– Конечно же забирай все, что хочешь. Все, что тебе понравится. Ева постоянно твердит, что у нас вся квартира сверху донизу вещами забита, надо освобождать полки. А сервизов у нее и так несколько. Признаюсь, я хотел их сохранить из… так сказать, сентиментальных соображений. Вот и подумал, как хорошо будет, если ты придешь к нам на ужин или еще зачем-нибудь, а на столе будут стоять те самые чашки и тарелки, из которых мы ели и пили, когда ты еще была маленькой девочкой. Но конечно… конечно… Я тебя понимаю и при первой возможности привезу сервиз прямо сюда.
– Не надо, зачем торопиться? – Грейс вдруг почувствовала себя глупо. – Я имела в виду – когда ситуация устаканится. Хотя сейчас, конечно, такое чувство, будто этого никогда не произойдет. Хочу, чтобы у Генри остались воспоминания о детстве, не связанные с отцом. Для меня важно поделиться с ним тем, что мне близко и дорого. Передать ему часть прошлого. Пусть оно было неидеальным, но, по крайней мере, пусть у мальчика будут какие-то семейные реликвии, а не только ложь его отца.
И тут Грейс поняла, что и сама уже стала почти готова продвинуться вперед и обрести нечто большее, чем просто ложь Джонатана.
Глава 19
Большая ошибка
Что касается школьного образования, опыт Грейс сводился к частным учебным учреждениям – от первого дня в подготовительной школе до получения алого диплома. Поэтому для Грейс оказалось неожиданностью, с какой легкостью Генри записали в седьмой класс местной средней школы Хауса-тоник-Вэлли. Не понадобилось подавать никаких официальных заявлений, не говоря уже о требующих железных нервов манхэттенских порядках. Чего стоит только необходимость узнавать, сколько еще вакантных мест осталось в нужном классе! Не говоря уже о встряхивании старыми связями – скажем, среди попечителей школы или сотрудников администрации, непосредственно отвечающих за прием детей.
Через несколько дней после окончания рождественских каникул Грейс с внутренним трепетом позвонила в школу, и в ответ на свой робкий вопрос услышала вполне приветливый ответ. Для того чтобы Генри записали в число учеников, не требовалось ничего, кроме самых необходимых документов. Свидетельство о рождении Генри, подтверждение от родителя или опекуна, что мальчик действительно проживает по указанному адресу, а также сведения о нем из предыдущей школы. Последние Роберт Коновер незамедлительно выслал по электронной почте. К счастью, практически все личное дело Генри состояло из одних только похвал.
И все же все первые дни нового года Грейс пребывала в уверенности, что переход в новую школу будет для сына тяжелым испытанием. Правда, самому Генри об этом не говорила. Но не может быть, чтобы переход от манхэттенского Парнаса к захудалому провинциальному учреждению, куда принимают всех подряд, прошел безболезненно. Скорее всего, здешняя программа сильно отстает от реардонской – Грейс не удивилась бы, узнав, что местные семиклассники по математике проходят азы арифметики, а по литературе до сих пор читают про Дика и Джейн. А если даже и нет, наверняка одноклассниками сына окажутся неблагополучные, неразвитые дети, только и знающие что от скуки нюхать клей и резаться в видеоигры. Такие, конечно, сразу заметят, что хорошо воспитанный, эрудированный Генри не из их стаи, и начнут издеваться и бойкотировать его с удивительным единством, на которое в таких делах способны только школьники. Случаи издевательств над одноклассниками часто встречались во всех школах, если не считать мест вроде Реардона. По крайней мере, школьная администрация с пеной у рта уверяла родителей, что гасит любые подобные проявления на корню.
Не один раз Грейс порадовалась, что держит опасения при себе. Генри не терпелось вырваться из вынужденного уединения в маленьком домике в почти безлюдной глуши и вернуться в общество ровесников. В первое утро Грейс повезла его в школу на собственной машине – тогда она была еще не в курсе, что для учеников государственных образовательных учреждений предусмотрены бесплатные школьные автобусы, которые отвозят их на уроки и обратно домой. Дождавшись, когда Генри скроется в дверях новой школы, Грейс, никуда не заезжая, поспешила обратно домой, снова заползла под одеяло и просто предалась переживаниям, чего до этого себе не позволяла. С того самого момента, когда Грейс принялась проверять сообщения на своем мигающем мобильном телефоне, и до того, как бежала в Коннектикут, она старалась держать себя в руках. Необходимо было думать о практических вещах – например, о том, как хоть немного обогреть дом и привезти продукты. Потом было Рождество с папой, а вскоре после этого Грейс и Генри вместе занялись подготовкой к школе. Все это время Грейс оставалась такой же практичной, сдержанной и здравомыслящей, как и всегда. Сколько бы всего ни произошло в жизни Генри, неизменным осталось одно – мама по-прежнему заботилась о нем и следила, чтобы по утрам сына ждали завтрак и чистая одежда. Но до тех пор, пока Генри не отправился на уроки, на которых должен был провести полдня, Грейс и не подозревала, скольких усилий ей стоит это внешнее спокойствие. Но теперь сила воли ослабла, пока не исчезла совсем.
