Парень с метлой сметал крошки торфа с бетонного порога перед шестью стойлами жеребцов, а Сэнд-Кастл, Ротабой и Летописец наблюдали за ним с одинаково глубоким интересом, точно пассажиры автобуса, которые, высунув голову из окна, любуются уличным плясуном.
- Ленни, - сказал Оливер, - можешь вывести Сэнд-Кастла в малый загон, напротив того, где Длиннохвостый. - Жеребец поднял голову к небу, точно принюхиваясь к погоде. - Отведи его обратно в стойло, когда вечером будешь разводить по конюшням.
- Да, сэр.
Ленни был средних лет, маленький, продубленный и явно видавший виды.
Он прислонил метлу и исчез в дверном проеме, чтобы немедленно появиться, неся длинную веревку.
- Ленни - один из моих доверенных помощников, - сообщил Оливер Нолес. - Он у меня несколько лет. Крепче, чем кажется, и умеет обращаться с жеребцами. С жеребцами бывает очень трудно управиться, но Ленни справляется с ними лучше, чем с кобылами. Не знаю почему.
Ленни закрепил веревку на ошейнике, который с Сэнд-Кастла, как и с любого другого постоянного обитателя конюшни, никогда не снимали. Поверх ошейника укреплялась металлическая табличка с именем лошади, совершенно необходимая для идентификации. Смешайте всех этих кобыл без ошейников, подумал я, и никто не сможет определить, кто есть кто. Я тихо поделился этой мыслью с Оливером, и того явно передернуло.
- Боже сохрани! Даже не думайте о таких вещах. Мы очень осторожны.
Это наш долг. Иначе, как вы сказали, мы можем скрестить не ту кобылу не с тем жеребцом и никогда об этом не узнаем.
Я задумался, про себя, конечно, как часто такое случается на деле и возможно ли вообще навсегда спутать двух кобыл или двух жеребят. Возможность ошибки, если не откровенного подлога, бросала тень на компьютерные расчеты.
Во дворе появился Найджел, и с его едва ли необходимой помощью Ленни отворил денник Сэнд-Кастла и вывел жеребца наружу; и показались во всей красе лоснящиеся мускулы, напряженные сухожилия, упругие пружины суставов.
Тугой комок плоти, что ценился на вес золота, встал на дыбы и с треском опустил копыта на бетонный порожек, нетерпеливо гарцуя и вскидывая великолепную голову.
- Балует, - прокомментировал Оливер. - Мы кормим его хорошо и достойно содержим, но, конечно, ему не хватает нагрузки, к которой он привык.
Мы с неприличной поспешностью отошли в сторону, избегая приближаться к неугомонному заду Сэнд-Кастла.
- Он уже начал... э-э... работать? - спросил я.
- Еще нет, - ответил Оливер. - Только одна из его кобыл пока понесла. У нее почти прошла течка, так что когда она пятнадцать или шестнадцать дней назад пришла в готовность, она была у него первой. После этого нужно сделать паузу - дадим ему время подумать! - затем он будет занят вплоть до июня.
- Как часто? - стеснительно пробормотал я. Оливер отвечал не задумываясь, точно он, как и Кальдер, вынужден был давать один и тот же ответ бесчисленное множество раз.
- Это зависит от жеребца, - сказал он. - Некоторые могут покрыть одну кобылу утром, другую вечером и продолжать в том же духе несколько дней. У других нет такой жизненной силы или такого желания. Время от времени попадаются весьма пугливые и разборчивые жеребцы. Некоторые и близко не подойдут к одним кобылам, зато охотно спариваются с другими. Тогда может оказаться, что они будут покрывать одну кобылу раз в две недели. Понимаете, жеребцы ведь не машины, они такие же личности, как и все прочие.
С Найджелом на подхвате Ленни вывел Сэнд-Кастла со двора; длинные гнедые ноги величаво вымахивали рядом с почти бегущим трусцой маленьким человеком.
- Сэнд-Кастл справится с кобылами, - решительно повторил Оливер. Большинство жеребцов справляются.
