* * *
Честно говоря, свой первый вечер в Сарнах он вспоминал впоследствии довольно смутно.
Все разрывалось на какие-то отдельные, оторванные друг от друга кусочки.
Вот он колесит по городу, с трудом соображая, какого цвета сигналы на светофорах…
Вот он вроде бы находит улицу с таким избитым, но как нельзя лучше подходящим в данном случае названием - Садовую…
Вот он спрашивает у деда, сидящего на лавочке у ворот, как найти дом номер такой-то, а в ответ дед интересуется, кого именно Банда ищет, потому как тут все знают друг друга по имени, а не по номерам, и при имени Олежки Вострякова уверенно машет вдоль улицы, тыча пальцем в крону большущего дерева: "Вон там, под тем вязом ихний дом…"
Вот Сашка стучит уже в высоченные ворота с навесом, и лай собаки прерывается сердитым и таким знакомым окриком бывшего лейтенанта…
Вот калитка открывается, и парень чувствует, как сильные руки сдавили его в объятиях, отрывая от земли, и закружили на месте как мальчишку…
"Мамо, подывися, хто приихав!.. То ж Банда!..
Это же он меня от смерти тогда спас, мамо! Я же тебе рассказывал про него тысячу раз…"
Он помнил, как встревоженно Олег расспрашивал, здоров ли он, испуганный видом своего бывшего командира.
Помнил, как мать Олежки, Галина Пилиповна, звала его за стол, а услышав отказ, участливо поинтересовалась, стелить гостю в хате или в саду, под яблоней…
Помнил, как попросил Олежку, загнавшего машину с улицы во двор, старательно закрыть все двери…
А больше он ничего не помнил - только дотронувшись головой до подушки, Банда сразу же уснул крепким и тяжелым сном - тем сном, который принято называть мертвым, в который человек проваливается, как в колодец, и спит тихо и беспробудно - без сновидений и без движений…
* * *
- Рота, подъем! Тревога!
Крик ворвался в сон неожиданно и резко, сразу же напомнив что-то очень далекое и одновременно очень привычное…
"Ты что - охренел совсем?! "Духи!" А ты дрыхнешь!" - мелькнуло в голове у Банды, и он вскочил с кровати, не успев толком даже открыть глаза.
- Отбой тревоге! Товарищ гвардии старший лейтенант, разрешите доложить - завтрак готов! - ржал, стоя перед ним, сверкая белозубой улыбкой, Востряков в десантном тельнике и с полотенцем на плече. - Ну не злись, не злись… На, держи, Банда, рушник, пошли мыться. А то ж ты на черта как две капли воды смахиваешь.
- Сам ты черт! Такой Сон прогнал, - попробовал возмутиться Банда, но, вспомнив, что ему в эту ночь так ничего и Не приснилось, взглянул на солнце и на часы - "Ого, ничего себе - двенадцать!
Полсуток продрых!" - и сладко потянулся. - Ох, красота-то какая!
- Пошли-пошли, "красота", мыться будем. Я уж баньку протопил, позавтракаешь - ив парилку. Ага?
- Отлично. Олежка, блин, дай-ка я тебя обниму как следует, а то вчера…
- Ладно тебе! Видел я, какой ты вчера был…
Они подошли к умывальнику, но Востряков зачерпнул кувшином воду из стоящего рядом ведра:
- Бери, Банда, мыло на "соске"… Да ты куртку-то, старлей, снимешь?
Бондарович расстегнул куртку, с радостью сбрасывая пропотевшую тяжелую одежду с плеч.
- Ого! - присвистнул Востряков, разом заметив наплечную кобуру с "узи" и "вальтер" за поясом. - Стой-стой, старлей, так не пойдет!
Он снова накинул куртку Банде на плечи, встревоженно оборачиваясь на окна дома.
- У тебя, брат, смотрю, война еще не кончилась? - серьезно спросил он, пытливо заглядывая Бондаровичу прямо в глаза.
- Теперь, Олежка, вроде кончилась… А потому к тебе и приехал, наверное. Воевать надоело - во! - Банда энергично рубанул себя рукой по шее.
- Так-так… Ну ладно, расстегни кобуру, сними, сложи все в куртку и закрути поаккуратнее. Не стоит, чтобы мама все это видела.
