У дальнего поворота дорожки показались скакуны, устало заходящие на второй круг.
- Что вы собираетесь делать? - спросил Рикки. - Ну, насчет меня.
Вы не скажете маме и папе, а? Ну пожалуйста, не говорите!
Я посмотрел в глаза юноше и увидел, что в них осталась тревога, но исчез первоначальный панический страх. Похоже, он сознавал, что я вряд ли потащу его за решетку, но вот насчет остального уверен не был.
- Наверное, они должны знать, - сказал я.
- Нет! - Его мгновенно охватило смятение. - У них было столько забот, а я чуть не сделал еще хуже, только вы меня остановили, а потом я стал просыпаться весь в поту, когда представил, что бы стало с ними, и я получил хороший урок: ничего доброго не добьешься, убивая людей, можно только испоганить жизнь своим родным.
После долгой паузы я сказал:
- Ладно. Не буду им рассказывать.
И да поможет мне Господь, подумал я, если он когда-нибудь нападет на кого-то еще, потому что первая попытка сошла ему с рук.
Облегчение, казалось, обессилило его почти так же, как и тревога. Он заморгал, отвернулся и стал смотреть туда, где участники состязания в третий раз заходили на прямую, на этот раз собравшись с силами для финишного рывка. Опять возносилась и падала волна над дальними барьерами, но теперь единый гребень разбился на множество брызг, слитная группа растянулась в цепочку.
Я вновь полюбовался вблизи поражающим воображение взлетом лошадей и жокеев, и от зависти мне захотелось самому вскочить в седло; но, как и Алеку, мне захотелось слишком поздно. У меня были сила и здоровье... но мне было тридцать три.
Лошади галопом пронеслись к аплодирующим трибунам, а мы с Рикки медленно побрели им вслед. После признания он был тих и спокоен; ему стало легче, когда он излил душу.
- Что ты теперь думаешь о Кальдере Джексоне? - спросил я.
Он выдавил из себя кривую усмешку.
- Ничего особенного. Все это было безумие. То есть не его же вина, если папа упрям, как осел.
Я это проглотил.
- То есть ты хочешь сказать, по-твоему, твой отец мог сам послать лошадь к нему?
- Да, думаю, мог бы, как и хотела мама. Но он сказал, что это глупость и одно разорение. Вы не знаете моего папу, он если уж вбил себе в голову, то просто бесится, когда кто-то начинает спорить, и он накричал на нее, а это несправедливо.
- Если бы твой отец послал лошадь к Кальдеру Джексону, - задумчиво сказал я, - скорее всего она бы до сих пор принадлежала ему.
- Да я не думаю, что он этого не понимает. Конечно, это правда, но он и под страхом смерти этого не скажет.
Наши ноги путались в густой траве; я спросил его, откуда Кальдер или Дисдэйл могли узнать, что Индийский Шелк болен. Он пожал плечами.
- Из газет. Он должен был быть фаворитом на приз Короля Георга VI в День Дарения, но, конечно, не участвовал, и пресса разнюхала почему.
Мы вновь подошли ко входу в закрытые трибуны, прошли внутрь, и я спросил, где Рикки живет.
- В Экснинге, - ответил он.
- Где это?
- Под Ньюмаркетом. - В его взгляде опять затрепетали опасения. Вы правда не скажете?
- Правда, - успокоил я. - Только... - Я слегка нахмурился, подумав о тепличных условиях, в которых растят его родители.
- Только что?
Я слегка изменил курс.
- Чем ты сейчас занимаешься? Все еще учишься в школе?
- Нет, закончил, вот когда сдал экзамены. То есть надо было сдать.
Сейчас тебя ни на какую нормальную работу не примут без этих бумажек.
- Ты разве работаешь не у отца? Должно быть, он услышал в моем голосе оттенок облегчения, потому что впервые за все время широко улыбнулся.
- Нет, я подумал, что это плохо скажется на его характере, да и вообще не хочу быть тренером, одна нервотрепка, вот что.
- А кем хочешь?
