– Только не думай, что это безвозмездно. За все приходится платить. Ты удивлена? В мире все взаимосвязано: там получишь, в другом месте потеряешь. За триумф заплатишь высокую цену. Люди и покруче тебя ломались, – заметила костюмерша.
Я взглянула на эту мадам неопределенных лет, с бледным испитым лицом и жилистой шеей, и ничего не ответила.
Что за завистливые твари вокруг? Как часто друзья делают вид, что собираются тебя предостеречь, а сами лишь втихую ждут, когда ты споткнешься. Ведь утешать несчастных намного приятнее, чем жить рядом с чужим успехом…"
Анна отложила дневник в сторону. Теперь она знала все подробности той истории, о которой не раз приходилось слышать. Анна вспомнила о вчерашнем вечере и, открыв ноутбук, включила воспроизведение. Поначалу на экране была лишь она одна, усталая и бледная, настороженно смотревшая в камеру. Вскоре Анна встала и ушла к камину. Слышно было, как она наливает вино в бокал, как плюхнулась на кровать, чем-то пошуршала. Несколько минут стояла полная тишина, лишь был слышен шелест перелистываемых страниц. И все затихло. Какое-то время ничего не происходило. Вдруг Анна заметила, что кресло будто вздрогнуло. Кресло – резное и массивное, его не так-то легко и сдвинуть с места, тем более без звука.
Кресло еще раз качнулось, а затем продвинулось к стене. Оно двигалось так легко, словно скользило, и это осуществлялось в абсолютной тишине. У стены оно остановилось и замерло. Несколько минут все было тихо. Вдруг тень от кресла отделилась и переместилась к двери. Плавно скользя, тень превратилась в женскую фигуру. У двери фигура замерла на какое-то время, а после направилось в сторону кровати, где спала Анна.
Какое-то время было тихо, потом послышался стон, заскрипела кровать. Снова стон, всхлипы, бормотание. Тишина. Какой-то шум, что-то упало. Что там происходит? И снова Анна услышала свой голос: она что-то говорила, но слов разобрать было невозможно, как бы она ни вслушивалась. Это был ее голос, она кого-то о чем-то просила, да так жалобно. Голос стал слабее, и вдруг все прекратилось, несколько минут была полная тишина.
Снова показалось женская фигура, она проскользила мимо стола, на котором стоял ноутбук, и неожиданно остановилась. Она походила на статую, всю закутанную в светлые одежды.
Вдруг статуя оглянулась – это была Матильда. Что-то дьявольски-жестокое было в ее красоте, в вызывающей улыбке. Она смотрела прямо в камеру, и взгляд был насмешливым. Матильда развернулась и ушла, растворившись в темном коридоре. Через несколько секунд из соседней комнаты послышалось тяжелые аккорды траурного марша…
Анна не верила своим глазам. Она еще раз просмотрела запись, потом еще раз, напряженно вслушиваясь, чтобы понять, о чем с такой мольбой просит Матильду, но ничего не поняла. И что делала с ней Матильда в тот момент, когда стояла у ее кровати? Чем больше Анна думала об этом, тем сильнее испытывала страх.
От ужаса у нее перехватило горло и затряслись руки. Она была близка к истерике от сознания своего бессилия. Все это было настолько странно, что ни один нормальный человек этому бы не поверил.
Анна нашла штопор, открыла бутылку вина и налила полный бокал, чтобы запить таблетку.
– Не знаю другого способа, чтобы успокоить нервы. Наверное, все алкоголики так себя успокаивают. Никто же не сознается, что пьет лишь потому, что алкоголик. Всегда находится причина. Под причину можно подогнать все, что угодно: праздник, стресс, депрессию…
Даже под воздействием алкоголя страх не улетучивался. Анна не находила ответов на свои вопросы, и это ее мучило. Не в силах больше оставаться в доме, она схватила сумку и закрыла дверь. Сняла сушившийся на веревке купальник и отправилась на пляж.
