Я сказал ему: "Давай выключу, отдыхай", - он глазами в экран впился. Отвечает, вроде не беспокойся, брат, это я специально включил, проверить хочу, переболел ею или нет, и теперь вижу, что переболел, без горечи на нее смотрю.
А она, стерва, будто похорошела за эти годы, посвежела, накрашена, платье дорогое. Шейка тоненькая, шапка волос блестящих. Брат выключил телик, говорит: "Прикорну на часок, а ты меня разбуди ровно в три".
Пошел я спать, поставил на три будильник. Лежу, а не спится. Слышу - кажется, в его комнате телик опять бормочет. Пошел бы к нему, может, хоть на пять минут раньше… чуяло сердце. Вхожу - нет его нигде. Что такое? - думаю. В ванную заглянул - нет. Может, решил пораньше в аэропорт поехать? Да нет, стоит сумка запакованная. Вижу - окно открыто. Это зимой-то. Я сразу к окну - гляжу вниз, а он на козырьке подъезда лежит. Записку оставил, вазочкой придавил, чтобы ветром из окна не унесло.
Написал: "Я думал, не сможет она без меня, как я без нее не могу. А она от меня, как от обуви, избавилась, которая жмет, и теперь ей без меня легко и хорошо. Ее, брат, не трогай".
Держу я в одной руке бумажку, в другой вазочку, а по телику Шура эта как раз свою фирменную фразочку произносит: "С вами была Шура Каретная. Любите по-другому"!
Вот, думаю, любил тебя брат по-настоящему, другой так любить не будет. А что ты, стерва, все искала? Любовь другую, чтоб тебя по-другому любили. Швырнул я вазочку в чертов ящик. Жена прибежала. Понять ничего не может - я по квартире мечусь, внизу у подъезда уже сирены ревут. Оделся я кое-как, достал из тайника газовый пистолет - из него, конечно, не убьешь, но, если вблизи стрелять, лицо здорово обжечь можно. Вот, думаю, не покажешься ты по ящику больше. Жена вцепилась в меня, еле я ее с себя стряхнул.
Конечно, ее тронуть и пальцем не смог - охранники меня скрутили, она ж важная шишка стала, при ней четверо бодигардов. Я ругаюсь по-всякому. Она подходит, как всегда красивая, сука чертова.
Говорит: "Мне жаль твоего брата. Но сюда больше не приходи. С ним я жить не могла, у меня выбор был - или промучиться с ним и врать много лет, или правду сказать. Я выбрала второе - своя рубашка к телу ближе. Знаешь, есть такая восточная сказка - про то, что всего важнее. Один падишах велел в пустой бассейн мартышку с детенышем посадить и постепенно наливать в него воду. Когда вода мартышке до шеи дошла, она подняла своего малыша над головой. Падишах сказал: "Дети важнее жизни". А визирь возразил ему: "Подождем, что дальше будет". И вот вода почти уже выше головы мартышки поднялась. Тогда она утопила своего детеныша, встала на его труп и выскочила из бассейна. Падишах улыбнулся и сказал: "Жизнь всего важнее". Я не собиралась тонуть. Так что похорони брата и больше ко мне не приходи. Он был добрым человеком, твой брат. Наверное, просил тебя перед смертью меня не трогать, так?" До этой минуты я орал, поносил ее по-всякому, а тут замолчал. "Что, в точку попала?" - говорит.
И вот хороню я брата. И вижу, пришла она, погань такая. Стояла в сторонке. И я думаю - не буду совсем ее замечать, еще на похоронах ругани не хватает. Она подошла к яме, куда еще гроб не опустили. А оттепель была, на дне ямы грязь и вода. Она копателям говорит: "Почему у вас такая мокрая яма? Как в такую можно человека класть?" Ей отвечают, дескать, а что поделаешь, всех в такие кладем, осенью еще хлеще бывает. Она ногами затопала и со слезами в голосе кричит: "Что у всех, меня не касается! Вот вам денег, что хотите делайте, а чтобы яма была сухая!"
Они ушли, а Шура спиной ко всем повернулась, стоит, ждет. Вернулись копатели, привезли несколько тачек опилок, высыпали их в яму, стала она сухой. Гроб опустили, она вроде как успокоилась и пошла с кладбища, а мы поминать стали.