- Да вот изучаю электротехнику на одной фирме рядом с Кембриджем.
Учеником устроился, вот. - Он опять улыбнулся. - А лошади - это не для меня. - Он печально покачал головой и торжественно заявил тоном юного Соломона:
- Лошади разбивают вам сердце.
Год второй: ноябрь
К моему несказанному восторгу, мультипликатор вышел в козыри. Двадцать его рисованных фильмов шли по телевидению весь месяц, по будням, в самое подходящее для такого рода юмора время - семь вечера, когда старшие дети еще не спят, а родители отдыхают после работы. Вся страна сидела и хихикала, а запыхавшийся мультипликатор звонил и требовал увеличить ссуду.
- Мне нужна приличная студия, а не этот перекрашенный амбар. И еще художники, и дизайнеры, и звукооператоры, и оборудование.
- Отлично. - Я вклинился в первую же брешь. - Напишите все, что вам требуется, и подъезжайте ко мне.
- Вы можете вообразить, - сказал он таким голосом, будто сам не мог, - они купят столько фильмов, сколько я смогу сделать! Никаких ограничений! Прямо умоляют, чтобы я не останавливался... Говорят: пожалуйста, работайте!
- Очень рад за вас, - искренне сказал я.
- Вы заставили меня поверить в себя, - сказал он. - Вы это сделали. Мне столько отказывали, и я уже упал духом, но когда вы ссудили мне деньги для начала, из меня будто пробку вышибли. Идеи просто валом пошли.
- И как, еще идут?
- Спрашиваете! У меня вчерне готовы следующие двадцать серий, мы над ними работаем, а потом я начну новую партию.
- Кошмар, - сказал я.
- Оно так, братишка, жизнь поразительная штука. - Он положил трубку, оставив меня улыбаться в пространство.
- Мультипликатор? - спросил Гордон.
Я кивнул.
- Взвился, как ракета.
- Поздравляю. - Искренняя теплота и веселое удовольствие звучали в его голосе. Он благородный человек, подумал я. Нельзя причинить ему боль.
- Похоже, он выходит на мировой уровень.
- Дисней, Ханна Барбера, владыки наших сердец, - продекламировал Алек с того конца комнаты.
- Хороший бизнес для банка. - Гордон посветлел. - Генри будет доволен.
В самом деле, доставить удовольствие Генри было нашей общей целью.
- Согласись, Тим, - заявил Алек, - что ты и сам порядочная ракета... так в чем секрет?
- Поджигаешь фитиль и немедленно смываешься, - ответил я, будучи в духе; он скомкал черновик и швырнул в меня, но промахнулся.
Вскоре он вышел по обыкновению за шестью экземплярами "Что Происходит...", раздал пять из них и вскоре уже сидел развалясь на своем стуле и со вкусом смаковал шестой.
Разоблачительные колонки, к счастью, со времени пятипроцентного скандала обходили "Эктрин" стороной, но, как выяснилось, некоторые наши коллеги не были столь удачливы.
- Знаете ли вы, - заговорщически начал Алек, - что кое-кто из соседей-финансистов имеет маленький гешефт на стороне? Менеджеры по инвестициям дают платные советы брокерам.
- Откуда сведения? - Гордон оторвал взгляд от гроссбуха.
Алек помахал газетой.
- Евангелие от сороки.
- Евангелие означает "благая весть", - сказал я.
- И все-то тебе известно. - Он ехидно покосился на меня и принялся читать вслух:
- "Вопреки распространенному мнению, отнюдь не все так называемые менеджеры в торговых банках отличаются корпоративным аристократическим благородством". - Он зыркнул исподлобья. - Ну-ка, повтори, что ты сказал. - И продолжал читать:
- "По нашим сведениям, четверо менеджеров из одного такого учреждения уютно дополняют свой средний заработок, частным порядком переправляя фондовые средства трем биржевым брокерам. Имена будут раскрыты в нашем следующем номере. Читайте эту же страницу".