Мы задержались, чтобы Оливер раздал по две морковки и по шлепку Ротабою и Летописцу, так что своими глазами не видели катастрофу. Мы услышали отдаленный треск, и вскрик, и глухой топот быстрых копыт. Оливер побелел и кинулся к месту несчастья. Я сорвался и побежал за ним. Ленни лежал под одной из стоек крашеной белой ограды малого загона, ошарашенно пытаясь подняться. Сэнд-Кастл, свободный и возбужденный, вырвался на одну из дорожек между большими загонами и понесся со сногсшибательной скоростью, должно быть, принимая белые перекладины за ограды скакового круга.
Найджел стоял у распахнутых ворот малого загона, широко раскрыв рот, точно окаменев от потрясения. Он еще не обрел дара речи, когда мы с Оливером добежали до него, но по крайней мере начал шевелиться.
- Ради Христа! - завопил Оливер. - Беги! Возьми "Лендровер". Если он пробежит через Уотчерлеев, он выскочит на дорогу. - Оливер бросился к своему дому, оставив частично оклемавшегося Найджела, который, шатаясь, двинулся к коттеджу, наполовину скрытому за двором жеребцов.
Ленни наконец поднялся и стал оправдываться, но мне было некогда слушать. Не привыкший к таким проблемам, понятия не имея, как лучше ловить сбежавших лошадей, я просто пустился по следу Сэнд-Кастла, по его пути между загонами, и увидел, как он исчезает за изгородью далеко впереди.
Я мчался по травянистой дорожке между заборами, мимо нелюбопытных кобыл в загонах, думая, что мои короткие январские каникулы со скоростным спуском на лыжах в Гштаде должны же принести наконец практическую пользу; обнаружилось, что сейчас в моих ногах гораздо больше мышц, чем тогда, в июле.
Когда я был здесь в последний раз, изгородь между хозяйством Оливера Нолеса и пришедшей в упадок уотчерлеевской лечебницей была цельным тернистым рубежом; теперь в ней были три или четыре широких пролома, и перейти с одной стороны на другую было легко. Я продрался через первый попавшийся пролом и почти неосознанно заметил, что обветшание Уотчерлеев не только приостановилось, но даже частично пошло вспять: выросли новые ограды, по крышам прошлась рука ремонтников.
Через заросшее чертополохом поле, где не было и духу Сэнд-Кастла, через пока еще неотремонтированные ворота, настежь распахнутые и висевшие на сломанных петлях, я побежал к строениям конюшни. Пробравшись между грудами щебня и ржавого железа, я достиг собственно двора и обнаружил Джинни, которая оглядывалась с рассеянным беспокойством, и мужчину с девушкой, что вопросительно смотрели на нее.
Джинни увидала, что я бегу, и ее первое безотчетно радостное движение почти сразу сменилось тревогой.
- Что такое? - спросила она. - Кобыла сбежала?
- Сэнд-Кастл.
- Ох, нет! - Это был вопль отчаяния. - Он может выскочить на дорогу. - Она рванулась с места бегом, а я побежал за ней; из двора Уотчерлеев, в обход их полуразвалившегося дома, и дальше по короткой, заросшей бурьяном подъездной дорожке в грозный внешний мир, где любая машина без труда может убить лошадь.
- Нам его никогда не поймать, - сказала Джинни, когда мы выбрались на дорогу. - Бежать бессмысленно. Мы же даже не знаем, куда он побежал. Она была страшно расстроена, слезы наполняли глаза и текли по щекам. - Где папа?
- Скорее всего объезжает кругом в машине, смотрит. А Найджел в "Лендровере".
- Я слышала, как лошадь проскакала через Уотчерлеев, - сказала она.
- Я была в стойле с жеребенком. Даже не думала... То есть я думала, должно быть, это кобыла...
Перед нами на огромной скорости пронеслась машина, вплотную за ней еще две, по крайней мере шестьдесят миль в час, одна из них впритык обошла тяжелый грузовик с прицепом, который, должно быть, спешил на воскресенье в родное гнездо. При одной мысли о жеребце на месте такого побоища по коже буквально поползли мурашки, и тут я наконец начал верить в его неминуемую гибель. Один из этих груженых монстров наверняка его собьет. Он испугается посреди дороги, метнется в сторону, неуправляемый, безнадежно уязвимый... пять миллионов фунтов станут причиной дорожного происшествия.