Овчарка и ее отец помолчали, а Овчарка потом спросила:
- А ты с ней на катере не разговаривал?
- Нет, о чем мне с ней разговаривать?
- Я видела, что ты вышел и к корме ходил. Она там сидела. Ты и тогда ей ничего не сказал?
- Ничего. Она меня и не узнала. Я отлить ходил.
- Это я поняла. А не могло быть так: ты с ней разговорился, вспомнил прошлое, как она твоего брата в могилу свела, взял да и за борт ее столкнул?
- Ее столкнули? Чего еще и ожидать, самая для нее смерть. Она всегда была ненормальной.
- Пошел ты со своими выводами. С тобой-то денек проведешь, и надо в Белые Столбы бежать сломя голову. Вот что, если ты ее столкнул, я докопаюсь, может, всю жизнь положу, но докажу. Ты меня знаешь, папуля.
- Да ты чего! И пальцем ее не трогал. Мне из-за этой психички еще на нары садиться не хватает!
- Да, пожалуй, ты и прав. Ты и убить-то не в состоянии. Чтоб убить, смелость какая-никакая нужна. А ты… совсем бесполезный ты. Клоп-вонючка - самое для тебя название. Вот что я тебе еще скажу. Больше мне не попадайся. Я уже большая девочка, и те времена, когда ты мне был нужен, прошли. Ты зря притащился на этот остров. И матери больше не звони. Тебя не было, когда мне нужен был блат, чтобы в крутой институт поступить, когда я заболела и мне надо было лечь в приличную больницу и оплачивать приличных врачей и дорогие лекарства. Меня никто не устраивал на хорошую работу. Мне от тебя никакие не нужны были там отцовские чувства - от тебя их не дождешься. Но ты мог хотя бы посылать мне деньги. Я сама себе занозу выну из попы. Ты вроде одноразовой прокладки, которая на помойке валяется. Рыться в мусоре, вытаскивать ее - нет, я не из таких. И не смей… - Но свой монолог Овчарка так и не закончила.
Над ее головой раздался странный, очень громкий скрежет. Овчарка задрала голову. Прямо у нее на глазах металлическая трубка, которая и удерживала скамейку, разошлась, как будто ее разрезали гигантскими невидимыми ножницами. Трубка сломалась ближе к Овчарке. Потом скамейка резко накренилась, и Овчарка сползла к краю и уж конечно бы свалилась, если б не страховочная П-образная железяка, эдакий стальной ремень безопасности, которая проходила у пассажиров на уровне талии. Овчарка схватилась за нее. Но скамейка наклонялась все страшнее и страшнее.
"Одно утешение - мигом убьешься, не больно, - думала Овчарка, - только все равно страшно".
Овчарка всегда считала, что это выдумка - о том, как в решающую минуту вся жизнь проходит перед глазами. Так оно и оказалось. Овчарка больше ни о чем не думала, тем более не кричала, только повторяла про себя: "Господи, господи" и еще "Видно, судьба".
И вот тогда ее отец перекинул ногу через железяку безопасности. Так он закрепился и обеими руками схватил Овчарку за куртку и потянул к себе. Он тянул и тянул, и скоро Овчарка молча схватилась за его шею. Так они и провисели оставшиеся десять минут. Овчарке почему-то пришел на ум дурацкий стишок:
Маленький мальчик на лифте катался,
все хорошо, только трос оборвался.
Бедная мама в куче костей
ищет кроссовки за сорок рублей.
И она рассмеялась.
Отец спросил, почему она смеется, и Овчарка рассказала стишок. Он ей раньше никогда не нравился, ей было жаль мальчика, а его бездушная мамаша не вызывала ничего, кроме возмущения. Тем не менее стишок оказался в тему. И вот тогда она подумала о своей маме. Точнее, Овчарка ясно увидела лицо мамы, когда она узнает, что ее Овчарка разбилась.
Когда Овчарка благополучно доехала на проклятой, донельзя покосившейся скамейке до земли, у нее на душе было скверно. Только она объявила своему папаше, что он ей больше не нужен, и на тебе - оказалось, что очень даже нужен. Досадно, что отец все-таки оказался молодцом, хотя и был в общем-то большой сволочью.