- Такое случалось и раньше, - философски заметил Гордон. - И будет случаться потом. Искушение есть всегда. - Он нахмурил брови. - Тем не менее меня удивляет, что их старшие управляющие и директора этого не замечали.
- Зато теперь заметят, - хихикнул Алек. - Это уж точно.
- Да это чертовски легко, - размечтался я. - Заложить в компьютер программу, отслеживающую жульничество, и мы сможем предупредить распространение поветрия в "Эктрине".
- Это возможно? - удивился Гордон. - Мм... Сделать объединенную программу, в которую заносится каждая сделка отдела инвестиций с любым биржевым брокером, со всеми подробностями, и тогда проверить легко. Любую неожиданность можно будет засечь - Но это же дикая работа, - сказал Гордон.
Я покачал головой.
- Не думаю. Я там приручил программиста, могу его загрузить, если хотите.
- Давайте поговорим с остальными. Посмотрим, что они скажут.
- Отдел инвестиций вскинется, - сказал Алек. - Начнутся вопли оскорбленной добродетели.
- Это защитит их от подобных инсинуаций. - Гордон указал на листки "Что Происходит...".
Правление согласилось, и в результате я два дня просидел с программистом, сооружая плотину против возможных утечек.
Гордону в эти дни вроде бы хуже не становилось, его болезнь внешне не прогрессировала. Что он чувствовал внутри, узнать было трудно, поскольку сам он не говорил и терпеть не мог, когда его спрашивали. Но в те несколько раз, когда я видел Джудит после Пасхи, она говорила, что ему настолько хорошо, насколько можно было надеяться.
Лучшим из этих случаев было июльское воскресенье, когда Пен устраивала в своем клэфемском доме прием; предполагался обед на открытом воздухе, но лето расстроило планы холодным ветром. Внутри оказалось намного приятнее, поскольку Пен приготовила подписанные карточки с местами за длинным обеденным столом и посадила меня рядом с Джудит, а Гордона по правую руку от себя.
Остальные гости запомнились смутно, в большинстве это были врачи разных специальностей или фармацевты, подобно хозяйке. Джудит и я, вежливо перемолвившись с соседями по сторонам, большую часть времени беседовали друг с другом, ведя два разговора одновременно, один вслух, один на языке взглядов; и прекрасно друг друга понимали.
Когда большая часть гостей покинула дом, Гордон, Джудит и я остались пособить Пен с уборкой того, что она определила как "за семь обедов - один ответ".
То был день, когда представилась естественная возможность коснуться друг друга, когда поцелуи и объятия, самые теплые, соответствовали случаю, когда весь мир мог наблюдать за Джудит и мной и не видеть между нами ничего, кроме прочной и спокойной дружбы: день, когда мне, как никогда, отчаянно захотелось быть с ней рядом.
С тех пор я видел ее еще дважды; оба раза она заходила за Гордоном в банк, поскольку они вместе куда-то собирались. Оба раза я выкраивал пять минут, чтобы побыть с ней, напряженно держась в рамках любезности - просто сослуживец Гордона, занимающий разговором его жену, пока сам Гордон разделывался с делами.
Жены, как правило, не приходили в банк: мужья обыкновенно присоединялись к ним там, куда они направлялись. Во второй раз Джудит сказала:
- Я не хочу часто так делать. Я просто хотела увидеть вас, если уж вы оказались поблизости.
- Я всегда здесь, - сказал я. Она кивнула. Она была сдержанной и спокойной, как всегда, одетая в скромное, но изящное голубое платье, открывающее жемчуга. Каштановые волосы блестели, глаза сияли, нежные губы тронула улыбка; и было в ней врожденное и неосознанное очарование.
- Я иногда... ну... испытываю жажду, - сказала она.
- А я так постоянно, - шутливо сказал я.
Она сглотнула.
- Просто бывает момент...
Мы стояли в вестибюле, не касаясь друг друга, в ожидании Гордона.
- Просто увидеть тебя... - Она словно не была уверена, понимаю ли я, но я понимал.
- То же самое со мной, - признался я. - Иногда думаю: прийти в Клэфем, постоять под окнами... Просто увидеть, как ты идешь в булочную.