- Свернем сюда, - сказал я, указывая влево. С той стороны с грохотом вынырнул мотоциклист, на лицо надвинут черный козырек, едет слишком быстро, чтобы затормозить.
Джинни резко мотнула головой.
- Папа и Найджел поедут по дороге. Но тут есть грунтовая тропа... Она махнула рукой наискось через трассу. - Он может просто наткнуться на нее. А там немного в гору, и даже если он не пойдет туда, так мы по крайней мере увидим его оттуда... оттуда видна дорога... Я там часто езжу. - Не договорив, она опять бросилась бежать, а я старался держаться за ней. Ее лицо исказилось от напряжения, и я столько же сочувствовал ей, сколько боялся за лошадь. Сэнд-Кастл был застрахован - я самолично проверил полис, - но престиж Оливера Нолеса нет. Побег и гибель первого высококлассного жеребца, появившегося на его попечении, вряд ли послужит рекламой его будущему бизнесу.
Грунтовая тропа была грязная, разъезженная и скользкая от недавнего дождя. Еще на ней было великое множество следов лошадиных копыт, одни свежие, другие старые и перекрытые поверх. На бегу я указал на них Джинни и спросил, задыхаясь, может ли она узнать среди них следы Сэнд-Кастла.
- Ох! - Она внезапно остановилась на полном ходу. - Да. Конечно.
Он Не подкован. Кузнец вчера приходил. Папа сказал... - Она с сомнением рассматривала землю. - ...Он пока оставит его без подков, потому что собирается сделать под них кожаные вкладыши... Я не прислушивалась. - Она показала пальцем. - Наверное, это он. Вот эти новые отпечатки... похоже на его следы, правда. - Она вновь бросилась бежать по тропе, теперь подстегиваемая надеждой так же, как ужасом, ладненькая в джинсах, свитере и ботинках для верховой езды, после всего этого принудительного бега трусцой.
Я бежал позади нее, думая, что грязь все равно легко отмоется с ботинок, носков и штанин. Дорога резко пошла в гору и стала сужаться, теснимая нагими колючими кустами; путаница отпечатков копыт безжалостно вела все дальше и дальше.
- Пожалуйста, будь там, - молила Джинни, - ну пожалуйста, будь там. - Ее ноги неутомимо двигались, как поршни, на лице застыло страдание.
- Ой, пожалуйста... пожалуйста...
Муки юности, подумал я. Такие настоящие, такие всепоглощающие... такие памятные. Тропа обогнула кусты и внезапно вынырнула на поляну, где по сторонам расквашенной колеи росла трава; и там стоял Сэнд-Кастл, вскинув голову, трепетными ноздрями втягивая ветер; коричневое с черным животное, олицетворение силы, и красоты, и величия.
Джинни враз замерла и неистово вцепилась в мою руку.
- Не двигайтесь, - прошептала она. - Я сама. Стойте здесь. Не шевелитесь. Пожалуйста, не шевелитесь.
Я послушно кивнул, подчиняясь ее опыту. По виду жеребца было ясно, что он сорвется с места от легчайшего неосторожного движения. Его бока мелко дрожали, ноги напряженно застыли, хвост беспокойно дергался вверх и вниз. Он перепуган, внезапно понял я. Он здесь не дома, растерян, не знает, куда бежать. Он никогда раньше не был на свободе, но его инстинкты еще дики, еще противятся поимке. Лошади никогда по-настоящему не бывают укрощены, они только приучаются к неволе.
Джинни направилась к нему, нарочно напевая вполголоса и держа руки ладонями кверху, предлагающим жестом, хотя ей нечего было предложить.
- Ко мне, мальчик мой, - приговаривала она. - Иди ко мне, хороший мальчик, все хорошо, иди сюда.
Конь наблюдал за ней, как будто никогда до этого не видел человека; его тело неуловимо вздрагивало от страха. Веревка свисала с его ошейника, ее свободный конец свернулся на земле; и я задумался, сможет ли Джинни удержать жеребца, если поймает, когда Ленни со всей своей силой его не удержал.
