И только тут Грейс поняла, что отец тоже очень тяжело переживает эту ситуацию, только по своим причинам. Хотя, возможно, "эта ситуация" тянулась уже давно, гораздо дольше, чем казалось Грейс. Причем поспособствовала ее развитию именно она. Много лет Грейс демонстрировала только одну свою сторону: счастливая жена, успешный профессионал, мать его замечательного внука. Общались они довольно часто, но в их отношениях не было тепла. Если честно, Грейс ни разу не пыталась разобраться, вникнуть, что он представляет собой как человек, что его интересует, как он жил в прошлом и как живет сейчас. Грейс регулярно посещала семейные ужины и всегда поддерживала вежливый, корректный разговор, но близости с отцом не ощущала. Но с другой стороны, раньше ей просто не приходило в голову, что отец вообще хочет этой самой близости и заинтересован в ней – он ни разу не давал ей этого понять, во всяком случае напрямую.
Что, если Грейс ошиблась? Вдруг она и впрямь не понимала и не замечала, что нужна отцу? Можно подумать, ей он не нужен! Конечно, нужен! И мама ей нужна – до сих пор! Грейс вела себя так, будто взяла на себя обязательство все делать самой, и за его нарушение полагается наказание. Как самонадеянна была Грейс, полагая, что сможет жить по своим правилам! Увы, надолго правил не хватило.
– Не перекладывай вину с Джонатана на себя, – возразила Грейс и поставила на столешницу бокал. – Ты никак не мог ему помешать.
– Я думал, что помогаю тебе и Генри, – ответил отец. – Я же знаю, какая ты гордая. Никогда не придешь ко мне с жалобами на жизнь. Почему, не понимаю. Я даже был в некотором роде благодарен Джонатану. Сказал "спасибо" за то, что он дал мне шанс о тебе позаботиться. – Отец с горечью покачал головой. Потом вздохнул: – Ева обожает дарить детям подарки, – прибавил он, будто оправдываясь. – Но ты никогда ничего не хотела.
– Почему? Хотела, и даже очень, – возразила Грейс. – Только у меня все это было. По крайней мере, так мне казалось. Счастье – не иметь то, что хочешь, а хотеть то, что имеешь. Слышал этот афоризм? – улыбнулась Грейс. – Не помню, кто сказал.
Между тем суп на плите булькнул. Грейс достала из ящика деревянную ложку и принялась его помешивать.
– Ну-ка, повтори еще раз… Чтобы быть счастливым, надо иметь то, что хочешь?
– Нет, наоборот – хотеть то, что имеешь.
– A-а! Теперь понятно. И впрямь очень просто, – произнес отец. С облегчением Грейс заметила, что теперь он выглядит гораздо лучше и бодрее. Отложив ложку, обняла его.
Через некоторое время в кухню заглянул Генри.
– Непонятное кино, – сообщил он взрослым, покачав головой. – Сначала все эти разноцветные штуки, а потом один из космонавтов взял и превратился в младенца. Что-то я совсем запутался.
– Немудрено, я и сам запутался, – ответил внуку дедушка. – Должно быть, Стэнли Кубрик рассчитывал, что аудитория все равно будет под кайфом – такое уж тогда было время. Но мы с твоей бабушкой, перед тем как пойти в кино, только выпили немного мартини. Видимо, этого оказалось мало.
Грейс велела отцу и Генри накрыть на стол. В первый раз со дня приезда они ужинали в столовой. Во все предыдущие вечера сидели на диване, завернувшись в теплые одеяла, и держали тарелки на коленях. Впрочем, сегодня температура в доме ничуть не повысилась. Но почему-то казалось, что стало теплее.
