- Многое уже с того часа, как ты меня, доходягу чахоточного, с кичи сдернул, в нашей жизни наперекосяк пошло-поехало. Ты когда в Карабах отвалил на военные подвиги, я еще полгода у хантов в тайге клопа давил. Травами меня лесные люди отпаивали, медвежьим жиром, а потом еще якуты оленьим кумысом. На их кочевья я по осени перебрался. Окреп у якутов, не поверишь, даже на баб потянуло… А раз так - в Москву сразу намылился. Тебя-то по белу свету где искать, я и стакнулся с корешами старыми. У тех повязка по козлячьей линии имелась… Бидон с баксами и брюликами в лесу раскопал, ан не чаял, что целехонек… Что положено волчарам ментовским пригоршней отстегнул. Они мне натурально ксиву выправили, а к моему лагерному делу маляву подшили, что я, мол, так и так, в тюремном лазарете от чахотки скопытился. Из Ухталага авторитеты знать дали, мол, вертухаи могилку моей фамилией подписали, еще и крест православный на ней поставили.
Белесоватые глаза старика замутились влагой. Он слепо смотрел перед собой, будто видел этот крест из сварной арматуры на своей могиле.
- В Москву-то я как раз к собачьей свадьбе поспел, когда партейные страну, как волки, на части рвали. Масть пошла, и лагерной голи, за муки наши тяжкие, перепало. Только недолго музыка играла… Объявились крутые паханы, никто из нас их в глаза по лагерям не видел. Мы-то по мелочовке: заводик, фабричку, лесопилку там к рукам прибрать, а эти, навродь Косоротой, сразу к нефтяной трубе присосались, к банкам да к власти продажной. Где это видано, итит их мать, чтобы министры с блатарями в одних саунах с телками оттягивались! Потому-то ныне у них лопатники из крокодиловой кожи баксами полны, а те министры их интерес, как цепные псы, блюдут. Так что Симе я хвост теперь прижать не могу. Вон его хаза на шахер-махере с нефтью повыше моей поднялась.
Скиф посмотрел на стеклянную стену, за которой просвечивали вычурные минареты.
- Кто-то из чеченов себе строил, а к нему приплыло. Так что хвост прижать ему не смогу, - повторил Ворон с непритворной горечью. - Ныне на Руси, Скиф, русские уже не хозяева. Хоромину вот свою со всем шмутьем хочу на тебя переписать. Воевать тебе когда-то обрыднет - будет где кости перебитые погреть. Из родни-то у меня, сам знаешь… Теперь вот жалкую, что с бабами аккуратность блюл, не хотел сирот плодить. Так как, а, Скиф, про хоромину-то?..
- А мне нужна твоя хоромина, спросил?
- Не-ет, ты не думай чего!.. Хоть дом отдыха для проституток в хоромине заведи, хоть промотай, пропей - слова не вякну. А я тут при тебе бы до гробовой доски в приживальщиках ошивался, а? - просительно сказал Ворон, но, увидев насмешливую ухмылку Скифа, огорченно махнул рукой: - Лады, все ясно с тобой…
- Чего тебе ясно?
- В поле ветер, в жопе дым еще у тебя… Кодла за воротами с тобой большая? Стволы есть?
- Без меня шестеро и два ствола.
- Скажу, чтоб их на кухне обогрели мои вертухаи. Половина моих - калужские. С солнцевскими по корешам. А Сима, блядь Косоротая, через Англию крепко на Кавказ завязан. Разборка с большой мокротой как пить дать выйдет. Он на тебя из-за бабы потянул?
- А ты как думал?
- Ты-то вот не думал. Любой лагерный обиженка знает, что ни одна баба его столько лет ждать не будет. А что ты хотел от такой бабы?.. С осины не падают апельсины, отец-то ее…
- Про бабу не надо, старый.
- Лады, - согласился Ворон и резко перевел разговор в другую сторону. - Пока ты казаковал, тут все, все наперекосяк сдвинулось. Недоумков-то из партейной масти пока обштопать ништяк, а что дальше будет, один Господь ведает.
- Неужто о Боге вспомнил?
- Не лыбься. Я две церкви в селах поставил, третью от мерзости запустения на кровные реставрирую. Хорошо бы в рай, да грехов через край… Жизнь-то лишь пачкал своей гнилой натурой.
- Ну запел!
- А то как же… Погодь, рассказывал я тебе на нарах, как папаньку и маманьку моих мусор красномордый раскулачивал?..
- Помню, как же… Ты потом вроде бы его квартиру ломанул?
- Ломанул, - кивнул Ворон. - Дык прошлой осенью встретил я опять того мента. Еду как-то в машине, а он, волчара позорный, мопса на сквере выгуливает. Старый уже, щеки жирные на воротнике лежат. Сел я на скамеечку и внаглую косяка на него давлю. Он шнифтами рачьими зыркнул на меня и ажно весь фиолетовым сделался. Руками замахал, замычал чего-то и шнобелем в клумбу. Вызвал я ему "Скорую", человек как-никак… А в "Скорую"-то его уже вперед ногами запихивали. А ты говоришь… Бог - он не фраер!.. Ладно, давай я пока Симу окорочу по телефону, но ты после моего окорота сам к нему наведайся. Не дай ему очухаться. А жить будешь только у меня, так-то оно надежней.
- Я не один.
- А по мне хоть со всей твоей разведротой.