Джинни была уже в шаге от лошадиных ноздрей, протягивая раскрытую левую руку и медленно пододвигая правую ему под челюсть, добираясь до самого ошейника, а не до веревки; ее голос превратился в успокаивающее мурлыканье, и мои напряженные мышцы стали расслабляться.
В последнюю секунду Сэнд-Кастл свел все на нет. Он пронзительно взвизгнул, крутанулся, свалив Джинни на колени, сделал два скачка к густой полосе кустарника, вновь развернулся, прижал уши и, взяв с места в карьер, поскакал ко мне. За мной лежала открытая тропа, вниз по склону холма, назад к мясорубке большой дороги.
Боковым зрением я видел, как Джинни с безумным усилием старается подняться на ноги. Не думая особенно ни о чем, только, может быть, помня, что означает эта лошадь для ее семьи, я, вместо того чтобы отскочить, прыгнул навстречу жеребцу, попытался схватить его за ошейник, промахнулся и вцепился в веревку.
Он едва не вырвал мне руки из суставов и содрал всю кожу с ладоней.
Он рывком опрокинул меня в грязь и втоптал в нее мои ноги. Я все равно обеими руками прирос к веревке, ударился о его плечо и колено и скорее с помощью веса, чем умения, оттянул его с тропы в кусты.
Фактически кусты сработали как якорь. Он не смог бы протащить меня через них, даже если бы я не тянул за веревку; а я неуклюже пытался зацепить ее за ветви потолще, чтобы выиграть в силе, и что-то у меня получалось. Сэнд-Кастл остановился посреди кустов, раздраженно приняв неизбежное, беспокойно дергая головой, дрожа, но больше не пытаясь удариться в паническое бегство. Из-за поворота тропы выбежала Джинни, и вид у нее был, если это возможно, еще более обезумевший. Когда она увидела меня, то споткнулась, чуть не упала и бросилась ко мне, не сдержав крик.
- Господи, какое счастье, какое счастье, как же вы могли, он ведь мог убить, не надо было этого делать, спасибо, какое счастье... дорогой вы мой. - Она без сил опустилась рядом со мной и, как ребенок, утерла глаза и нос о мой рукав.
- Ну, - практично сказал я, - и что нам с ним теперь делать?
После обсуждения мы решили, что я с Сэнд-Кастлом останусь тут, а Джинни пойдет и найдет Найджела или своего отца. Ни я, ни она не были столь самонадеянны, чтобы вести нашу находку домой без подкрепления.
Когда она ушла, я составил опись повреждений. Что касается испорченной одежды, это отстирается, а кожа - до свадьбы заживет. Ноги мои хотя и покрылись синяками, но действовали, никаких переломов, ничего страшного. Я скомкал носовой платок и зажал его в правой ладони, которая слегка кровоточила, и подумал, что привычка бросаться на всяких сбежавших жеребцов и мальчишек с ножами когда-нибудь может выйти мне боком.
Оливер, Джинни, Найджел и Ленни всей толпой подъехали в "Лендровере"; мотор скрежетал, и колеса буксовали в грязи. Сэнд-Кастл, к их явному облегчению, был после проверки объявлен здоровым, и Оливер сурово сказал мне, что "никто, никогда, повторяю, никогда не должен пытаться останавливать взбесившуюся лошадь таким манером".
- Виноват, - сказал я.
- Вы могли погибнуть.
- Так и Джинни сказала.
- Неужели вам это не пришло в голову? - почти со злостью крикнул он; сказались последствия испуга. - Вы не подумали?
- Нет, - искренне сказал я. - Я просто сделал.
- Никогда больше так не делайте, - сказал он. - И спасибо. - Он остановился, проглотил невысказанное и попытался неловко пошутить:
- Спасибо, что позаботились о моем капиталовложении.
Ленни с Найджелом принесли уздечку с удилами, а также жуткого вида подгубную цепь; все это хозяйство надели на жеребца, и плененный (хоть и не усмиренный) беглец был отведен домой. Мне казалось, я видел, как протестует его вышагивающий круп, выказывая отвращение к несправедливости жизни. Я улыбнулся прихотливой мысли; трогательное заблуждение, приписывающее животным эмоции, которые ощущаешь только ты сам.