Сначала ели суп, потом бутерброды с лососиной. Увидев багели и лосося, Грейс просто не смогла удержаться. Грейс выпила еще вина, потом от души угостилась темным шоколадом, но даже после этих излишеств чувствовала себя неплохо. Учитывая все обстоятельства – сочельник в холодном доме, вынужденное бегство от прессы, присутствие папы и сына, перед которыми Грейс чувствовала себя виноватой, хотя по-хорошему винить следовало любовь ее жизни, мистера Джонатана Сакса, – праздник получился на удивление приятный. Даже при том, что говорили за столом о бейсболе – угораздило же найти тему! Грейс с удивлением узнала, что когда-то отец регулярно ходил на матчи и с детства болел за команду под названием "Монреаль Экспос". Он даже за счетом следить умел. Звучит, как несложная задача, но только не в бейсболе. Дедушка пообещал обучить внука этой премудрости – может быть, прямо завтра. Наконец Генри пошел спать. Прежде чем Грейс начала убирать со стола, они с отцом некоторое время посидели во вполне дружеском молчании. Потом он спросил, не догадывается ли Грейс, куда мог отправиться Джонатан и почему его до сих пор не нашла полиция.
– Нет, – ответила не ожидавшая таких вопросов Грейс. – Понятия не имею. Знала бы – сказала.
– Если честно, удивляюсь, как ему это удалось. В наше время трудно уйти от преследования полиции. Всюду камеры видеонаблюдения. А если понадобится что-то купить, тут и вовсе велик риск, что тебя выследят. Поразительно, как Джонатана до сих пор не арестовали. Он же везде! В смысле, его фотография.
Грейс вздохнула. Ей даже думать об этом не хотелось.
– Должно быть, Джонатан все продумал заранее. В смысле, как не быть пойманным. Судя по всему, готовиться он начал достаточно давно.
Отец нахмурился:
– Хочешь сказать, что Джонатан спланировал… что он это сделал… преднамеренно?..
Отец запнулся. То ли забыл имя любовницы, то ли просто предпочел не говорить на эту тему вслух. А Грейс предпочитала даже не думать об этом. Она покачала головой.
– У Джонатана были проблемы, и серьезные. Причем начались они задолго до того, как он сбежал. Джонатан вполне мог предположить, что ему понадобится место, где жить. Возможно, оно у него уже было, – принялась рассуждать Грейс. К этим выводам она пришла в результате размышлений. Не исключено, что у Джонатана есть помощник. Хотя, когда дело касалось мужа, Грейс уже ни в чем не была уверена. Джонатан Сакс оказался не тем, за кого себя выдавал, а совсем другим человеком. Эта мысль причиняла такую боль, что Грейс бессильно прикрыла глаза и дождалась, пока она отступит.
– Джонатан очень умен, – наконец произнесла Грейс. – В этом я на его счет не ошибалась.
К сожалению, того, в чем Грейс не ошибалась, когда речь шла о Джонатане, было очень немного.
– Ты тоже, – возразил отец. – Ты очень наблюдательная и хорошо разбираешься в людях. Это твоя работа. Ты даже книгу об этом написала…
Тут он запнулся. Видно, сообразил, что в случае Грейс наблюдательность надо было проявлять раньше.
– Продолжай, – напряженно произнесла она. – Не волнуйся, ничего нового ты мне не скажешь. Я и сама все понимаю.
Отец покачал головой. Он крутил бокал вина длинными пальцами. Лицо выражало глубокую печаль. Волосы же, вдруг заметила Грейс, были совсем не настолько безупречно ровно подстрижены, как обычно. Неужели Ева проявила в этом вопросе небрежность? Однако, хотя Грейс и испытывала некоторое злорадство по поводу промаха мачехи, она сразу поняла – дело не в этом. Ее неприятности так огорчили папу, что даже Еве было трудно поддерживать в доме привычный распорядок и устоявшиеся традиции. Короче говоря, никаких причин злорадствовать у Грейс нет. В первый раз ей захотелось извиниться перед мачехой, причем, к собственному удивлению, совершенно искренне. Более того, Грейс было стыдно за отношение к Еве в целом. Сколько раз она обсуждала похожую ситуацию с недовольными, исполненными горечи и негодования клиентами, родители которых, овдовев, вступили в повторный брак? Грейс твердила, что люди, которые были счастливы с мужем или женой, часто стараются снова связать себя семейными узами, причем в некоторых случаях очень быстро. Те, кому хорошо в браке, любят быть женатыми – так уж сложилось. Вот и отец был счастлив с мамой Грейс, поэтому снова захотел стать счастливым. А потом встретил Еву и подумал – может быть, с ней у него все получится? И вообще, разве найти пару не лучше, чем жить в трауре? Неужели Грейс предпочла бы, чтобы отец так и оставался один? Тогда почему она так переживает из-за его второго брака? Врач, исцелись сам, печально сказала себе Грейс.