- Конечно…
Бондарович быстро разоружился, а затем сбросил и тельняшку, во всей красе продемонстрировав свой хорошо развитый загорелый торс.
- Загарчик, никак, южный? - пытливо прищурился Востряков, рассматривая Банду.
- Южный… У меня к тебе., разговор больший… и серьезный… - фыркая и пыхтя, обливаясь водой, начал Банда. - Очень серьезный разговор, Олежка…
- Ладно-ладно, поговорим… Но потом. А сейчас пошли в хату, мама нас уже заждалась. Небось весь завтрак остыл, пока ты тут плескался, - накинув Банде на шею полотенце, сказал Вострявков. - Пошли и скруток свой прихвати, не стоит ему здесь без присмотра валяться!
Несколько часов просидели они потом в бане, попивая пиво и вспоминая Афган. Затем покатались на машине Вострякова - старом "Опеле-асконе" - по Сарнам. Банде очень понравился этот небольшой и тихий зеленый городок. Съездили и на фирму Олега, где подобрали для Банды одежду - джинсы, тенниску, кроссовки, ветровку…
Вечером они снова сидели в саду, где Галина Пилиповна накрыла шикарный стол - вареная картошка, огурчики, грибки маринованные, жаренная с лукой свинина и сказочно пахнущее, тающее во рту подкопченное сало с аппетитными мясными прослойками. Под такую закуску не грех било и выпить, и когда первая опустошенная бутылка "Казацкой" ушла под стол и Банда сходил в свой джип за подаренной Турсуновым "Смирновкой", языки ребят стали ворочаться более быстро и разговор у них получился пооткровеннее. Мать вскоре ушла в хату спать, оставив хлопцев наедине.
- Так ты не женился еще, Олежка?
- Да ну! Ты же видел - бизнес не позволяет, все времени нет с девками хороводиться, - засмеялся Востряков. - А ты, старлей, гляжу, тоже неокольцованный? Знать, зазнобушку еще не отыскал?
Банда отрицательно замотал головой.
- Расскажи, как ты? После госпиталя-то домой сразу поехал? Долго отходил?
- Ну, - Востряков сочно хрустнул огурцом, - сначала в Термезе валялся, ты же знаешь. Потом в Москву перевезли, грудь плохо заживала. Мне ж гады легкое тогда задели… Комиссия признала - не годен к строевой, а я и рад - надоело до чертей зеленых! Рапорт на увольнение по состоянию здоровья - и домой!.. Давай, Банда, за тех, кто там остался, - молча, стоя, по-нашему, как там. Помнишь?
- Давай!
Они выпили, помолчали, закусывая, и бывший лейтенант продолжал:
- Приехал - слабый-слабый, мать аж за голову схватилась. Ноги болят, дыхания никакого, голову при перемене погоды ломит - жить не хотелось..
Вернулся, словом, сынок - грудь в орденах, да самой груди нету… Наплакалась она по ночам!. Я ведь все слышал, подолгу заснуть не мог.
- Я тоже, Олежка, пока к тишине привык, к темноте, спокойствию, по полночи без сна валялся..
- Ну я и говорю… Но знаешь, полгода своего молока попил, - кивнул Востряков в сторону хлева, - воздухом родным подышал, а мать тут по бабкам побегала, какие-то травы на ноги и на грудь клала, какие-то заклинания надо мной старушки пошептали, так, поверь, Бог или черт помог, но…
Тьфу-тьфу! Вроде полный порядок теперь!
- Это хорошо, - немного пьяновато согласился Банда, подцепив вилкой маринованный боровичок.
- Ну а когда оклемался, думаю, поработать надо бы. Знаешь, огород хоть и свой, да и скотина своя, а без копейки - не то. Мать, - она у меня учительница, - гроши получает, не мог же я у нее на горбу-то сидеть… Вот. А у меня - сестра бухгалтером на молокозаводе. Поговорила там с кем надо - взяли меня начальником охраны. Ешь твою клешь - четыре пенсионера на проходной да два божьих одуванчика в ночных сторожах. Зарплата - тьфу, а чуть что - куда охрана смотрит, мол, сметану, масло, сыр центнерами с завода тянут, - Востряков разочарованно вздохнул и налил еще по одной. - Короче, я не выдержал да плюнул на все это гнилое дело… Давай, Банда, шмякнем за жизнь нашу с тобой собачью.
