- Папа не выносит беспорядка, - сказала Джинни, когда я прошелся насчет чистки оружия. - Уотчерлеям правда крепко повезло, что папа и аренду выплачивает, и хозяйство приводит в порядок, и нанимает их присматривать за животными в конюшне. Может, Боб и ворчит немного, что он себе не хозяин, но Мэгги говорила мне только на прошлой неделе, что она во веки веков благодарна Кальдеру Джексону, который украл у них дело.
- Вряд ли он украл его, - мягко возразил я. - Ну, вы знаете, что я хочу сказать. Если вы такой зануда, скажите лучше. - Она хихикнула. - А Мэгги наконец купила себе кое-что из одежды, и я за нее рада.
Мы вошли во двор, заглянули в денники, и Джинни извлекла последние морковины и приласкала обитателей, и кобыл, и подросших жеребят, и поговорила с ними, и все они приветливо тянулись к ее рукам, нежно обнюхивая ее и пофыркивая. Вокруг нее был мир, она была в мире, и там, где она находилась, утихала растущая боль.
Год третий: апрель
Отправившись, как обычно, за "Что Происходит...", Алек вернулся с букетом желтых тюльпанов, и теперь они стояли у него на столе в пивной кружке, излучая сиянье весны, прямые, как гвардейцы.
Гордон писал заметки; почерк его сделался еще мельче. Двое старших коллег считали дни до пенсии. Жизнь офиса; обычный день.
Мой телефон зазвонил, и я, не отрываясь от письма человека, который выращивал помидоры и просил продлить ему ссуду (поскольку ему вот сию минуту понадобилась новая теплица величиной в пол-акра), не сразу нашарил трубку.
- Это Оливер Нолес, - сказал голос. - Это вы, Тим?
- Привет, - тепло отозвался я. - Как у вас, все в порядке?
- Нет.
Слово прозвучало болезненно резко, и я весь подобрался мысленно и физически.
- В чем дело?
- Вы можете приехать? - спросил он, не отвечая прямо. - Я очень обеспокоен. Я хочу с вами поговорить.
- Что ж... Воскресенье вас устроит?
- Вы можете приехать сегодня? Или завтра?
Я мысленно прикинул объем работ и число деловых встреч.
- Давайте тогда завтра вечером. Если дело касается банка.
- Дело касается банка. - Тревога в его голосе была слышна совершенно отчетливо и с легкостью сообщалась мне.
- Вы не можете сказать, в чем проблема? - спросил я. - Сэнд-Кастл в порядке?
- Не знаю, - был ответ. - Поговорю с вами, когда вы приедете.
- Но, Оливер...
- Слушайте, - прервал он. - Сэнд-Кастл в добром здравии, он не сбежал и ничего не натворил. Сложно объяснить по телефону. Мне нужен ; ваш совет, вот и все.
Больше он ничего не сказал и оставил меня с заглохшей трубкой в руке и мерзким осадком неопределенности в душе.
- Сэнд-Кастл? - спросил Гордон.
- Оливер говорит, что он в добром здравии.
- Эта лошадь застрахована от всего - и на чудовищную сумму, так что особо не тревожьтесь, - отмахнулся Гордон. - Это что-нибудь малозначительное.
По голосу судя, это отнюдь не было малозначительно, и когда я на следующий день оказался на конном заводе, выяснилось, что значило это много.
Оливер выскочил навстречу мне, когда я только подрулил к стоянке перед фасадом, и на его лице были явственно видны глубокие морщины, которых я не помнил.
- Заходите, - сказал он, стиснув мою руку. - Я серьезно боюсь. Я не знаю, что мне делать.
Мы прошли в дом, в контору-гостиную, и он указал мне на кресло.
- Сядьте и прочтите. - Он подал мне письмо. Никаких "прекрасная погода" и "как поживает Джинни"; только эта отрывистая команда. Письмо было датировано 21-м апреля.
"Дорогой Оливер!