– Наверное, дело в том, – задумчиво проговорила она, – что, глядя на вас с мамой, я видела, какой должна быть хорошая, крепкая семья. Конечно же мне хотелось такую же. Сама я вела себя как мама, а Джонатан… по крайней мере, с виду… – Грейс запнулась, подыскивая нужные слова, но потом передумала и решила оставить эту тему. – Я думала, Генри доволен и счастлив. Надеюсь, он и был счастлив, – тяжело было говорить об их с Джонатаном семье в прошедшем времени. – Я просто хотела жить счастливо, как вы.
На какую-то секунду Грейс показалось, что она плачет. Впрочем, в нынешнем состоянии для нее это было бы совершенно нормально. Хотя раньше Грейс удивили бы такие бурные проявления чувств со своей стороны. Однако Грейс сразу сообразила, что плачет не она, а отец. Фридрих Рейнхарт, юрист, сидел напротив нее за сосновым столом и всхлипывал, закрыв лицо длинными пальцами. Да, ее отец плакал. Грейс растерянно замерла. Потом протянула руку и дотронулась до его тонкого запястья.
– Папа?..
– Нет, – покачал он головой. – Не надо.
"Что – не надо?" – озадачилась Грейс. В любом случае ему необходимо было выплакаться. Это заняло долгое время, но Грейс терпеливо сидела и молча ждала, когда он успокоится. Наконец он затих и отправился в ванную. Грейс услышала звук смываемого унитаза, потом из крана полилась вода. Когда отец вернулся, она отметила, что он более или менее успокоился. Сейчас он был похож на своего отца – деда, которого Грейс едва помнила. Дряхлый старик со слезящимися глазами, чье присутствие в углу гостиной на днях рождения маленькой Грейс смущало девочку и вызывало некое чувство неловкости. Отец, так же как и Грейс, и Генри, был единственным ребенком в семье, и отношения с отцом у него сложились не особо близкие. Грейс почти ничего не знала про деда, кроме адресов, по которым он жил. В обратной последовательности – озера Лодердейл, Раз, Флашинг, Элдридж-стрит, Монреаль, Буковско. Еще запомнились похороны, идти на которые Грейс отказывалась наотрез – ведь это значило пропустить роскошную бат-мицву одноклассницы из Реардона. Сейчас Грейс даже не помнила, как звали девочку, у которой была бат-мицва, но тогда то, что ее заставляли пропустить торжество, казалось ужасно несправедливым.
– Мы не были счастливы вместе, – вдруг произнес отец с порывистым полувздохом-полувсхлипом: так бывает после плача. – Ни я, ни Марджори. Я знаю. Я пытался быть счастливым. Сначала с ней, потом сам по себе. На что угодно был готов, но…
– Как же?.. – растерялась Грейс. – Я не замечала… ни разу, – настаивала она, будто, даже будучи ребенком, лучше родителей разбиралась в их отношениях. – А как же?..
Грейс принялась лихорадочно искать подходящий пример, показывающий, что отец погорячился. Первое, что пришло на ум, – украшения, выложенные на мамином туалетном столике с зеркалом.
