Год второй: октябрь
Лето пришло, лето прошло, дождливое, холодное, нежеланное. Подошла неделя Королевских скачек в Аскоте, было облачно, ветрено; мы с Гордоном задумчиво помолчали по телефону, прижимая к уху трубку и глядя в хмурое небо, и твердо решили, что в этом году Дисдэйлу нет необходимости делиться местами в ложе.
Только гораздо позже, с приходом осени, вернулись солнечные деньки, и золотистым субботним утром я сел в специальный поезд и отправился в Ньюбери посмотреть смешанные соревнования: две скачки с препятствиями и четыре гладких.
Придя со станции на ипподром, я обнаружил, что у помещения для взвешивания стоит Урсула Янг и внимательно изучает расписание скачек.
- Привет, - сказала она, когда я поздоровался. - Сто лет вас не видела. Как ссужается?
- Выгодно.
Она хохотнула.
- Вы сюда по делу приехали?
- Да нет. Подышать воздухом и пощекотать нервы.
- А я рассчитывала встретиться с клиентом, - она посмотрела на часы. - Однако пора и перекусить. Вы со мной пойдете?
Я с ней пошел и купил ей и себе по тонкому ломтику бледного безвкусного мяса, затиснутого меж двух толстых ломтей бледного безвкусного хлеба, вязнущего на зубах. Все это обернуто было в картон и целлофан и стоило целое состояние. Урсула ела с отвращением.
- Подавали же раньше настоящие сэндвичи, толстые, сочные, язык проглотишь, их делали вручную, и там всего целая гора. А эту тошнотворную гигиену я не в силах выносить. - Недоеденные куски сэндвичей в самом деле валялись кругом на столах. - Каждая так называемая модернизация - это отступление от качества, - сказал мой непримиримый догматик.
Я целиком и полностью с ней согласился, и мы дожевали в безрадостной гармонии.
- Как ваша торговля? - спросил я.
Она пожала плечами.
- Прекрасно. Отборные годовички идут по диким ценам. Накручивают много, потому что на них с самого начала уходят большие деньги - и оплата жеребцов, и содержание кобыл, потом жеребят, не говоря уже об услугах ветеринара и разных случайных расходах. Моих клиентов большей частью устраивают вторые, третьи, четвертые места, и имейте в виду, что на торгах можно купить очень хороших лошадей.
Меня развеселил автоматический переход к делу.
- К слову о ветеринарах, - перебил я. - Убийство Яна Паргеттера так и не раскрыли?
Она горестно покачала головой.
- На прошлой неделе в Ньюмаркете я разговаривала с его бедной вдовой. Мы столкнулись на улице. От нее, бедняжки, одна тень осталась, еле жива. Говорит, что недавно спрашивала полицейских, ведется ли еще расследование, и они уверяют, что да, а она чувствует, что нет. Столько времени прошло, девять месяцев, и если у них тогда не было никаких улик, откуда они теперь могут взяться? Она совсем пала духом, вот что ужасно.
Я сочувственно хмыкнул, и Урсула продолжала:
- Одно хорошо, если можно так выразиться: он застраховал свою жизнь на приличную сумму и выкупил закладную на их дом, так что вдова с дочерьми по крайней мере не остались без гроша. Она рассказывала мне, до чего он был аккуратен в этих делах, и так разрыдалась, бедненькая!
Похоже, Урсулу тоже сильно расстроила эта нечаянная встреча.
- Давайте я возьму вам еще виски, - предложил я. - Чтобы вы утешились.
Она посмотрела на часы.
- Ладно уж. Возьмите, только заплачу я. Моя очередь.
За второй порцией выпивки она поведала мне философски-раздраженным тоном, что прямо сейчас должна была встретиться с клиентом, мелким тренером стипль-чеза.
- Он сам дурак, - заявила она. - Принимает поспешные решения, действует импульсивно, а потом, когда все идет наперекосяк, считает, что его обманывают, над ним издеваются, и начинает злиться. Хотя может быть очень милым, когда пожелает.
Меня не особенно интересовал ранимый тренер, но когда я выходил с Урсулой на улицу, он налетел на нее с разгону и буквально вцепился в ее руку.