Я не выражаю недовольства, поскольку, заплатив взнос, получаешь всего лишь шанс, но вынуждена сообщить вам, что жеребенок Сэнд-Кастла у моей кобылы Стальной Пружины родился с половиной уха. Это самочка, кстати говоря, и, полагаю, на ее скорости это не скажется, но ее внешний вид безнадежно испорчен. Очень печально.
Надеюсь увидеть вас в ближайшее время на торгах. Ваша Джейн".
- Это очень плохо? - хмуро спросил я. Вместо ответа он молча подал мне второе письмо. Оно гласило:
"Уважаемый м-р Нолес!
Вы просили сообщить вам, как пройдут роды у моей кобылы Жирандетты, которая вам так пришлась по душе. Она благополучно произвела на свет чудесного жеребенка мужского пола, но, к несчастью, он умер через шесть дней. Мы сделали вскрытие, и выяснилось, что у него были деформированы сердечные клапаны, что-то наподобие врожденного порока сердца.
Это большой удар для меня, в денежном смысле тоже, но что поделаешь, такова жизнь. Искренне ваш, Джордж Пейдж".
- А теперь это, - сказал Оливер и подал мне третье письмо.
Бланк со штампом хорошо известного и весьма уважаемого конного завода; само письмо короткое, бесстрастное.
"Уважаемый сэр!
Жеребенок женского пола рожден 31 марта от Корн.
Производитель: Сэнд-Кастл. Деформированы передние ноги. Уничтожен".
Я вернул Оливеру письма и с растущим предчувствием спросил:
- Насколько часты вообще такие уродства?
Оливер сдавленно произнес:
- Случаются. Иногда случаются. Но эти письма - еще не все. Было два телефонных звонка - один этой ночью. Еще два жеребенка погибли от порока сердца. Еще два! Всего пятеро с отклонениями. - Черные зрачки-впадины уставились на меня. - Это уже слишком. - Его передернуло. - А что же другие тридцать пять? Надеюсь... надеюсь, им больше...
- Если вы ничего не слышали, значит, они определенно в порядке.
Он безнадежно покрутил головой.
- Кобылы разбросаны по всей стране. Они приносят жеребят там, где им предстоит следующее спаривание. Никакой обязательной причины нет, чтоб управляющие конными заводами сообщали мне, когда родился жеребенок и как он выглядит. То есть некоторые поступают так из любезности, но они не обязаны, как и я. В смысле как владелец кобылы, а не менеджер жеребца.
- Да, понимаю.
- Так что могут быть и другие жеребята с деформациями... просто я о них не слышал.
Последовала долгая напряженная пауза; в мои банковские мозги медленно закрадываются холодный ужас. На лбу Оливера выступила испарина, угол рта задергался: он попытался разделить свою тревогу на двоих и вместо того удвоил ее.
Телефон внезапно зазвонил, заставив нас обоих подпрыгнуть.
- Ответьте, - попросил хозяин. - Пожалуйста.
Я открыл было рот, желая возразить, что это всего лишь обычный звонок, звонить могут по любому поводу; потом просто поднял трубку.
- Оливер Нолес? - спросила трубка.
- Нет... Это его помощник.
- Ага. Так вы передадите ему сообщение?
- Да, конечно.
- Скажите ему, что Патрик О'Марр ему звонил, из Лимбэллоу, Ирландия.
Уловили?
- Да, - сказал я. - Продолжайте.
- Это про жеребенка, что у нас родился три или четыре недели тому.
Наверное, лучше будет мистеру Нолесу узнать, что нам пришлось его уничтожить, и я прошу прощения за скверные новости. Вы слушаете?
- Да, - сказал я, чувствуя пустоту в животе.
- Бедняга малыш родился вроде как со свернутым копытом. Ветеринар сказал, что оно может выпрямиться через неделькудругую, но оно не выпрямилось. Мы сделали рентген, оказалось, что путовая кость и роговой башмак сросшиеся и недоразвитые. Ветеринар сказал, что им уже не развиться правильно и малыш ходить не сможет, что уж говорить о скачках. А так был чудный пацан, по всем прочим статьям. В общем, я звоню потому, что мистеру Нолесу, ясное дело, хочется, чтобы первый приплод от Сэнд-Кастла принес ему славу, так я объясняю, что наш малыш не годится. Пинк Родес, так кобылу зовут. Скажете ему, ладно? Пинк Родес. Ее здесь будут случать с Даллатоном.