– А как же все эти красивые драгоценности, которые ты ей дарил? Броши, браслеты… Ты их преподносил с такой любовью, нежностью…
Отец резко покачал головой:
– На самом деле иногда я проводил время с другими женщинами, но каждый раз решал, что не хочу жить двойной жизнью, возвращался в лоно семьи и просил прощения, как умел – с помощью подарков.
Отец сделал паузу, чтобы проследить, что Грейс поспевает за его мыслью. Но она была совершенно ошарашена такими новостями.
– Так вот почему ты покупал эти украшения? – Грейс и сама удивилась, что сумела найтись с ответом на такие заявления. Вернее, не с ответом, а с вопросом, вдобавок довольно глупым, но все же…
– Мама никогда не носила драгоценности, которые я дарил, – пожал плечами отец. – Для нее они были словно отравленные. Она сама мне сказала, когда зашел разговор на эту тему… Мы куда-то собирались, и на туалетном столике лежала брошь с изумрудом. Я взял и сказал, что эта вещица подойдет к ее платью. А мама сказала, что будет чувствовать себя, как Эстер Принн с буквой "А" на груди.
Грейс закрыла глаза. Она помнила эту брошь. Ее забрал Джонатан, сбегая неизвестно куда. Оставалось надеяться, что больше Грейс эту вещь не увидит.
– Я должен был остановиться, – покачал головой отец. – По многим причинам. Во-первых, ни мне, ни тем более твоей маме лучше и легче от этого не становилось. Достаточно было взглянуть на драгоценности у нее на туалетном столике и вспомнить, что они означают. Я и сам не уверен, что до конца понимал собственные мотивы. По-моему, наступил момент, когда украшения перестали быть для меня примиряющим жестом. Иногда возвращался домой и видел, что мама нарочно выложила какую-то из вещей на видное место. Будто хотела сказать: "Помнишь, когда купил мне эту вещь? А вот эту?" Не понимаю, зачем она это делала. Вполне естественно, что ей хотелось досадить мне, но зачем мучить еще и себя?
– Вам нужно было обратиться к психологу, – напряженно произнесла Грейс. – Вам эта мысль в голову не приходила?
– Честно? Нет. У моего поколения обращаться к семейным консультантам было не принято. Считалось – если люди могут терпеть друг друга, это уже неплохо. Сиди и радуйся, бывает и хуже. А если совсем не уживаетесь, разводитесь. Никто не пытался разобраться, почему отношения не складываются. Не знаю почему. Психоаналитики, конечно, были, но ходить к ним казалось мне верхом глупости. Сколько времени и денег уходит, и на что! Лежишь на кушетке и пытаешься припомнить событие, произошедшее с тобой еще в младенческом возрасте, которое якобы объясняет все твои нынешние проблемы! И вообще, не собирался лечить свои неврозы. Я просто хотел уйти.
– Тогда почему не ушел? – спросила Грейс. Наконец-то в ней проснулась хоть какая-то капля возмущения.
Грейс подняла голову и посмотрела папе в глаза. Видимо, то, что он в них увидел, заставило папу смутиться – по крайней мере, он быстро отвел взгляд.
– Я подавал на развод, но без ее согласия – хотя бы чисто формального – уйти не мог.
– А мама, значит, была против?
– Категорически против. Почему, никогда не понимал. В принципе, неудивительно, что она не хотела видеть меня счастливым, но зачем лишать себя надежды на счастье с кем-то другим? Но я не хотел причинять ей боль. В смысле, еще больше боли, – произнес отец.
Грейс почувствовала, как ее пальцы вцепились в столешницу.
– Так у нас все и продолжалось. Когда ты уехала в Рэдклифф, попробовал поднять эту тему еще раз. По-моему, мама уже была готова согласиться, но тут у нее случился инсульт.
Так они сидели друг напротив друга еще несколько минут. В душе у Грейс бушевала такая буря, что оставалось только удивляться, почему не обрушился дом и как она может с почти спокойным видом сидеть за столом, потягивая вино из бокала. Как будто в папиных признаниях относительно их с мамой семейной жизни не было ничего особенного. "Ну, и что дальше?" – подумала Грейс.