"Ну и дура ты, - сказала себе Овчарка, - наверное, у тебя на душе было бы легче, если б он тебе не помог и ты свалилась. Великое дело - по земле ходить".
Внизу их встретили два эмчеэсовца и зеленый от страха очкарик-экскурсовод. Оказалось, что с земли давно заметили, как они висели, но сделать ничего не могли, только пустили фуникулер быстрее. Нет нужды говорить, что одним из спасателей, прибывших на место, был тот самый эмчеэсовец. Он тоже не слишком удивился, что Овчарка - та, кого надо спасать.
- Мне как сказали, что там девчонка висит, я сразу понял, что это та самая. Которая то с тайфуном поговорить любит, то по берегам трупы ищет, - сказал он экскурсоводу.
Однако он даже смазал Овчарке царапину на руке зеленкой и спросил, в порядке ли она и не налить ли ей сто грамм. Овчарка сказала, пытаясь унять дрожь в ногах, на фуникулере она не дрожала, и развезло ее только теперь:
- Со мной все в ажуре, и водки мне не надо. Вот попа только болит, я ее занозила о лавку эту проклятую.
Спасатель заржал:
- Ну, это уж ты сама.
- Ты спросил - я ответила.
В это время другой эмчеэсовец с усами осматривал перекореженную скамейку.
- Странное дело, как будто кто-то ножовкой подпилил. Тут часа три пилить надо, да и кому это понадобилось?
Он еще добавил, что, может, это способ насолить местному главе администрации. Мол, показать, что эти его нововведения опасны, чтобы убирался отсюда и не думал даже наводнять остров толпами иностранных туристов.
Овчарка была другого мнения. Она дождалась, пока очкарик загонит всех экскурсантов в автобус, и налетела на него, как тайфун "Лорелея":
- Кто велел меня посадить именно на эту скамейку, говори! Предупреждаю, у меня очень-пре-очень натянуты нервы!
Из автобуса с любопытством наблюдали, как Овчарка сгребла очкарика за грудки. Тот понял сразу, что экскурсовод с двумя фингалами уже не будет выглядеть презентабельно, к тому же у него не было запасных очков.
Он пропищал:
- Девушка это, подошла прямо перед экскурсией! Попросила, чтобы я на фуникулере вас с этим мужчиной посадил! На последнюю скамейку, чтоб вам никто не мешал! Сказала, что это ваш отец и вы поссорились… сказала, что вам надо помириться…
"Все ясно, - подумала Овчарка, - фуникулер включили, только когда мы поднялись на смотровую площадку. Если знать заранее, сколько всего человек едет на экскурсию, проще простого вычислить, какая скамейка подъедет последней да подпилить".
- Как девушка выглядела?
- В белом.
- "В белом"! Можно вырядиться хоть в серо-буро-малиновое! Волосы, глаза у нее какие были?
- Не помню я. В белом. Сказала, что ваша подруга.
- Ну урод. Ты что, слепой, что ли? Напортачил, так помогай разгребать. Эта девушка убийца, и я хочу знать хоть какую-нибудь примету! - Услышав слово "убийца", очкарик понес полную хрень, изредка вставляя слова "в белом". Злая Овчарка отпустила его в автобус, дав ему пинок. В автобусе зааплодировали - очкарик всем надоел своими нудными россказнями. Так что экскурсанты были отомщены.
Всю дорогу Овчарка боялась поднять глаза на своего отца. А когда подняла, тут как молнией в голове сверкнуло - она вспомнила вокзал в Бологом, куда она отправилась сразу из дома.
И Овчарка вспомнила, что она там делала - она просила продать ей билет до Москвы, она хотела уехать к бабушке из этого дурацкого города. Только ей, малявке такой, билет, конечно, никто не продал. И тогда она и пошла к Нэсси. Да, она даже вспомнила здание вокзала, зеленое, с высоким шпилем. Получается, когда она проснулась ночью в поезде по дороге на Бабий остров, то видела за окном именно Бологое. Жаль, что она так и не вышла на перрон.