Чудная кобылка. У нее все прекрасно, передайте мистеру Нолесу.
- Да, - сказал я. - Мне очень жаль.
- Ну, дело такое. - Окультуренный ирландский акцент не выдавал особого отчаяния. - Хозяин кобылы убивается, это уж точно, да ведь у него наверняка есть страховка на случай рождения мертвого или уродца, так что всего и делов - подождать год и попытать счастья еще разок.
- Я передам мистеру Нолесу, - сказал я. - И спасибо, что дали нам знать.
- Сожалею и вообще, - откликнулся голос. - Ну, всякое бывает.
Я медленно положил трубку, а Оливер тупо сказал:
- Еще один? Только не еще один.
Я кивнул и пересказал ему все, что сообщил Патрик О'Марр.
- Значит, шесть, - отрывисто буркнул Оливер. - А Пинк Родес... это та кобыла, которую вы видели с Сэнд-Кастлом ровно год назад.
- Да? - Я мысленно вернулся к тому величественному бракосочетанию, обещавшему так много. Несчастный маленький жеребенок, зачатый в радости и родившийся со сросшимся копытом.
- Что же мне делать? - пробормотал Оливер.
- Достаньте страховой полис Сэнд-Кастла.
Он смотрел на меня, не видя.
- Нет, с кобылами. У нас здесь сейчас все кобылы, которые в этом году намечены для Сэнд-Кастла. Они все ожеребились, кроме одной, и почти все уже покрыты. То есть... уже на подходе второй приплод, и если они... если все они... - Он остановился, точно язык отказывался ему повиноваться. - Я не спал ночь.
- В первую очередь, - повторил я, - надо просмотреть полис.
Он протянул руку к шкафу и безошибочно выдернул из плотного ряда скоросшивателей нужный документ, многостраничное дело, отпечатанное частью типографским способом, частью на машинке. Я раскрыл его и обратился к Оливеру:
- Как насчет кофе? Это затянется надолго.
- Ох. Да, конечно. - Он неуверенно огляделся кругом. - Где-то тут что-то было к обеду. Пойду воткну вилку. - Он помолчал, затем добавил для ясности:
- Кофеварка.
Я знал состояние, когда язык говорит одно, а мысли прикованы к другому.
- Хорошо, - сказал я. - Отлично.
Он кивнул; его мыслительный механизм давал перебои, и я догадывался, что, когда он доберется до кухни, ему придется долго вспоминать, зачем он туда шел.
Страховой полис был составлен на профессиональном жаргоне, непонятном клиенту, и до отказа напичкан труднопроизносимыми словами и предложениями, чей смысл был ясен лишь тому, кто посвятил этому жизнь. По этой причине я читал его с большой осторожностью, медленно, внимательно, от слова до слова.
Там было множество определений "несчастного случая" и оговорено число ветеринарных врачей, с которыми необходимо проконсультироваться, дабы они в письменном виде представили свои заключения, прежде чем Сэнд-Кастл (в дальнейшем именуемый "жеребец") по необходимости должен будет подвергнуться гуманной ликвидации по той или иной причине. Были оговорены виды переломов, отдельно поименованы кости, которые не поддавались заживлению, а также упомянуты возможные повреждения мышц, нервов и сухожилий, не дающие основания для ликвидации, исключая те степени сложности, при которых жеребец в действительности не может стоять.
Помимо вышеозначенных оговорок жеребец считался застрахованным на случай смерти от любых естественных причин, на случай гибели в аварии, если произойдет непредвиденный побег (эту возможность следовало всемерно предотвращать, грубая небрежность служила основанием для отказа), на случай смерти в огне при пожаре конюшни, на случай смерти, умышленно причиненной человеком. Он был полностью застрахован на случай умышленной или случайной кастрации, на случай этого же повреждения, причиненного ветеринаром, действующим из лучших побуждений. Он был застрахован по скользящей шкале на случай бесплодия, вопрос о его полной стоимости мог встать, если он на сто процентов оказывался бесплодным (результаты лабораторных тестов не считались достаточно убедительными).