- Вот вы где! - заявил он, точно она не имела права быть нигде, кроме как рядом с ним. - Я уже все тут обыскал.
- Я только на минутку, - кротко сказала Урсула.
Он отмахнулся. Это был маленький, крепкий, напористый тип лет сорока; обветренное лицо прикрывала круглая пасторская шляпа с загнутыми полями.
- Хочу, чтоб вы его увидели, пока он не под седлом, - сказал он. Да пойдемте же, Урсула. Идите посмотрите на его экстерьер.
Она открыла было рот, чтобы сказать мне хоть слово, но он силком потащил ее прочь, ухватившись за ее рукав и что-то наскоро втолковывая ей в самое ухо. Она взглядом попросила у меня прощения и с видом мученицы отбыла в направлении разминочного круга, куда конюхи вывели лошадей, участвующих в первом заезде, перед тем как завести их в стойла и оседлать.
Я не пошел за ними, а поднялся по ступеням на трибуну главного круга, на который уже стали выводить оседланных лошадей. Чуть позже в сопровождении пасторской шляпы, а также и Урсулы появился последний участник состязания, и я от нечего делать отыскал его в списке. Зумалонг, пятилетний мерин, тренер Ф. Барнет. Ф. Барнет продолжал читать диссертацию на ухо Урсуле, выстреливая слова приблизительно с шести дюймов, что раздражало даже меня и что она выносила стоически. Согласно мигающим цифрам на табло тотализатора, Зумалонг, по мнению публики, имел средние шансы, и ради интереса я поставил небольшую сумму на то, что он придет в первой тройке. Во время скачек я потерял из виду Урсулу и Ф. Барнета, но Зумалонг пролетел достаточно резво и пришел третьим, так что я спустился с трибуны туда, где расседлывали лошадей, и понаблюдал за обязательным ритуалом похлопывания-покрупу-после-заезда.
Там был Ф. Барнет, который все еще что-то говорил Урсуле и тыкал пальцем в разные стати своего потного и брыкающегося сокровища. Урсула индифферентно кивала, сама же зоркими глазами знатока оглядывала мерина с носа до кормы. Подтянутая, деловитая, отлично сохранившаяся в свои пятьдесят, облаченная в пальто цвета ржавчины и коричневый бархатный берет.
Мало-помалу всех лошадей увели, и циклический спад возбуждения медленно стал переходить в подъем перед следующим заездом.
Совершенно не помню, почему я опять оказался рядом с Урсулой, но на этот раз она представила меня пасторской шляпе, которая на какое-то время приостановила свою речь.
- Это Фред Барнет, - сказала Урсула. - Его жена Сьюзен. - Дородная мамаша в голубом. - Их сын Рикки. - Парень чуть повыше отца, темноволосый, смазливый.
Я пожал руки всем троим и еще держал руку младшего, когда Урсула своим ясным голосом произнесла мое имя:
- Тим Эктрин.
Рука мальчика отдернулась от моей, точно обожженная. Я изумленно взглянул на него, на побелевшее лицо, увидел страх, вспыхнувший в темных глазах, как напряглось его тело, как охватила его паника... Если б он так не отреагировал, я бы его не узнал.
- В чем дело, Рикки? - спросила озадаченная мамаша.
Враз охрипнув, он буркнул "ни в чем" и оглянулся в поисках спасения, но слишком понятно было, что я теперь точно знаю, кто он такой, и могу отыскать его, как бы далеко он ни убежал.
- Так что вы решили, Урсула? - вмешался Фред Барнет, возвращаясь к бизнесу насущному. - Вы его покупаете? Мне на вас рассчитывать?
Урсула сказала, что проконсультируется со своим клиентом.
- Но он пришел третьим, настаивал Фред Барнет. - Третьим, без дураков. В таком соседстве это очень хороший результат. И он еще выиграет, говорю вам. Он выиграет.
- Я расскажу моему клиенту все подробности. Точнее пока ничего не могу обещать.
- Но он же вам понравился, разве нет? Слушайте, Урсула, он же спокойный, им управлять легко, как раз для любителя... - И он понесся дальше в том же духе, а жена его слушала с ласковой улыбкой, не выражавшей абсолютно ничего.