Смешавшись с беспечной толпой, она долго бродила по пляжу, ступая босыми ногами по теплому песку. Ветер раздувал волосы. Толпа и шум волны действовали на нее успокаивающе.
Она подошла к кромке прибоя и стала медленно заходить в воду, преодолевая коленями тугие волны. Зайдя по пояс, Анна почувствовала, как течение отрывает ее от дна, и бросилась в прохладную воду.
Анна плавала, пытаясь смыть водой весь ужас сегодняшнего дня. Ей почти удалось это сделать, и уже казалось, будто все то, что произошло вчера, лишь приснилось в кошмарном сне.
После того как она накупалась, ей страшно захотелось есть. В бистро, расположенном прямо на набережной, Анна взяла себе гамбургер с большой порцией картошки фри и стакан пива и уселась в угол. Удобное место – ей видно всех посетителей, а она никому не бросается в глаза.
Она медленно пила пиво и разглядывала сидящих за столиками. Сегодня девушка завидовала всем окружающим, ведь они наслаждались отдыхом и не вздрагивали от каждого звука. Тому, что они могут планировать, как провести следующую неделю, месяц. Она же не может планировать и завтрашний день. Анна выпила еще стакан пива, и еще…
От выпитого пива все показалось не таким ужасным, и ей захотелось узнать, что же произошло дальше…
"С бароном Штицбергом я привыкла жить на широкую ногу и не могла скинуть обороты. За полгода у меня накопились долги. Тянуть дальше нельзя, к тому же никогда до этого я не получала столько предложений…
Сибирский золотопромышленник Стародубцев представлял полную противоположность барону Штицбергу: крепкий, широкоплечий, с румяным смуглым лицом. Глаза смотрели нахально и жадно. В нем было столько жизни, как раз то, чего мне не хватало на протяжении стольких месяцев траура.
– Хочу одного – озолотить тебя! Все брошу к ногам!
Этот магнат не врал, он готов был платить столько, сколько я запрошу. Хотел сорить деньгами и не моргнув глазом заплатил мои долги. Отказа ни в чем не было, я опять купалась в роскоши. Он любил скачки, ярмарки, цыган, с ним я веселилась, как никогда до этого…
Однажды мы поехали в загородный ресторан поужинать. Мы мчались на тройке с бубенцами по заснеженным улицам. Столбы, дома, заборы, все было занесено снегом. Морозный воздух обжигал мне щеки. Снег скрипел под копытами лошадей.
Дверь перед нами с поклоном распахнул швейцар в отделанной золотом ливрее, а услужливый мальчик в форменной одежде принял у нас шубы. Внутри – шум, блеск зеркал, табачный дым, обнаженные плечи женщин – все подействовало на меня возбуждающе. Я приказала:
– Хочу шампанского! Много и самого лучшего!
Мы пили шампанское и ели свежие устрицы, как вдруг ввалился цыганский хор. Завыли жалобно скрипки, цыганки поправили цветастые шали, накинутые на плечи, и яркие блузки, прикрывающие пышные груди…
Они уже знали Стародубцева и выстроились полукругом вокруг нашего стола. Еще секунда и они затянули "ай, ромалэ, ай, чявалэ!" Мы пили шампанское и подпевали цыганам.
– Ох, черти, что творят! – не уставал повторять Стародубцев.
Вперед вышла немолодая цыганка и запела сильным гортанным голосом. Ее некрасивое, смуглое лицо преобразилась. В цыганском плаче слышалась такая снедающая душу тоска, что я вся задрожала. О чем пела цыганка, я не знала, да это было не важно. Я понимала без слов, что поет она о сильной и несчастной любви. О той любви, которой я еще не успела испытать.
Сколько страсти в песнях этого дикого южного народа! Стародубцев достал крупную купюру и подозвал цыганку. Она приняла деньги и поцеловала ему руку.
Вперед вышли цыганки – молодые и дерзкие. Закрутив цветастые юбки, они танцевали, оголяя смуглые ноги. Я смотрела не отрываясь, и от выпитого шампанского и круговерти танцев закружилась голова.