Он был застрахован против случайного или умышленного отравления, против импотенции, наступившей в результате перенесенного несмертельного заболевания, против недееспособности или фатальных телесных повреждений, причиненных ему другой лошадью.
Он был застрахован против объектов, падающих с неба, против механических объектов, могущих наехать на него на земле, против деревьев, могущих на него свалиться, против скрытых ям, могущих оказаться у него под копытом.
Он был застрахован против любого мыслимого несчастья, кроме одного.
Он не был застрахован против выхода из бизнеса из-за появления у его потомства врожденных аномалий.
Появился Оливер, неся на подносе две кухонные кружки, в которых был чай, не кофе. Он поставил поднос на стол и взглянул на мое лицо, но, похоже, его отчаяние уже трудно было усугубить.
- Итак, - сказал он, я не застрахован на случай владения здоровым сильным жеребцом, к которому никто не будет посылать своих кобыл.
- Не знаю.
- Да... Я уже вижу. - Он слегка вздрогнул. - Когда составлялся полис, шесть человек - я, двое ветеринаров, помимо самих страхователей, пытались учесть любую случайность... предохраниться от нее. Мы внесли туда все, что могло прийти в голову. - Он сглотнул. - Никто... никто и подумать не мог о целом поколении жеребят-уродцев.
- Верно, - сказал я.
- То есть заводчики по желанию обычно страхуют своих кобыл и жеребят, чтобы возместить взнос за жеребца, но не всегда - это дорого. А я... я заплатил громадные деньги... и одно-единственное... только одно, чего мы не могли предусмотреть... не могли представить... оно и случилось.
Полис, на мой взгляд, был чересчур детализирован. Можно было написать что-то вроде: "любой фактор, ведущий к тому, что конь не может быть использован в целях племенного разведения"; но, видимо, у страхователей не поднялась бы рука подписать бумагу, дающую возможность для разночтений и интерпретаций. В любом случае вред был причинен. Всеохватывающие полисы слишком часто не имеют в виду того, что в них написано, и никакая страховая компания не выплатит страховку, если сможет этого избежать.
Моя кожа стала липкой на ощупь. Три миллиона фунтов, принадлежащих банку, и два миллиона, собранных по подписке у частных лиц, завязаны были на лошадь, и если Оливер не сможет расплатиться, именно мы потеряем все.
Я рекомендовал эту ссуду. Генри ввязался в авантюру, Вэл и Гордон выразили желание, но именно мой доклад дал ход делу. Я мог предвидеть обстоятельства не больше, чем Оливер, но давило жуткое ощущение личной ответственности за беду.
- Что мне делать? - повторил он.
- С кобылами?
- Со всем вместе.
Я не смотрел на него. Несчастье, которое для банка означало потерю лица и глубокую прореху в прибылях, а для частных вкладчиков - болезненную финансовую неудачу, для Оливера Нолеса было тотальным крушением.
Если Сэнд-Кастл не сможет оправдать расходы; Оливер станет банкротом.
Его дело не было компанией с ограниченной ответственностью, а значит, он потеряет свой завод, своих лошадей, свой дом; все, чем владел. К нему, как и к моей матери, придут судебные исполнители, вынесут мебель, и все нажитое, и книги, и игрушки Джинни... Я мысленно встряхнулся и сказал:
- Во-первых, не надо суетиться. Сохраняйте спокойствие и никому не говорите того, что сказали мне. Дождитесь новых известий о жеребятах... с изъянами. Я проконсультируюсь с другими директорами "Эктрина", и посмотрим, можно ли будет потянуть время. В смысле... Я ничего не обещаю, но мы, наверное, попробуем приостановить выплату ссуды, пока не рассмотрим другие возможности.
Оливер растерялся.
- Какие возможности?