Сыну же, пользуясь отцовской торговлей как прикрытием, я тихо сказал:
- Я хочу с тобой поговорить, и если ты сейчас от меня убежишь, я позвоню в полицию.
Он взглянул на меня тоскливыми глазами и не двинулся с места.
- Мы вместе спустимся к дорожке, чтобы посмотреть следующий заезд, - сказал я. - Там нам не помешают. И ты расскажешь мне: почему. А там видно будет.
Ему удалось довольно легко улизнуть незамеченным от своих родителей, которые сосредоточились на Урсуле, и мы с ним прошли через ворота и спустились к самой скаковой дорожке в центре ипподрома. Он то и дело спотыкался, точно ноги ему не подчинялись. Мы пошли к последнему барьеру, и он стал объяснять мне, почему пытался убить Кальдера Джексона.
- Теперь прямо не верится, что это все в самом деле, - было первое, что он сказал. Молодой голос, полный напряжения, слегка неряшливое произношение.
- Сколько тебе лет? - спросил я.
- Семнадцать.
Оказывается, тогда, пятнадцать месяцев назад, я был не так уж далек от истины.
- Я и не думал, что еще увижу вас, - удрученно вырвалось у него, точно он был захвачен врасплох превратностью судьбы. - Ведь в газетах писали, что вы работаете в банке.
- Работаю. И езжу на скачки. - Я помолчал. - Ты вспомнил мое имя.
- Ну да. Разве такое забудешь? Во всех газетах было.
Несколько шагов мы прошли в молчании. Наконец я сказал:
- Давай рассказывай.
Он скривился, как от безысходного отчаяния.
- Ладно. Но если я вам расскажу, вы же им меня не выдадите? Не скажете маме и папе?
Я вытаращил на него глаза, но его озабоченное лицо ясно выражало, что он сказал именно чистую правду: его не тревожило, что я сообщу полиции, он боялся, что узнают родители.
- Смотря по тому, что произошло.
Он вздохнул.
- Ну, у нас была эта лошадь. То есть у папы. Он купил годовичка, заявлял его на скачки как двухлетку и трехлетку, но на самом деле он годился для скачек с препятствиями, а тогда еще показал себя средне. - Он передохнул. - Индийский Шелк, вот как его звали.
Я нахмурился.
- Индийский Шелк? Разве не он победил в марте этого года на скачках в Челтенхеме?
Парнишка кивнул.
- Золотой Кубок. Самая верхушка. И ведь ему только семь, он еще сколько лет будет одним из лучших. - В мальчишеском голосе сквозь горькое смирение пробивался затаенный гнев.
- Но теперь он больше не принадлежит твоему отцу?
- Вот именно. - Горечь стала отчетливей.
- Продолжай, - велел я.
Он молчал и дергал кадыком, но наконец я услышал:
- Ну, как раз два года назад, когда Индийскому Шелку было пять, он легко выиграл гонку Эрмитажа здесь, в Ньюбери, и все прочили ему Золотой Кубок еще в прошлом году, а папа говорил, что он еще не вошел в силу и что надо дать ему время. Понимаете, папа очень гордился этим конем. Из тех, которых папа тренировал, он был лучше всех, и при этом не чей-то, а его собственный. Не знаю, можете ли вы это понять.
- Я понимаю.
Он искоса взглянул мне в лицо.
- Ну, Индийский Шелк заболел. То есть непонятно было, что у него болит. Он просто стал терять быстроту. Даже дома не мог перейти в галоп, не мог одолеть других лошадей из папиного двора, а ведь он их круглый год перегонял. Папа не мог заявлять его на скачки. И тренировать его уже не получалось. И ветеринар ничего такого не нашел. Взяли на анализ кровь и прочее, давали ему антибиотики и слабительное, потому что думали, что у него глисты, но все без толку.
Мы подошли к последнему барьеру и стояли теперь на жесткой траве, а пара-тройка энтузиастов, толкаясь, слезли с трибуны и встали рядом с нами, чтобы понаблюдать бегущих лошадей в непосредственной близости.