Когда они приехали в поселок, Овчарка подошла к отцу, не поднимая глаз буркнула "спасибо" и скорым шагом, почти бегом, отправилась с площади домой. Овчарка была жуткой упрямицей, но глупо упираться как осел, когда тебе спасли жизнь.
Войдя в комнату, она увидела, что Вассе явно полегчало - подруга, лежа на кровати, пыталась сделать "березку".
- Это что за балетные номера? - расхохоталась Овчарка.
- Это полезно при месячных - матка быстрее раскрывается, - я видела в каком-то журнале комплекс упражнений. Вот и решила, что сделаю хотя бы "березку".
- По-твоему, это березка?
- А что ж еще?
- Это дуб. Кривой старый трухлявый дуб.
- Иди ты! - Васса со смехом запустила в Овчарку Акуниным.
- Я не виновата, что у тебя ноги не разгибаются, - отозвалась Овчарка, поймав книжку, - стало быть, тебе полегчало.
- Точно. Я стащила из твоей походной аптечки таблетку ношпы. Извини, что рылась в твоей сумке.
- Ерунда. У меня все равно там ничего компрометирующего нет.
Овчарка улеглась на свою койку и стала демонстрировать подруге, как правильно делают "березку".
- Вот я тебе расскажу интересную историю, - сказала Овчарка, задрав ноги, - стоило мне на семь километров от поселка отъехать, как меня чуть не убили.
- Вечно ты преувеличиваешь.
- Не в этот раз. - И Овчарка рассказала Вассе про фуникулер. Потом она перевернулась на бок и добавила: - И там опять был этот чертов спасатель!
- Это тот, которому ты нравишься?
- Черт, да не нравлюсь я ему, с чего ты взяла.
- С того, что, когда я права, ты начинаешь чертыхаться.
- Черт бы тебя побрал, Васса!
- Вот, опять. Я тебе знаешь что скажу: ты на восемьдесят процентов ребенок, и он такой же, как мне кажется. Вот вы с ним как в детстве: нравится девочка - дерну ее за косичку. Мальчик понравился - засвечу ему в глаз камешком. А в общем мне эта женщина в белом уже начинает надоедать.
- Мне тоже.
- Но в одном она права была.
- В чем, может, скажешь?
- Ты с отцом оказалась вместе на фуникулере и помирилась.
- Я с ним не мирилась. Я просто сказала ему "спасибо", и все.
Васса в ответ только плечами пожала.
- Кстати, я поговорила с отцом и с этой пигалицей о Шуре Каретной. Они, конечно, убить ее не могли. А Шура, кстати, экс-супруга брата моего фазера, и был этот брат очень невезучим однолюбом.
- Что-что? - удивилась Васса.
Овчарка принялась рассказывать. Потом она сказала Вассе:
- Я когда слезла с проклятого этого фуникулера, да как узнала, что меня угробить пытались, так и подумала - пойду вещи соберу да первым же катером отсюда смотаюсь. Но теперь думаю, нет уж. Этого-то ей и надо. Хрена ей лысого. Найду ее. Я, конечно, трусиха, но не такая, чтобы с острова мотать. Посмотрим, кто кого пересилит. Если она меня хочет убрать, то я по правильной дорожке иду, вот я как думаю.
Однако Васса встревожилась не на шутку.
- Слушай, - сказала она, - Шуру уже не воскресить. Менты нам тут не помощники. А эта баба, похоже, серьезно настроена. Я твоей маме пообещала, что тебя привезу обратно здоровой и в твердой памяти. Так что уехать - это будет лучше всего.
- Еще чего! Никуда я не поеду. Не доставлю этой суке в белом такого удовольствия, так и знай! Поймаю, рожу набью и за волосы приволоку в ментовку!
Васса поглядела на Овчарку и поняла, что разговор об отъезде и продолжать не стоит. У нее перед глазами встала картина из прошлого - маленькую Овчарку, чумазую и зареванную, мать тащит домой с футбольной площадки во дворе, а Овчарка воет, лягается и обзывает мать дурой. Бедная мама перед тем около двух часов кричала дочери из окна, чтобы она шла обедать. Сперва Овчарка отвечала матери "еще минуточку", а потом заигралась и вовсе стала игнорировать ее призывы. Мать разозлилась, и все кончилось тем, что Овчарку силой повели домой. Обеспокоенная Васса бежала сзади. Теперь Овчарка поглядела на Вассу так же, как смотрела на свою мать два дня подряд после насильственного привода домой. Стало ясно - она уперлась, как осел.
