и любопытный взгляд, и настороженно вставшие торчком уши, но я не узнавал в нем того удивительного создания, которое видел в Аскоте. Я вдруг понял, что больше никто и никогда не увидит этот стрелой летящий огонь, эту высокую доблесть, от которой перехватывало горло; и казалось постыдным, что его принудили отречься от своего дара в надежде, что он передаст его другим.