Грейс просто лежала на кровати, свернувшись калачиком на боку, и смотрела прямо перед собой невидящим взглядом. Этому занятию она предавалась часами, хотя от длительного пребывания в данной позе тело начинало болеть. Грейс то засыпала, то просыпалась снова. Потом, боясь, что пропустит время, когда нужно будет забирать сына (про школьный автобус Грейс так и не сообразила), она заставила себя сесть на постели, чтобы завести будильник на четырнадцать сорок пять. Потом улеглась обратно на бок и снова уставилась прямо перед собой.
Последующие дни Грейс проводила так же. Это превратилось в рутину, часть распорядка дня. Проводить Генри, забраться в кровать, лежать часами, снова встать, встретить Генри. Обязанности свои Грейс выполняла четко и пунктуально, за расписанием следила тщательно. Грейс не чувствовала ничего, кроме глухого отчаяния и легкого головокружения, потому что в эти дни часто забывала поесть. Время от времени Грейс принималась гадать, как долго это будет продолжаться. Но в основном она на эту тему не задумывалась. Грейс вообще старалась не задумываться. Ее отчаяние было похоже на большую пустую комнату с грязными окнами и полинявшим скользким полом. Там Грейс и пребывала, пока Генри не было дома. А когда будильник возвещал, что уже четырнадцать сорок пять, Грейс вставала, одевалась, заглядывала в холодильник, составляла список покупок и отправлялась встречать сына. Больше в ее жизни ничего не происходило. Впрочем, делать что-то другое Грейс и не хотелось. Этот распорядок оставался неизменным изо дня в день, не считая выходных.
Между тем страхи по поводу тяжелого испытания, ожидающего Генри на новом месте, оказались совершенно напрасными. В первый день сын легко и непринужденно вошел в кабинет, отведенный для седьмого класса. Встретили его вполне приветливо и даже не стали задавать вопросов, с чего вдруг житель Нью-Йорка посреди учебного года перебрался в провинциальный Коннектикут. А к концу первого дня у Генри появился даже не один, а целых два друга. Началось знакомство с того, что мальчики спросили, чем увлекается Генри, а узнав, что он любит аниме, очень обрадовались.
– "Аниме"? В смысле, мультики? – нахмурилась Грейс. Обо всем этом сын рассказал, когда они ужинали в "Смиттис", пиццерии в Лейквилле.
– Аниме – это японская анимация. Например, "Унесенные призраками"…
– А-а, – произнесла Грейс, хотя все, что сказал Генри, было для нее полной абракадаброй.
– Слышала про Миядзаки?
– Нет, этот мультфильм тоже не знаю.
– Миядзаки – режиссер "Унесенных призраками". В Японии он как Уолт Дисней, только намного круче. Представляешь, у Дэнни есть DVD с оригинальной версией "Небесного замка Лапута". В субботу приглашал меня посмотреть. Можно? Ты ведь не против?
– Нет, конечно, – изобразила энтузиазм Грейс, хотя для нее было серьезным испытанием отпустить от себя Генри в выходной день. – Как, ты сказал, называется мультфильм? "Небесный замок Ла… Лу…"?
Вообще-то про этот мультфильм Грейс слышала, но считала его детским и не представляла, что интересного могут найти в нем мальчики предподросткового возраста. Впрочем, какая разница?
– Лапута. Сюжет вроде как основан на "Путешествиях Гулливера" Джонатана Свифта, а еще на индуистской легенде, но действие вроде как происходит в Уэльсе. У Миядзаки вообще много этих "вроде как".
Генри посмеялся над собственной шуткой – если это, конечно, была шутка. От этого разговора Грейс уже пребывала в состоянии глубокой озадаченности.
– У Дэнни есть японская версия с английскими субтитрами, а оригинал всегда лучше, правда?
– Да. Наверное, – кивнула Грейс. – Значит, аниме… И давно ты увлекся японской анимацией? Ты про нее раньше ни разу не упоминал.
– В прошлом году папа водил в кино на "Ходячий замок", – совершенно спокойно и невозмутимо ответил Генри.
– A-а, – кивнула Грейс, изо всех сил изображая жизнерадостность. – Понятно.
И поспешно сменила тему.