- Я-то большей частью был в школе, понимаете, - сказал Рикки. - То есть каждый вечер я возвращался домой, но мне надо было готовиться к экзаменам, и домашней работы было полно, и я на самом деле не очень-то и хотел знать, что там с Индийским Шелком. Я думал, папа зря так суетится, и лошадь просто подхватила какой-нибудь вирус, и все пройдет. Но ему только становилось хуже, и однажды мама заплакала. - Он вдруг остановился, как будто это и было самое худшее. - Я никогда не видел раньше, чтобы так плакали, сказал он. - Наверное, вам кажется, что это смешно, но это страшно меня расстроило.
- Мне не кажется, что это смешно.
- Ну, все равно. - Но, видимо, он почувствовал себя уверенней. Так случилось, что Индийский Шелк совсем ослаб, однажды просто упал на дороге и есть отказывался, и папа был в полном отчаянии, потому что ничего нельзя было сделать, а мама не могла вынести мысли, что его пошлют на живодерню, и тут позвонил один тип и предложил его купить.
- Купить больную лошадь? - не поверил я.
- Не думаю, что папа собирался признаваться, насколько лошадь плоха.
Собственно говоря, Индийский Шелк к этому времени стоил ровно столько, сколько на живодерне дают за тушу, а это не очень много. А тот малый предложил чуть не вдвое. Но он сказал, что знает, мол, Индийский Шелк больше не может выступать на скачках, и он просто будет за ним хорошо ухаживать, отправит пастись на прекрасные луга, пусть это займет много времени... Но это означало, что папа больше не будет оплачивать счета ветеринара, они с мамой не будут видеть, как Индийскому Шелку становится все хуже и хуже, и мама не будет бояться, что из него сделают собачьи консервы, и они позволили его забрать.
Лошади второго заезда вырвались на дорожку и галопом пролетели мимо нас; на солнце сверкнули яркие цвета жокеев.
- И что было потом? - спросил я.
- Несколько недель - ничего. Вроде бы мы стали забывать. А потом кто-то сказал папе, что Индийского Шелка опять тренируют и он выглядит великолепно. Папа не мог поверить.
- Когда это произошло?
- В прошлом году, как раз перед... перед Аскотом.
На земле у барьера уже собралась целая толпа, и я оттянул парнишку вдоль дорожки чуть подальше, в ту сторону, куда должны были бежать лошади.
- Давай дальше.
- Ну, как раз подошли мои экзамены. И я считал, что они очень важны, что от них зависит вся моя дальнейшая жизнь, понимаете?
Я понимал.
- И папа узнал, что человек, который купил Индийского Шелка, отправил его ни на какие не на луга, а прямиком к Кальдеру Джексону.
- Ага! - сказал я.
- И тот человек сказал, что Кальдер Джексон обладает даром целителя, как волшебник, и он прочего коснулся Индийского Шелка, и тот поправился.
Только подумайте... И папа был в жутком состоянии, потому что кто-то ему советовал послать лошадь к Кальдеру Джексону, когда все было так плохо, а папа попросил не молоть ерунды и не лезть к нему со всякими шарлатанами. И мама сказала, что он должен был послушаться ее, потому что она тогда говорила, мол, почему бы и нет, ведь хуже уже не будет, а папа отмахнулся, и они поругались, и она опять плакала... - Он захлебывался словами, история лилась из него быстрей, чем он успевал ее рассказывать. - И я не мог работать, ни о чем думать не мог, они только об этом и говорили, и я пришел на первый экзамен, и просто сидел там, и все, и понял, что провалился, и знал, что провалю все остальные, потому что не мог сосредоточиться... А потом как-то вечером Кальдер Джексон выступал по телевизору и сказал, что посоветовал своему другу купить полумертвую лошадь, потому что люди, которым она принадлежала, просто бросили ее умирать, потому что они не верили в целителей, как и большинство людей, и он надеется, что лошадь в один прекрасный день будет, как прежде, в отличной форме благодаря ему, и я знал, что он говорит об Индийском Шелке. И он еще сказал, что собирается на следующий четверг в Аскот... и тут папа закричал, что Кальдер Джексон просто украл лошадь и все это грязное мошенничество. Оно, конечно, неправда, но в тот момент я ему верил... и так возненавидел Кальдера Джексона, что уже не мог рассуждать разумно. Понимаете, я стал считать, что это из-за него плакала мама, из-за него я провалил экзамены, а папа потерял единственную настоящую лошадь, которая у него раз в жизни появилась, и я захотел его убить.