- Ну... скажем, новые анализы. К примеру, если первоначальный анализ семени Сэнд-Кастла был проведен небрежно, можно будет доказать, что его сперма всегда была в некотором смысле неполноценной, и тогда страховой полис вас прикроет. По крайней мере, есть хороший шанс.
Страхователи, подумалось мне, в этом случае предъявят иск той лаборатории, где первоначальные анализы были признаны безупречными, но это была проблема Оливера, а не моя. Главное, что он слегка приободрился и рассеянно отхлебнул чаю.
- А кобылы? - спросил он.
Я покачал головой.
- Вы должны честно сказать их владельцам, что Сэнд-Кастл непригоден к делу.
- И вернуть взносы, - уныло сказал он.
- Хм.
- Сегодня он покрыл двух, - вздохнул Оливер. - Я ни о чем не сказал Найджелу. Понимаете, это он занимается расписанием случек. Он большой специалист насчет кобыл, он знает, когда они восприимчивей всего. Я полагаюсь на его суждение, а сегодня утром он доложил мне, что две кобылы готовы для Сэнд-Кастла. Я просто кивнул. Чувствовал себя мерзко. Но ничего ему не сказал.
- И сколько еще осталось, э-э... непокрытых?
Он сверился со списком, слегка шевеля губами.
- Та, которая еще не ожеребилась, и... еще четыре.
Я оцепенел. Тридцать пять кобыл несли это семя.
- Кобылу, которая должна ожеребиться, - безжизненно произнес Оливер, - в прошлом году случили с Сэнд-Кастлом.
Я вытаращился на него.
- Вы хотите сказать... что один из его жеребят родится здесь?
- Да. - Он потер лицо рукой. - Со дня на день.
За дверью послышались шаги, и влетела Джинни с вопросительным: "Па?"
Тут же она заметила меня, и ее лицо осветилось.
- Привет! Ой, как здорово. Я и не знала, что вы приедете.
Я поднялся, чтобы тепло поприветствовать ее, как обычно, но она сразу почувствовала что-то не то.
- В чем дело? - Она посмотрела мне в глаза, перевела взгляд на отца. - Что произошло?
- Ничего, - сказал он.
- Папа, ты врешь. - Она вновь повернулась ко мне. - Объясните мне.
Я ведь вижу, случилось что-то плохое. Я больше не ребенок. Мне уже семнадцать.
- Я думал, что ты в школе, - сказал я.
- Я оттуда ушла. В конце прошлого семестра. Никакого смысла возвращаться туда на лето, если все, что меня интересует, здесь.
Она выглядела гораздо увереннее, как будто школьница была куколкой, а теперь из нее вылупилась бабочка и расправила крылья. Красоты, по которой она так страдала, пока не прибавилось, но в ее лице чувствовался характер, и оно отнюдь не было невыразительным. Она всю жизнь будет привлекать внимание, подумалось мне.
- Так что? - повторила Джинни. - Что произошло?
Оливер с отчаянием махнул рукой и сдался.
- Рано или поздно ты все равно узнаешь. - Он сглотнул. - Некоторые жеребята от Сэнд-Кастла... небезупречны.
- Как это - небезупречны?
Он рассказал ей про всех шестерых и показал письма. От лица Джинни медленно отливала кровь.
- Ох, папа, нет! Нет. Не может быть. Только не Сэнд-Кастл. Не это чудо!
- Сядь, - предложил я, но она вместо этого бросилась ко мне, уткнулась лицом в мою грудь и отчаянно прижалась. Я обнял ее, поцеловал в макушку и утешил, как мог, на время.
На следующее утро, в пятницу, я вернулся в офис и, слегка скрипя зубами, доложил Гордону о результатах моего визита к Оливеру. Он несколько раз повторил "Бог мой!", и Алек оторвался от своего стола и тоже слушал, и глаза его за стеклами золотой оправы на этот раз были серьезны, светлые ресницы медленно мигали, смешливые губы жестко сжались.
- Что ты будешь делать? - спросил он, когда я закончил.
- Честно говоря, не знаю.
Гордон пошевелятся, его рука еле заметно вздрогнула на бумагах; признак подавляемой тревоги.