На следующий день Генри снова отправился в школу, а Грейс – в кровать.
Еще одной неожиданностью оказалось, какая сильная в школе программа. По социологии проходили результаты полевых исследований, собранные Маргарет Мид на Самоа. По истории достаточно углубленно изучали Гражданскую войну, причем с использованием оригинальных источников. В список по литературе до конца года входили большинство стандартных и ожидаемых пунктов – "Алая буква", "Убить пересмешника", "О мышах и людях". Неканонические альтернативы, в изобилии предлагавшиеся вниманию учащихся в частных школах Нью-Йорка, отсутствовали. С недавних пор подобную литературу начали включать в программу в превеликом множестве, чтобы подчеркнуть свою политкорректность. А программа по математике, как выяснилось, и вовсе опережала реардонскую. Грейс рада была узнать, что не успел Генри начать ходить в школу, как уже стал готовиться к контрольной по французскому и писать сочинение, в котором требовалось проанализировать характер Джема Финча. Причем сдать это сочинение предстояло уже в следующую пятницу.
А еще Генри хотел поучаствовать в отборе новых игроков для школьной бейсбольной команды.
– А как же скрипка? – спросила Грейс.
В первый раз они затронули эту тему.
– В школе есть оркестр, группа и хор.
Грейс вздохнула. Конечно, класс, в котором группа неумелых скрипачей безо всякого энтузиазма кое-как пиликает музыку из фильма "Форрест Гамп", – это отнюдь не то же самое, что пыльные комнаты Виталия Розенбаума, но пока сойдет…
– Думаю, тебе надо записаться в оркестр. Договорились?
Генри уныло кивнул. По крайней мере, на этом обсуждение трудной темы завершилось – пока.
Грейс по-прежнему продолжала сама отвозить Генри в школу утром и забирать днем. Как ни странно, сын не возражал, хотя не мог не заметить, как его одноклассники перед началом уроков толпой вываливаются из желтого автобуса, а когда занятия заканчиваются, такой же толпой забираются в это транспортное средство. Может быть, Генри отчасти догадывается, как важны для Грейс эти ежедневные поездки, как они помогают ей держать себя в руках. Так ее лежание под одеялом становилось четко ограничено.
Позже Грейс нарочно заглянула в календарь, чтобы проверить, как долго у нее продолжался этот период. Но однажды утром в конце января, как обычно отвезя Генри в школу, она вдруг повернула не на юг, к озеру, домику, кровати и часам, а на север, в сторону Фоллс-Виллидж и библиотеки. Там, сидя в строгом кресле с высокой спинкой, Грейс в окружении портретов девятнадцатого века и натюрмортов в резных рамах читала газету "Беркшир рекорд". Новости были одна интересней другой – результаты матчей местных команд и глубокие аналитические статьи на тему зонирования окрестных земель.
Иногда Грейс встречала в библиотеке Лео Холланда, а однажды утром в конце января отправилась выпить с ним чашечку кофе в кафе "Той Мэйкерс". По Главной улице идти до кафе было недалеко. Из незнакомца Лео успел превратиться в хорошего знакомого. Теперь он больше не был для Грейс соседским пареньком, которого она помнила только по шумным забавам на озере, которые так выводили из себя маму. С тех пор как они встретились у почтового ящика, Лео пару раз заходил к Грейс. В первый раз принес большой пластиковый пищевой контейнер с блюдом, которое назвал "куриным рагу". То ли Лео не любил красоваться, то ли не хотел, чтобы Грейс решила, будто он красуется, но одно она знала точно – Лео приготовил вовсе не рагу, а самого настоящего петуха в вине. Во второй раз сосед явился с буханкой пшеничного хлеба "Анадама", который испек сам, дома. Оба подношения, по утверждению Лео, было остатками от ужинов, которые он раз в пару недель устраивает для своей "группы". Про группу сосед упомянул таким небрежным тоном, что Грейс оставалось только гадать, что он имел в виду. Группу студентов? Ученых? Терапевтическую группу? Кружок по вязанию, международную неправительственную организацию "Эмнести интернэшнл"? Оставалось только гадать. Подробного ответа Лео дать не соизволил. Однако Грейс одолело любопытство, и когда Лео снова упомянул свою "группу" за посиделками в кафе, решила уточнить, о какой конкретно группе речь.
– О музыкальной. Как видите, я выражался в самом прямом смысле, – ответил Лео. – Хотя настоящей группой нас не назовешь. Все мы – просто ботаники средних лет, в свободное время балующиеся игрой на струнных. Понимаю, обычно свои группы организуют подростки, а потом играют в родительских подвалах. Впрочем, наш второй скрипач как раз подросток. Сын моей хорошей подруги Лирики. Сама Лирика играет на мандолине.