- Поехали!
Парни дружно опорожнили стаканы, привычно занюхивая хлебом.
- И кем ты устроился?
- А никем! Работы тут, в городе родном, никакой… Словом, покумекали мы тут с парнями, кстати, здесь еще трое, которые из Афгана вернулись, и решили начать бизнес. Сначала по мелочам - тот же сыр да масло на Россию гнали, а оттуда шмотки возили, потом в Польшу. Не поверишь - три сотни стаканов "малиновских" на базе взяли по тридцать копеек за штуку да кастрюль несколько десятков.
Ну, водки еще захватили… А, вспомнил, и пару фотоаппаратов купили. Да… Так привезли с хлопцем одним каждый по видак. За один рейс. Не слабо, а? Во, время было когда-то!
- Вспомнил ты, однако…
- А потом, дорогой мой старший лейтенант, стали мы тачки из Польши гонять. Познакомились случайно с одним чудаком, поляком. Так он покупал их в Германии, перегонял под Варшаву, там мы с ним рассчитывались и сюда гнали. Вот тогда дела у нас пошли - ты бы видел! По триста баксов чистого навара с машины - как не хрен делать.
- Обалдеть… - Банда Почувствовал, что уже выпил достаточно много, и сел прямо на траву, почти под стол, уставившись на ночное звездное небо. - Здорово у вас здесь, Олежка!
- А то!
- Давно мне так хорошо не было.
- Раньше приезжать надо было, Банда. Я уж не знал, где тебя и искать-то. Последний раз написал, что увольняться собираешься, и с тех пор - ни слуху ни духу… Не, я не понял, ты мне вообще расскажешь что-нибудь? Откуда "точило" такое пригнал?
Где "пушки" взял, притом такие крутые? В армии ты сейчас? Или в мафии, в натуре?
Вдруг он замолк и как-то подозрительно прищурился, приглядываясь к Банде:
- Слышь, Банда, а может, ты меня трясти приехал, а? Может, ты на Быка работаешь? Я ж ему, подлюке, сказал, чтоб в этот город больше не совался!
- Да ты что?! Охренел, что ли? Сам ты бык бешеный… Сам же в гости Звал!
- Ну извини, Банда, - Востряков сразу же взял себя в руки, и в его голосе прозвучало самое искреннее раскаяние.. - Не обижайся. Черт-те что показалось…
- А ты чего - и впрямь зажирел?
- Так… Здесь магазин, по району пара лотков… Машины на Киев и на Харьков ставим… В Эмираты, Турцию, на Москву и в Питер ребят посылаю… Тут, ты пойми, городок маленький, люди сплошь бедные. Им что - горилку да цигары, ну шоколадку детям. На этом не разбогатеешь, поэтому мы всякие варианты ищем, работаем по многим направлениям.
- Ну так молоток! Правильно, Одежка, - Бондарович сказал это задумчиво, Как будто вспоминая что-то свое, личное, и от внимания Вострякова это не ускользнуло. - Надо брать жизнь за горло. Иначе нельзя теперь, а то она, проклятая слишком крутой в последнее время стала…
- Слышь, я серьезно - ты про себя-то расскажи, - настойчиво вернул Востряков Сашку к предыдущему их разговору. - Ты это… В общем, ты ж не бойся, если что, я ж тебя не сдам, черт побери.
- Я знаю, Олежка. Потому, собственно говоря, к тебе и приехал, - Банда сказал это так просто и так уверенно, что у Вострякова подозрительно екнуло сердце, как будто предчувствуя беду. - У меня ж кроме тебя, на всем белом свете больше никого и нету.
Он замолчал на несколько минут, и Востряков сидел молча, не встревая, понимая, что Сашка собирается с мыслями, не зная, с чего начать.
- Из армии я ушел. Уволился к чертям по собственному желанию. Надоело. Ты представь: по ящику показывают - Громов последний выходит из Афгана. Все, мол, за его спиной советских солдат больше нет. Прикрыл героический генерал отход нашего ограниченного контингента собственной задницей… Не, мужик он нормальный, я ж ничего не говорю, - Банда заторопился, увидев протестующий жест друга. - Только ж репортаж этот мы, разведбат наш, в Афгане еще смотрели… Кому я, в натуре, объясняю! Сам понимаешь, сколько парней его торжественный выход обеспечивали. И сколько времени мы еще в Афгане мудачились, когда генералы уже докладывали в Кремле об окончании войны.