– Очень печально слышать, – наконец нерешительно произнесла она.
– И впрямь ничего веселого. Годами изводил себя вопросом, что я мог сделать, чтобы улучшить наши отношения. Или хотя бы изменить. Вообще-то мне бы хотелось еще детей.
– Серьезно? – удивилась Грейс. – С чего вдруг?
– Мне нравилось быть отцом. Нравилось наблюдать, как ты осваиваешь новые умения, учишься… Ты была очень любознательным ребенком. Я даже говорю не о школе – хотя, конечно, ты всегда хорошо училась, – поспешно исправился отец. – Но иногда замечал, как ты смотришь на что-нибудь, и говорил твоей маме – смотри, что-то себе соображает, подмечает. Ты с детства была очень внимательной и наблюдательной.
"А толку никакого", – добавила про себя Грейс.
– Ты мог бы начать сначала, когда мама умерла, – почти примирительным тоном произнесла Грейс. – Тебе было всего-то немножко за сорок. Мог бы завести новую семью.
Отец пожал плечами, будто раньше его такая идея не посещала.
– Наверное. Но я встретил Еву, и с ней мне стало очень спокойно и комфортно. В этом-то я и нуждался больше всего – в покое и комфорте. Вот так все просто. А вслед за Евой в моей жизни появились ее дети и внуки, а потом родился Генри. И с тех пор я очень счастлив. – Отец посмотрел Грейс в глаза. – Если честно, меня очень тревожит, что наши с мамой отношения для тебя образец семейного счастья. Давно надо было все тебе рассказать.
– А мне надо было завести этот разговор первой, – парировала Грейс. – В подростковом возрасте положено разочаровываться в родителях и винить их во всех грехах, но я этого так и не сделала. Есть причина, почему бунт против старших происходит именно в подростковом возрасте, а не раньше или позже. Но я, кажется, считала себе выше всех этих скандалов. – Грейс принялась вертеть бокал, и на дне образовалось что-то вроде красного винного водоворота. – Ну что ж, лучше поздно, чем никогда.
– Ева тобой восхищается, – продолжил отец. – Видит, что ты ее еле выносишь, но сдерживаешься ради меня. Что и говорить, ситуация трудная…
Грейс кивнула. Пока она не готова была увидеть в Еве женщину с добрым, чутким сердцем. Но Грейс может постараться. И тут, к собственному удивлению, она вдруг громко и четко попросила отца, чтобы отдал ей мамин фарфор. Теперь, когда миф о семейном счастье родителей был развеян, Грейс и сама не понимала, зачем ей посуда, которую она всегда воспринимала как символ этого так называемого счастья. Но, по крайней мере, Грейс хотелось иметь что-то, что можно подержать в руках. Сейчас это для нее было важно.
– Хочу, чтобы он был у меня, – напрямик призналась Грейс. – Для меня эти вещи много значат.
– Какие вещи?.. – немного растерялся от неожиданности отец.
– Мамин фарфор из "Хэвиленд". Тот, который вам подарили на свадьбу. Мне тяжело смотреть, как небрежно с ним обращается Ева. Понимаю, это глупо, но…
Грейс запнулась.
– Ты про чашки и тарелки? – кажется, просьба Грейс привела отца в недоумение.
– Да. Понимаю, все эти старинные представления об этикете безнадежно устарели, но ваши свадебные подарки должны были перейти ко мне – по крайней мере, мне так кажется, – прибавила Грейс, потому что, озвучив эти соображения вслух, вдруг поняла, как ее требования выглядят со стороны – не слишком-то красиво. – Я вообще-то не собственница, но это вещи моей матери. Мне кажется несправедливым, что они достались не мне, ее дочери, а твоей второй жене. Вот и все, – завершила речь Грейс.
Хотя сама не понимала, что подразумевает под этим "вот и все".