Оливер отвез Джинни и меня назад в "Лендровере", медленно следуя за конем и рассказывая, как Найджел и Ленни позволили ему освободиться.
- Вот же чертовы олухи! - прямолинейно заявил он. - Будто в первый раз лошадь видят! Знали же, что жеребец дурной, ему силу девать некуда так нет же, надо было держать коня одной рукой, а другой отворять ворота!
Ленни, видно, зазевался, а Найджел махнул рукой или что-нибудь в этом духе, и конь взвился и рванулся прочь. Только подумать! Ленни! Найджел! Как это они умудрились, столько лет работая, сотворить такую глупость?
Казалось, на этот вопрос нет ответа, так что мы просто оставили его ругаться, и он еще ворчал, как отдаленный гром, когда путешествие окончилось.
Оказавшись дома, он поспешил во двор жеребцов, и Джинни колко заметила, что, если Найджел такая же мямля с лошадьми, как с работниками, ничего удивительного, что любая лошадь с характером возьмет над ним верх.
- Всякое случается, - мягко сказал я.
- Фу. - От нее исходило презрение. - Папа прав. Надо чтобы не случалось. Абсолютное чудо, что Сэнд-Кастл вообще не получил ни царапины. Даже если б он не направился к трассе, он мог попытаться перепрыгнуть ограждение - вырвавшиеся лошади часто так делают - и сломать ногу или еще что-нибудь. - Она была так же разгневана, как и ее отец, и по той же причине: неудержимо хлынувшее облегчение после испуга. Я обнял ее за плечи и быстро прижал к себе, чем, кажется, привел ее в ужасное смущение. - Ой, вы, наверно, думаете, что я глупенькая... и так плачу... и вообще.
- Я думаю, что ты чудесная милая девочка, которой испортили утро, сказал я. - Но теперь все хорошо, ты же знаешь.
Разумеется, я и сам верил своим словам. Но я ошибался.
Год второй: апрель
Кальдер Джексон наконец-то собрался отобедать со мной. Он находился в Лондоне по случаю международной конференции специалистов-травников. Он был бы счастлив, сказал он мне, провести хоть вечер вдали от своих коллег, и я назначил встречу в ресторане на том основании, что квартира моя несла на себе печать цивилизации, а вот кухня - нет. В первое же мгновение я почувствовал, что в нем что-то изменилось, хотя трудно было определить, что именно; словно он стал портретом самого себя крупнее натуральной величины.
Видно было, как поворачиваются головы, и слышно, как перешептываются голоса, когда мы пробирались по битком набитому залу к своему столику; но благодаря телевидению это уже не удивляло. Однако еще и сейчас, подумал я, Кальдеру это доставляло удовольствие. В нем еще не было открытого высокомерия, еще держалась подобающая скромность манер, но что-то внутри него усилилось, кристаллизовалось, стало решающим фактором. Теперь даже для самого себя, подумал я, он стал Великим Человеком.
Что же, гадал я - если и вправду было что-то, - так своеобразно преобразило его? Мне взбрело на ум только одно, чего я менее всего ожидал: смерть Яна Паргеттера.
Над полной тарелкой сочной копченой лососины Кальдер извинился за резкость, с которой он отмахнулся от моего звонка в тот ужасный вечер, и я сказал, что это совершенно понятно.
- Надо признаться, - говорил Кальдер, выдавливая лимонный сок, - я перепугался, что рухнет весь мой бизнес. Товарищи Яна, вы же понимаете, никогда меня не одобряли. Я боялся, что они восстановят всех против меня, раз Яна больше нет.
- Но этого не произошло?
Он покачал головой, накалывая вилкой кусок нежного мяса.
- Удивительно, но нет. Поразительно. - Он положил копченую лососину в рот и оценивающие промычал, пережевывая. Я отдавал себе отчет - и он, конечно, тоже, - что уши людей за соседними столиками явственно настраиваются на характерный голос, на ясную, звучную дикцию с ее простонародной резкостью.
- Мой двор по-прежнему полон. Люди в меня верят, понимаете ли. Может быть, мне чуть реже стали посылать скаковых лошадей, но их еще хватает.
- А слышали вы еще что-нибудь про смерть Яна Паргеттера? Нашли убийцу В его взгляде выразилось сожаление.