– Лирика? – повторила Грейс. – Подходящее имя для музыкантши.
– Что ж поделаешь? Родители – хиппи, – развел руками Лео. – Но вообще-то имя Лирика ей подходит. Преподает музыку в колледже Бард, учит студентов искусству игры на мандолине. Я тоже там преподаю. Впрочем, об этом, кажется, уже говорил…
– Вообще-то нет. – Грейс принялась размешивать сахар в капучино. – Вы сказали только, что у вас академический отпуск. А где конкретно преподаете, не упомянули.
– Что ж, теперь вы знаете. В Барде. Отличное место для работы, но в плане академических отпусков ситуация обстоит хуже – спокойно трудиться не дают. – Лео рассмеялся.
В углу маленького кафе стоял большой деревянный стол, за которым сидел какой-то родительский комитет, как водится полностью состоявший из мамаш. Грейс невольно вспомнила о комитете, в котором участвовала сама, – кстати, и собирались они за очень похожим деревянным столом. Женщины деловито переговаривались, держа перед собой желтые блокноты. С другой стороны лежала стопка книг о мотоциклах, а сверху, как ни удивительно, фотография Лайзы Миннелли с автографом. На вид снимку было лет двадцать, не меньше.
– Отсюда до Барда меньше часа езды, зато звонить перестали. Иначе и сотой доли сделать не удалось бы. А что касается группы, то вместе мы играем уже больше пяти лет. Участники, конечно, не обрадовались, узнав, что теперь придется ехать ко мне в такую глушь. Но после первого раза втянулись. Кажется, даже понравилось. Тут есть один большой плюс – нет соседей, которым мы можем помешать. Вернее, почти нет, – исправился Лео. – Бывает, весь вечер играем. А иногда и по ночам, если Рори на следующий день не надо на лекции. Рори – наш второй скрипач. Ну и конечно, устраиваем роскошные пиры.
– Спасибо, что делитесь с соседями, – добродушно произнесла Грейс.
– Не стоит благодарности.
– Ах вот откуда музыка! – вдруг сообразила Грейс. – Часто слышу, как вы играете, но трудно понять, с какой стороны доносится звук. Иногда кажется, что из леса. Значит, это ваша группа играет.
– В Аннандейле-на-Гудзоне аудитория у нас скромная, – с мягкой иронией произнес Лео. – Сами понимаете – родные, близкие, коллеги, студенты, надеющиеся сдать экзамены на отлично… У нас, кстати, и название есть – "Дом ветра". Так называются развалины на Шетландских островах. Если верить Колуму – это еще один наш музыкант, – там живет много привидений. Видите ли, Колум вырос в Шотландии и часто ездил в походы – в том числе и по Шетландским островам. Все спрашивают, откуда он знает про этот Дом ветра, – чуть смущенно прибавил Лео, потому что Грейс вопроса не задала. Впрочем, только по одной причине – просто не успела, Лео уже все объяснил.
– Я, конечно, слышала вашу музыку только отрывками, но, по-моему, играете вы хорошо.
Тут Лео, кажется, решил, что хватит говорить о себе. Некоторое время они сидели в неловком молчании, уставившись в свои чашки с кофе. Между тем женщины напротив – одну из них Грейс узнала, это была мать ученика школы, где теперь учился Генри, – начали понемногу расходиться. Тут дверь распахнулась, и вошли двое высоких, крупных мужчин. Повар, женщина с длинными седыми косами, уложенными вокруг головы, кинулась к стойке и перегнулась через нее, чтобы обнять вновь прибывших.
– Значит, пишете книгу? – стремясь прервать затянувшуюся паузу, спросила Грейс.
– Да. Надеюсь закончить к июню. В этом году летние занятия веду я.
– А о чем книга?
– Об Эшере Леви, – ответил Лео. – Слышали о таком?
Грейс покачала было головой, но потом вспомнила:
– Ах да! Его же иногда еще называют Эссером Леви!
– Точно. – Лео обрадовался так, будто Грейс оказала ему неоценимую услугу. – Эшер, он же Эссер. Я ведь и забыл, что вы из Нью-Йорка. Конечно же вы слышали про Эссера Леви.
– Вообще-то кроме имени ничего про него не знаю, – принялась отмахиваться от избыточных похвал Грейс. – Кажется, в Ист-Виллидж есть школа, названная в его честь.
– А еще парк в Бруклине. И досуговый центр. И даже улица! Эшер стал первым в Нью-Йорке землевладельцем еврейского происхождения. Более того – вполне возможно, он вообще был первым евреем в Америке. Вот и пытаюсь разобраться, действительно он является первым еврейским поселенцем или все-таки нет.