- Да уж, представляю…
- Нет, ты даже представить себе не можешь!
Кинули нас, как котят бесхозных, в песках этих траханых! Мол, пока разберемся, кого куда, надо пожить немного в полевых условиях. Это ясно. Но чтоб условия эти - да на полгода, а? Как скоты последние, все время в палатках. Каждый день - макароны с тушенкой. Вода - и то за счастье. Мужики к женам своим, к детям рвутся - хрен на рыло! "А кто будет технику охранять-сдавать-передавать?" Мне-то, сам понимаешь, рваться особо некуда было, но так все это осточертело! Уволился - и точка. Чеки последние подытожил - и на. Москву.
- И правильно!
- А ты б посмотрел, бляха, на этих, которых из Германии выводили. Во, где герои, мать их за ногу! Один Пашка-Мерседес чего стоит!..
- Да уж слыхал, - Востряков недобро усмехнулся. - Тут по соседству капитан в отпуск приезжает. Кореш. В одной школе учились. Он, правда, постарше чуть… В ГСВГ служил. За последний год три машины перегнал. Он мне много интересных вещей понарассказывал.
- Во-во…
- А вообще-то, Банда, - с жарена заговорил Олег, снова разливая водку по стаканам, - противно-то как! Я, блин, понять не могу, чего мы в том Афгане делали-то? Кому это надо было? Сколько ребят полегло… А сейчас! Герои-"афганцы"! Да в меня пальцем тычут! Знаешь, за что меня в городе не любят? Не-е-ет, не за фирму! За то, что "афганец"! Как будто я с клеймом каким. Как будто виноват в чем-то перед ними перед всеми…
- Ай, не трави ты душу, Олежка! Давай лучше выпьем еще, как тот поп говорил, по единой - и спать!
- А ты ж еще не рассказал…
- Давай завтра, Олег, ладно? Устал я сегодня, наверное, еще не отошел…
Банде явно не хотелось продолжения разговора, и, выпив, он встал, потрепал по плечу, успокаивая, бывшего своего взводного и побрел к своей кровати под яблоней.
- Пока, Олежка, пошел я спать.
- Иди-иди. Но завтра ты мне все расскажешь, пьяно тряхнул головой Востряков - Не отвертитесь, товарищ бывший гвардии старший лейтенант!..
* * *
В эту ночь-Банда не спал до рассвета, до тех пор, пока чуть-чуть не посветлело небо на востоке, а затем не набралось яркостью, голубизной, пока на утренней свежей чистоте небосвода четкими контурами не обозначились ветки, склонившейся над его кроватью в саду яблони. Только тогда, в самый предрассветный час, когда наступает полнейший покой и даже листья на деревьях повисают неподвижно и безмолвно и лишь робко и коротко пробует у реки свой голос соловей, - только тогда парень смог уснуть Всю ночь, лежа под черным одеялом неба и устремив взор в бесконечно далекие звездные выси, Сашка в мыслях витал где-то далеко, вспоминая и переживая заново последние годы своей бестолковой жизни. Годы, прошедшие с тех пор, как он подал рапорт на увольнение из рядов Вооруженных Сил по собственному желанию. Годы, за которые он сам себя ненавидел.
Он лежал и думал, что рассказать завтра Олежке.
Что делать? То ли рассказать все, не утаив от самого близкого друга ничего, то ли лучше промолчать чтобы в конце концов не потерять этого друга. Последнего и единственного.
Рассказать, как два года провел он в Москве!
* * *
Старший лейтенант Бондарович так и не дождался, когда его знаменитую десантно-штурмовую дивизию выведут из Таджикистана, приписав к какому-нибудь более цивилизованному округу. Он уволился прямо на этой дикой земле. И получил заверение в отделе кадров местного военного округа, что лет этак через дееять-пятнадцать он сможет претендовать на получение какой-то там квартиры, может быть, даже в Бишкеке.