Просто увидеть тебя, хоть на мгновение.
- Ты серьезно?
- Но я не прихожу. Ты ведь можешь послать за хлебом Гордона.
Она тихонько хихикнула, помня, что находится в банке; тут появился и муж, на ходу торопливо сражаясь с рукавами пальто. Я бросился помочь ему, а он сказал жене:
- Прости, дорогая, застрял на телефоне, знаешь, как это бывает.
- Я была очень рада, - она поцеловала его, - поболтать с Тимом. Великолепно. Ну, мы готовы?
Они отправились к своим вечерним радостям, помахали на прощанье и оставили меня тщетно разрываться на части.
Однажды в ноябре Гордон сказал в офисе:
- Не хотите ли прийти в воскресенье к нам на обед? Джудит говорит, что уже сто лет вас по-настоящему не видела.
- С радостью.
- Джудит сказала, что придет Пен.
Пен, моя подруга. Моя дуэнья.
- Отлично, - решительно сказал я. - Чудесно.
Гордон удовлетворенно кивнул и пожаловался, что, увы, не получится повторить прошлое Рождество, они с Джудит так радовались тогда. Они собираются к его сыну и невестке в Эдинбург, давно обещали; к сыну от первой, давно покойной жены и внукам, двойняшкам семи лет.
- Вы повеселитесь, - сказал я с завистью.
- Это маленькие горластые бандиты.
Зазвонил его телефон, тут же звякнул мой, и заимодавство пошло своим чередом. Надо бы и мне, подумал я, стать почтительным сыном и провести Рождество с матерью в Джерси, как она хотела, и мы будем смеяться и играть в трик-трак, и я, как обычно, опечалю ее тем, что не привезу с собой подругу, предполагаемую производительницу маленьких бандитов.
- Почему же, милый, - как-то спросила она меня несколько лет назад почти с отчаянием, - ты не выберешь одну из этих вполне приличных девушек и не женишься на ней?
- Ни с одной из них я не хотел бы провести всю свою жизнь.
- Но ты же спишь с ними?
- Да, мама.
- Ты чересчур привередлив.
- Должно быть, так.
- Ты не можешь вечно оставаться одиноким, - недовольно сказала она.
- У других сыновья умеют заводить себе постоянных подруг, иногда живут с ними многие годы, хоть и не женятся, так почему ты не можешь?
Я улыбнулся подстрекательству к тому, что когда-то называлось грехом, поцеловал ее и сказал ей, что предпочитаю жить один, но когда-нибудь найду совершенную девушку и полюблю навеки; и вот не успел я оглянуться, как нашел ее, замужем за другим.
Подошло воскресенье, и я отправился в Клэфем, отведать привычной горькой сладости.
За обедом я на пробу упомянул, что видел мальца, который пытался убить Кальдера, и они отреагировали так живо, как я и ожидал. Гордон сказал:
- Вы, конечно же, сообщили в полицию?
А Джудит добавила:
- Он опасен, Тим.
Я покачал головой.
- Нет. Не думаю. Надеюсь, что нет. - Я криво улыбнулся и рассказал им все про Рикки Барнета и Индийского Шелка, и давление обстоятельств, которое привело к попытке применить нож. - Не думаю, что он повторит что-либо подобное. Он уже так вырос после этого, что чувствует себя другим человеком.
- Надеюсь, что вы правы, - вздохнул Гордон.
- Подумать только, что Индийского Шелка купил именно Дисдэйл, сказала Пен. - Разве не странно?
- Притом, что он утверждал, будто стеснен в средствах, и пожелал продать места в ложе в Аскоте, - добавила Джудит.
- М-м... - сказал я. - Но после того, как Кальдер вылечил лошадь, Дисдэйл чуть не сразу ее продал и получил немалую прибыль, как я понял.