Тяжкое слово упало, как камень, и поток внезапно остановился, и только эхо звенело в октябрьском воздухе.
- Так ты провалил экзамены? - спросил я, выждав минуту.
- Ну да. Большинство. Но я пересдал их под Рождество и получил хорошие оценки. - Он тряхнул головой и заговорил тише и спокойнее. - Даже в тот вечер я уже был рад, что вы не дали мне его зарезать. Я хочу сказать... я поломал бы всю свою жизнь, я понял это потом. И все зазря, потому что папа не получил бы лошадь обратно, что бы я ни сделал, ведь это же была законная продажа.
Я раздумывал над его словами, а в отдалении лошади выстраивались в ряд, готовясь к старту трехмильного стипль-чеза.
- Я, наверное, спятил, - сказал мальчишка. - Сейчас даже понять не могу. То есть я же не способен вот так запросто убить человека, правда. Это как будто был вовсе не я, а другой.
Юность, в который раз подумал я, может натворить дел.
- Я взял на кухне мамин нож, - сообщил он. - Она так и не поняла, куда он делся.
Интересно, хранится ли он еще в полиции. С отпечатками пальцев Рикки на рукояти.
- Я не знал, что в Аскоте будет столько народу, - продолжал парень.
- И столько ворот на ипподроме. В Ньюмаркете гораздо меньше. Меня просто трясло, я боялся, что упущу его. Я собирался сделать это раньше, понимаете, когда он подъедет. Я ждал у дороги, бегал по тротуару туда-сюда, как псих, понимаете, я действительно был психом, все выглядывал его, а в рукаве лежал нож и жег мое тело, так же как мысли жгли мозг... И тут я заметил его голову, все эти кудряшки, он переходил дорогу, я бросился вслед, но опоздал, он уже вошел в ворота.
- И потом, - догадался я, - ты просто ждал, когда он выйдет?
Он кивнул.
- Там кругом было полно народу. Никто меня не замечал. Я рассчитал, что если он прошел со станции этим путем, то здесь же должен пойти обратно.
Мне даже ожидание долгим не показалось. Пролетело в один миг.
Многоцветная волна лошадей поднялась над ближайшим барьером, рухнула и с грохотом покатилась к нам. Земля гудела под копытами, воздух звенел от брани жокеев, мощные тела взмывали над живой изгородью, волна пота, усилий, скорости заполонила глаза, уши, разум, ударила по сердцу, как внезапное чудо, и пропала, схлынула, оставив по себе тишину. Я несколько раз спускался к самим препятствиям, чтобы посмотреть, как это выглядит вблизи. Я видел это и здесь, и на других ипподромах, и неистовый прилив возбуждения все еще был для меня полон прелести и новизны.
- Кто нынешний владелец Индийского Шелка? - спросил я.
- Мистер Чакворт из Бирмингема, - ответил Рикки. - Иногда его можно встретить на скачках, и всегда он рассусоливает насчет Индийского Шелка.
Но это не он купил его у папы. Он купил позже, когда конь уже был в порядке. И дал настоящую цену, как мы слышали. От этого только хуже стало. И горько, и жалко.
- А кто купил лошадь у твоего отца?
- Я его не видел... Фамилия его Смит. А имя какое-то смешное. Не помню. Смит. Друг Кальдера.
- Может быть, - пораженно спросил я, - его звали Дисдэйл Смит?
- Точно. Похоже на то. А вы откуда знаете?
- Он в тот день был в Аскоте, - сказал я. - Там же, на тротуаре, как раз рядом с Кальдером Джексоном.
- Он там был? - Рикки явно потерял самообладание. - Чертов сукин сын! Все он врал про свои прекрасные луга!
- А кто говорит правду, когда продает или покупает лошадей? - риторически спросил я.