Квартира эта сто лет ему не нужна была, поскольку обзавестись домашним скарбом, сразу после детдома попав в Афганистан, он не успел и даже не думал об этом, а семьи у него, кроме детдомовской дружной оравы, попросту не существовало. И ничего его в этой стране более не удерживало.
Распрощавшись с сослуживцами, сложив в "дипломат" бритвенные принадлежности и рассовав по карманам кителя все свои сбережения в рублях и чеках Внешпосылторга, Банда с легким сердцем махнул в Москву.
Он считал, что новую, мирную жизнь стоит начать именно так - в омут головой. А там, глядишь, и выплывешь.
И попал он действительно в омут…
II
Банда сидел в маленьком и мало кому известном кооперативном кафе и не спеша ужинал, запивая бифштекс холодным болгарским "Рислингом".
Он любил это заведение. Зальчик для посетителей был маленьким, всего-то двенадцать столиков, да и они большей частью пустовали, а потому Сашка любил сидеть здесь по вечерам, слушая тихую музыку и отдыхая. Может быть, именно своей атмосферой - спокойствия и умиротворенности, чем-то похожей на атмосферу парижских кафе, как они представлялись Банде по фильмам, ему и нравилось это кафе. Впрочем, готовили здесь тоже неплохо, а хозяин и два штатных официанта-вышибалы давно признали его за своего чуть ли не главного клиента, здороваясь и стараясь обслужить всегда в первую очередь.
Он только что попросил Жору, одного из официантов, принести кофе и двести граммов коньячку. Именно в тот момент, когда парень скрылся на кухне, выполняя заказ, в кафе и вошли эти странные ребята. Их было четверо.
Сашка сразу почувствовал что-то, неладное: они шли прямиком к стойке бара, за которой стоял хозяин заведения, даже не переговариваясь между собой, как будто точно знали, что выбор блюд и напитков им не нужен. Банда быстро взглянул на хозяина кафе и по его напряженно-встревоженному лицу понял, что его опасения не напрасны.
Дима, второй официант, поднялся навстречу странным посетителям, но не успел сделать и шага, как упал навзничь, сраженный четким прямым ударом кулака одного из них.
На грохот опрокидываемых стульев из кухни выбежал Жора, но и он вскоре оказался на полу, получив пару ударов милицейской дубинкой по голове. В углу, за крайним столиком, раздался женский визг. Банда просто не верил своим глазам - действие разворачивалось с каждой секундой все круче - покруче, чем в голливудских боевиках.
Бывший старлей просто не знал, как себя вести, как реагировать на все происходящее.
Эти четверо приблизились к стойке, и теперь Банда четко понял, кто из них был "начальником" - высокий и, судя по всему, крепкий парень в малиновом пиджаке и солнечных очках. Он стоял в центре группы, с трех сторон окруженный своими помощниками. Именно он и заговорил первым, обращаясь к хозяину кафе:
- Ну что, ты не понял, о чем тебя просили?
- Что вы имеете в виду?
- Брось дурочку ломать! Тебя ведь предупреждали, что если не продашь эту контору сам знаешь кому…
- Но послушайте…
-..ее у тебя просто заберут. Или уничтожат. Из двух вариантов у тебя остался один. Выбирай.
Банда заметил, как разволновался хозяин, беспомощно оглядывая валявшихся на полу официантов.
- Ребята, послушайте, мне нужно время, чтобы решить, как лучше свернуть…
- Все сроки вышли. Думать надо было быстрее, - с этими словами главарь четверки схватил со стойки поднос с хрустальными бокалами и грохнул его оземь. - Теперь уже поздно. Мы пришли, чтобы твое кафе просто перестало существовать. Чтоб стереть его с этого места.
С наглой улыбкой он обвел взглядом помещение, как будто прикидывая, что уничтожить в первую очередь. Заметив наконец-то посетителей, которых, как обычно, было всего с десяток, главарь прикрикнул:
- Хорош жрать! Пошли на хрен отсюда!
Суетясь и спотыкаясь, клиенты бросились к выходу, давясь и тесня друг друга в проходе.
И вот тогда-то Банда и почувствовал, как медленно начинает закипать в его жилах кровь - он никогда и никому не позволял на себя кричать, я тем более грубо и матерно.