- В этом весь Дисдэйл, - осуждающе сказал Гордон. - Отчаянно рисковать, ставить на карту все до последнего гроша, хватать добычу, если повезет, и быстро смываться. - Он усмехнулся. - К Аскоту, по-моему, он спустил всю прибыль с Индийского Шелка и остался при своих. Люди его склада легко наживают тысячи и так же легко их теряют.
- Он должен испытывать колоссальную веру в Кальдера, - задумчиво сказала Пен.
- Не такую уж колоссальную. Пен, - сказал Гордон. - Вдвое больше того, что живодер заплатил бы за тушу.
- А ты бы купил умирающую лошадь? - спросила Джудит. - То есть если бы Кальдер сказал, мол, купи, и я ее вылечу, ты бы ему поверил?
Гордон с нежностью взглянул на нее.
- Я не Дисдэйл, дорогая; не думаю, чтобы я ее купил.
- И именно так, - подчеркнул я, - Фред Барнет лишился Индийского Шелка. Он думал, что могущество Кальдера - один обман, и не захотел швыряться такими деньгами, только чтобы это проверить. Но Дисдэйл захотел. Купил лошадь и, по-видимому, заплатил Кальдеру... который похвастался своим успехом по телевидению и чуть не был убит за это.
- Вся эта история - ирония судьбы, - сказала Пен, и мы продолжили несвязную дискуссию за кофе.
Я остался до шести, потом Пен ушла в свою лавочку - она работала в воскресенье вечером, - а Гордон к этому времени устал, и я поехал домой в Хэмпстед в обычном состоянии после Джудит: полу-насытившийся-полуголодный.
К концу ноября по приглашению Оливера Нолеса я отправился на еще один воскресный обед, на этот раз на конный завод в Хартфордшире.
Ничего удивительного, что это оказался один из школьных выходных Джинни и она появилась и свистнула Сквибсу, который семенил за мной через дворы.
- А вы знаете, что у нас здесь было в мае сто двадцать две кобылы одновременно? - похвасталась она.
- Немало, - поразился я.
- Получилось сто четырнадцать жеребят, и только одна кобыла и двое жеребят умерли. Просто невероятный рекорд, правда?
- Твой отец - большой мастер.
- Как и Найджел, - нехотя признала она. - Отдадим ему должное.
Не удержавшись, я улыбнулся.
- Его сейчас здесь нет, - сказала Джинни. - Он вчера поехал в Майами, валяться на солнышке.
- Найджел?
Она кивнула.
- Он каждый год в это время уезжает. Говорит, что набирается сил перед зимой.
- И всегда в Майами?
- Ему там нравится.
Поместье вновь было таким, каким я увидел его впервые: тот же стылый холод ноября, то же неспешное, тихое созревание. Джинни, уютно закутавшись в пухлую куртку, выдала нескольким кобылам в первом дворе морковки из кармана и повела меня без задержки мимо пустых загонов, мимо второго двора, двора жеребят и случного сарая.
Наконец мы, как всегда, очутились на дворе жеребцов, где любопытство заставило обитателей выглянуть наружу, едва они заслышали наши шаги. Джинни с отцовским апломбом одарила их морковками и лаской, и Сэнд-Кастл милостиво позволил ей погладить его по храпу.
- Он сейчас тихий, - сообщила она. - В это время года он на пониженном питании.
Я почувствовал, какая масса знаний скрывается за простыми словами.
- Чем ты собираешься заниматься, когда окончишь школу?
- Вот этим, разумеется. - Она потрепала жеребца по шее. - Помогать папе. Как его ассистент.
- И больше ничего?
Она помотала головой.
- Я люблю жеребят. Я вижу, как они рождаются, и слежу, как они растут. И не хочу ничего другого и не захочу никогда.
Мы покинули жеребцов и прошли между загонами, населенными кобылами и жеребятами, по тропинке к Уотчерлеям. Сквибс трусил впереди и метил столбы ограды. Хозяйство соседей, чье ветхое состояние я только мельком увидал, погнавшись за сбежавшими пятью миллионами, оказалось нынче почти таким же опрятным, как и метрополия; покраска была явно обновлена, и бурьян напрочь исчез.