Сколько прелести в танце цыганских платков, в вихре пестреющих юбок! Сколько смуглых, веселых, беззаботных лиц! Я разглядывала цыганок: молодые – красивые, пылкие, дерзкие, а старые цыганки – зловещие ведьмы. Одна такая подошла ко мне. Не отрываясь, она смотрела мне в лицо:
– Красивая…
Скрюченными старческими пальцами она взяла меня за подбородок и повернула к свету:
– Кто одарил тебя этой красотой: бог или дьявол? О-ох, погубит тебя красота твоя… Никому она не принесет счастья, одно лишь горе…
Ведьма не отрываясь смотрела мне в лицо, а я разглядывала ее: седые нечесаные волосы выбились из-под яркого платка, которым она обмотала голову. Лицо изрезанно морщинами, щеки ввалились, на бледные потрескавшиеся губы свешивался нос, словно клюв хищной птицы. Я протянула свою руку старой карге. Повернув ее к свету, она уставилась на мою ладонь. Ноздри раздулись и, сжав руку, она положила мне на колени. Я была поражена:
– Что ты увидела?
– Лучше бы я этого не видела, – ответила она.
Поначалу я решила, что она набивает себе цену, и достала кошелек:
– Сколько это стоит?
– Мне ничего не нужно. Не нужно твоих денег, – она отодвинула мою руку с деньгами.
– Что ты видела?
– Кровь на тебе. Много крови. Кровь уже пролилась из-за тебя… но еще будет кровь…
Ведьма ушла, не взяв ни копейки. После этих слов шампанское стало кислым, а музыка напоминала похоронный марш. От завывания цыганских скрипок и духоты переполненного зала меня замутило. Я пожаловалась на головную боль. Стародубцев заплатил, и мы пошли одеваться.
Толстый краснолицый ямщик ждал нас, а кони уже били копытами. Стародубцев закутал меня пледом, и я рассказала ему про пророчество старой ведьмы.
Стародубцев всю дорогу успокаивал меня, прикрывая полой своей шубы. От морозного воздуха и от быстрой езды я взбодрилась. Вернувшись домой, я уже напрочь позабыла о старой карге.
Ночью, когда мы лежали в постели, Стародубцев еще раз вспомнил:
– Мне тоже эта карга много грустного пообещала: и разорение, и печали… а я вот счастлив, влюблен и богат…
Недолго Стародубцев оставался богатым, тут старуха не врала. Мы хорошо подрастрясли его капитал. В какой-нибудь год он спустил все и вернулся на Урал спасать то, что можно еще спасти, чтобы не пустить заводы с молотка…
Дальше был князь N – эдакий молодящийся старичок со сладкой улыбкой. Рядом со мной он снова чувствовал себя молодым, словно юноша, и все умершие чувства его возродились. Князь мог часами смотреть на меня в лорнет и восхищаться:
– Magnifique! Mais quelle beauté!
Жуткое зрелище, когда старый койот теряет голову от любви. Он красит волосы, румянится, носит костюмы светлых тонов. С ним нелегко общаться, он почти выжил из ума и часто заговаривается.
В молодости князь имел успех у женщин, и до сих пор не может этого забыть. Объясняясь мне в любви, он часто перескакивал на воспоминания о своих прошлых победах. Путал меня со своими бывшими пассиями, начиная рассказ об одной из них, он никогда не заканчивал, сбивался, сам не замечая этого. Мне часто приходилось выслушивать весь этот бред, за что, конечно, ему пришлось заплатить.
Князь часто бывал у меня на спектаклях. Сидел, словно завороженный, боясь пропустить даже слово. После спектакля он плакал, стоя на своих ревматических коленях, обещал жениться и сделать из меня княгиню. Интересно, куда он собирался деть свою высохшую, как жердь, жену, столь древнюю, как и ее род, что начинался от Рюриков?