- Тогда я теперь всюду с тобой буду ходить, - сказала Васса, - одну скорее убьют, чем двоих.
В этот день старушка хозяйка затеяла большую стирку. Она развесила в палисаднике сушиться два комплекта постельного белья, должно быть оставшиеся от прежних постояльцев. Васса попросила старушку оставить для них немного горячей воды.
- Не знаю, как ты, - сказала Васса, - а я пошла стирать трусы. Я больше в грязных ходить не могу. Я уже два дня их не меняла.
- Подумаешь, два дня! - сказала Овчарка. - Менять их каждый день - экое буржуйство! А вообще-то пойду и я простирну свои, а то вдруг придет мой поклонник-спасатель, а от меня воняет.
И они пошли и постирали свое белье в палисаднике на солнышке. Облезлый таз они поставили на лавочку, чтобы было удобней. Старухины пододеяльники на ветру надувались, как паруса, и хлопали.
- Поскольку отца и пигалицу я исключила, кто остается? Отец Панкратий и его баба в платке… - говорила Овчарка, выкручивая белье.
- И еще та женщина с вытравленными волосами.
- Точно. Слушай, может, пусть все сушится дома? А то какой-нибудь алкаш из местных их сворует, мои столичные трусики, и загонит за пол-литру.
- Не валяй дурака.
- Я и не валяю. Ты плохо знаешь, как живут в глубинке.
Белье они все равно вечером забрали домой, потому что пошел дождь, и развесили его по спинкам стульев. Однако в доме было так холодно и влажно, что трусы сохли три дня, и то, когда подруги их надевали, они были чуть-чуть мокрыми.
После стирки Овчарка пошла доить козу. Это уже у нее вошло в привычку. Сперва Овчарка думала, что это очень унизительное занятие. Но потом она сказала Вассе, что, когда она доит, ей в голову приходят удивительно умные мысли. Так что после дойки Овчарка всякий раз вытаскивала свой голубой блокнот для умных мыслей.
На следующий день подруги в который раз завтракали в столовой. Коза ждала их у крыльца. Других людей, кроме Овчарки и Вассы, в столовой не было. Когда они пили чай, вошла та самая женщина с испорченными белыми волосами, села за самый дальний от входа столик возле окна, заказала омлет и кофе и стала в ожидании еды листать какой-то журнал, изредка поглядывая в окошко. На площади выясняли отношения две шавки, которые не поделили кости, вынесенные им из столовой.
- Смотри, смотри, - зашипела Овчарка, - та баба с катера. Вот что, Васса, шанс хорош. Уходи прямо сейчас. Когда больше двух, не говорят вслух.
- Нет уж. Я обещала тебя одну не бросать и не брошу. Вдруг это она Шуру порешила?
- Что она мне сделает, тут, у всех на виду? Да она и не сильная с виду. Справлюсь. Жди на крыльце.
Васса ушла, с беспокойством напоследок поглядев на Овчарку. А Овчарка причесалась и направилась к женщине. Она улыбнулась ей своими белыми зубами:
- Здравствуйте, можно присесть?
Женщина пожала полными плечами, что можно было расценить и как "да", и как "нет".
- Понимаете, - сказала Овчарка, - я вообще-то не из тех, кто к людям цепляется, так что мне очень неудобно. - Голос Овчарки звучал искренне, наверное, потому, что Овчарка и была всегда искренней. Тут Овчарка быстро вынула из кармана специально приготовленную визитку - ничто не производит такого скверного впечатления, когда кто-то долгие минуты лазает по сумке и карманам в поисках визитки. Золотые крупные буквы "Женский мир" на карточке явно произвели на женщину впечатление. - Можно вас спросить, - продолжила Овчарка, все еще не осмеливаясь сесть, - вы знаете Шуру Каретную?
- Так же, как все, - отозвалась женщина еще пока настороженно.