В последние дни он стал таким восторженным, стал заговариваться, даже забывать, кто он такой. Вдруг пропал, говорили, что он попал в психиатрическую клинику, что его увезли лечиться за границу…
Что дальше? Фабриканты, сахарные короли, торговцы пушниной, денежные тузы, владельцы сталелитейных заводов. С ними я не церемонилась. Бывшая голытьба, волей случая добравшаяся до денег, порой не знающая элементарных правил этикета, смотрели на меня, как на богиню. И платили, платили, платили…
Тут еще кинематограф, что стремительно ворвался в мою жизнь. Полчаса на экране, и я – звезда, получаю сотни писем от мужчин, что сходят по мне с ума.
И вот я, царившая за счет слабости мужчины, презирала тех, кто мне платил. Чем больше я презирала их, тем больше они платили и вкладывали деньги в мои спектакли. Благодаря тому я играла самые интересные роли, была царицей сцены.
Я умею быть признательной и дать мужчине наслаждение, не впуская никого в душу. Могу привязать мужчину к себе, чтобы снова и снова он хотел только меня. Успех шел по нарастающей, и чем больше я разоряла, тем больше они хотели быть разоренными.
Каждое утро я просматривала прессу, стараясь запомнить лица известных и богатых особ. Когда я видела их на своих спектаклях, то работала только на них. Чем почетнее был гость, тем чувственнее был мой голос и ярче сияли глаза. Все, слова любви, смех, слезы – все было для них. Почти всегда это срабатывало…
Пишу письмо, я так устала, что решила провести вечер дома. Как всегда, на спектакле я выложилась до конца, и благодарные зрители засыпали меня цветами.
Десяток фотографов ослепили вспышками, когда я выходила из театра. Двигаясь к автомобилю, я обворожительно улыбалась всем тем, кого из-за вспышек фотокамер видеть не могла. Публика скандировала мое имя.
Неожиданно суеверное чувство овладело мной. Ведь отчасти такому успеху способствовала моя связь с бароном Штицбергом, а в последствие его самоубийство, ибо мое имя мелькало во всех газетах. Газетчики ухватились и раздули эту историю до всенародной сенсации. Публика валом повалила на мои спектакли, всем хотелось увидеть эту "la femme fatale", ту, что манит, толкает на безумства и губит…"
Часть четвертая
Анна вышла на террасу. Открывшийся с высоты вид очаровал ее, и она невольно пожалела, что раньше не поднималась сюда. Тихо, ни ветерка, воздух словно застыл…
Она разглядывала заросший плющом и легендами особняк, в стенах которого разыгралась трагедия жизни Матильды. Освещенный теплым вечерним солнцем, он выглядел таким сказочным…
Анна обратила взор в сторону залива. Взгляд скользил по пескам, по линии прибоя, по каменному крыльцу с резными перилами, по седому мху, что пробивался из расщелин ступеней. Разглядывая руины бельведера, она испытала ощущение дежавю. Положив руку на белую колонну, потрескавшуюся от времени, она представляла себя на месте Матильды…
Посредине комнаты у высокого зеркала неподвижно стоит Матильда. У ее ног, держа во рту булавки, присела мадмуазель Жанетт.
– Я немного приподниму эту складочку справа. Так будет лучше, – и мадмуазель Жанетт вопросительно смотрит на Матильду.
На Матильде платье с высокой талией. Цвет чайной розы оттеняет нежную кожу, делая ее более матовой. Волосы завиты в крупные локоны и убраны в прическу. Изящный изгиб рта, кроваво-красная помада, тонкие запястья, благородная осанка…
Мадмуазель Жанетт отходит на небольшое расстояние, чтобы получше разглядеть свою работу.
– Voila! Вы ослепительны, Матильда! – говорит она и вдруг хмурится. – Но эта складочка на рукаве мне не нравится. Сейчас я поправлю…
Мадмуазель Жанетт расправляет все складки, помогает натянуть шелковые перчатки и застегнуть туфельки на высоком каблучке, на плечи набрасывает накидку из белого меха. Такую мягкую, что стоит прикоснуться к ней щекой, и начинаешь мурлыкать от удовольствия.
– Bellisimo!
Матильда видит себя в зеркале и улыбается своему отражению – это будет вечер триумфа!
"Сегодня я выгляжу шикарно, и зеркало это подтвердило. Как обычно, все взгляды устремлены на меня: восхищенные мужские и завистливые женские. На мне платье цвета чайной розы. Тяжелый шелк струится по телу, облегая все изгибы…
Элегантно одетые гости пили аперитив и негромко разговаривали. Пахло французскими духами, пудрой и дорогими сигарами. Лакей бесшумно подошел ко мне. Я взяла бокал с шампанским, сделала глоток и оглянулась.
Один незнакомец не сводил с меня глаз. Он был красив и хорошо сложен. Я почувствовала его взгляд, но виду не подала, не впервой, что мужчины желают меня. Вечер начался многообещающе. Подойдя к баронессе фон Штейн, я тихо спросила:
– Кто это?
– Это Артур Олевский. Ты слышала о нем?
– Смутно припоминаю… Что-то жутко скандальное…
Я напрягла память, нечто знакомое прозвучало в этом имени, связанное с громким скандалом. Баронесса фон Штейн продолжала шептать:
– Он вращается в изысканных кругах, и у него скандальная репутация. О его победах все сплетничают. Одна бросила мужа и лишилась состояния, другая пыталась отравиться, баронесса N постриглась в монахини, когда он позабыл о ней, обхаживая новую жертву. Ты решила им заняться? Осторожней, милая, – заботливо предупредила баронесса фон Штейн, как это делают подруги.
Хочу ли я заняться им? Почему бы нет? Скандалы вокруг его имени меня только заводили. Я умею разбивать сердца, оставаясь равнодушной, и у меня давно не было достойного соперника. Ведь игры придуманы для того, чтобы играть, а я хороший игрок и не из тех, кто проигрывает.
Развернувшись, я снова встретилась с Олевским взглядом. Невидимые глазу токи пробежали между нами, атмосфера в зале накалилась. Баронесса фон Штейн что-то мне сказала, а я вроде даже ответила, сейчас не помню. Хотелось избавиться от нее, а она стояла рядом и болтала-болтала. Вдруг баронесса увидела хорошего знакомого и пошла поздороваться. Только это мне и нужно было…
Музыканты заиграли танго, да так страстно и чувственно, что захотелось танцевать. Артур Олевский подошел ко мне и поцеловал руку. Все мельчайшие волоски встали дыбом, пульс участился. Мы молча поставили бокалы с шампанским и заскользили по залу.
В воздухе аромат лилий и роз, а его рука на моей талии. Тут я подняла глаза и поняла, что пропала…
Пропала, потому что захотелось уступить ему: без лишних слов и обещаний, чтобы он просто взял меня за руку и увел отсюда…
Артур чуть ближе придвинулся, и пол медленно уплыл у меня из-под ног. Я уже не видела ничего вокруг – лишь надрывное танго, и мы одни. Одни в целом зале…
Музыка заиграла быстрее, и я ощутила, как меня несет по паркету.
Мы танцевали намного ближе, чем предписывали приличия, и баронесса фон Штейн уже косилась в нашу сторону. Людям до всего есть дело, а особенно до чужой нравственности.
Когда музыка замолкла, я не сразу поняла, где я. Словно в тумане, издалека слышались голоса собравшихся гостей, звон хрусталя…
– Бокал шампанского?
Не дождавшись ответа, он жестом остановил проходящего мимо официанта, и взял с подноса два бокала шампанского. Я жадно отпила половину. Артур хищно оглядел меня всю – платье подчеркивало изгибы моего тела, а все остальное он дорисовал в своем воображении. Меня это только подхлестнуло.
– Это не место для продолжения, – произнес он хриплым голосом. – Вам не хочется прокатиться?
– Да, тут так душно.
И не задумываясь я пошла за ним. Мне все нравилось в нем, даже повелительные нотки в голосе. Мы вышли как преступники. Я дала знак Халилу, ждавшему меня в коридоре, что он больше не требуется.