За окном мягким котенком ворочался, устраиваясь поудобней, ранний декабрьский вечер. На землю в плавном танце опускались пушистые снежинки, из тех, что так долго не тают на девичьих ресницах. Свисток далекой электрички плавно уплывал в немоту снегопада. Первые огоньки деревенских избушек за редким леском мерцали в нем, как манящие отблески проплывающих кораблей.
Пока Ворон, матерясь, набирал занятый номер Мучника, Скиф, от чувства безопасности в его доме, по фронтовой привычке погрузился в полудрему. И припомнился ему плен в Дубровнике, покачивающаяся на волнах баржа - плавучая тюрьма, заунывная песня охранника, которая в тех краях даже в гнусавом исполнении католика-хорвата звучала как восточные напевы.
В тумане проплывали американские военные корабли, перемигиваясь сигнальными огнями. Скиф висел на якорной цепи по пояс в ледяной воде. Тупыми иголками впивалась в мозг доносящаяся откуда-то негритянская музыка.
Потом, когда его у костра отогревали черногорские рыбаки, Скифу показалось, что все войны на земле для него закончились. Рыбаки жаловались на погоду, на его невезенье, но ни словом не обмолвились о войне.
В госпитале под Титоградом его водили к психотерапевту. Врачам казалось странным, что он ни с кем не ссорится, не отвечает даже самым агрессивным обидчикам. Они опасались, что его вялость и апатия - симптомы надвигающегося суицида. Месяца через два все прошло. О самоубийстве он никогда не помышлял, но иногда на него накатывала волна непонятной умиротворенности, от которой он терял ненависть к врагу.
Вот и сейчас ему расхотелось видеть, как Ворон будет нагонять страх на Мучника, и без того вечно перепуганного блатаря-парашечника, который в лагерном бараке никогда не осмеливался подать голос без позволения авторитетов, а на поверках всегда толкался на задворках, хлебал баланду пробитой ложкой и терпел плевки в лицо или струю мочи, когда лагерной "шестерне" приходило на ум позабавиться с опущенным козлом.
Сима, как ни крути, муж Ольги, думал Скиф. А Ольга - мать его Ники.
Сквозь дрему до него долетал голос Ворона, дозвонившегося до Мучника:
- Я тебя, блядь Косоротая, на правеж к паханам потащу!.. Сморозился, шушера обхезанная, ты на кого буром попер, козлятина вонючая?.. Шлангом-то не прикидывайся и "шашлыками" меня не стращай!.. На твое поганое очко у старого Ворона всегда найдется болт с отворотом, чугрей долбаный!..
ГЛАВА 17
Ворон довел их до особняка с минаретами и, кивнув Лопе с тремя казаками, направился в караулку у ворот. Там друг напротив друга горбатились над нардами сонные Хряк и Бабахла. На столе лежали использованные шприцы и резиновый жгут.
- Наширялись до одури! - ухмыльнулся Ворон. - Вяжите их, казаки, и в подпол… Он тут же, при караулке, - показал он на крышку в полу.
Казаки освободили мычащих охранников от пистолетов и не церемонясь столкнули их в подпол, а старик вышел к Скифу и Засечному.
- Цирлих-манирлих с ним особо не крутите, - напутствовал он, - а чтоб дристун пробрал, ажно мозги сморозились и очко жим-жим заиграло.
- А ты не пойдешь с нами? - удивился Засечный.
- Мне нельзя, западло, не стерплю и грохну жопника или кильдым его в куски разнесу…
Светло-серая здоровенная овчарка, почувствовав во дворе чужих, грозно зарычала и бросилась к двери. Ольга выглянула в окно и вскрикнула, увидев во дворе Скифа. Затолкав беснующегося пса в комнату, она бросилась к зеркалу, чтобы по женской привычке привести себя в порядок. На широкой, убранной ковровой дорожкой лестнице она появилась, когда Скиф, ведя под руки Нидковского, ввалился в холл. За ними протиснулись страшного обличья мужик со шрамом через все лицо и двое угрюмых казаков с бренчащими саблями.
- Пойдем, Оля, к тебе, - тихо сказал Скиф, передав Нидковского казакам. - Успокойся. Не с войной пришел в твой дом - с просьбой.
Побледневшая Ольга без единого слова провела его в свою спальню. Скиф молча взял со стола фотографию Ники и, глядя Ольге в глаза, спрятал ее в карман.
- Ты мне все-таки покажешь дочку?
- Куда же теперь я денусь! - посмотрела она на него с открытым вызовом. - Попрошу отца где-нибудь в середине зимы прислать ее из Швейцарии на несколько дней.
- Она похожа на меня?
- Находишь это странным?..
Снизу донесся пронзительный вопль Симы Мучника.
- Что твои головорезы собираются сделать с моим мужем?
- Хотят узнать, кто ему дал адрес моей конспиративной московской берлоги.
- Я отвечу - Тото Походин.
- Цыпленок этот ошпаренный? А у него он откуда?
- Его отец - генерал с Лубянки.
- Ты, наверное, ногой дверь к нему открываешь. Скажи, зачем этот Походин пасет меня?
- Если бы знала, сказала… Скажи сам мне честно: ты собираешься нас грабить? Будешь жить разбоем и рэкетом, как все отмороженные афганцы?
- Не угадала, - усмехнулся Скиф. - Я как раз хочу тебя попросить об одолжении. Мы хотим заниматься частным извозом по ночам. Помоги нам.
- Что просишь?
- Одолжи на месяц сотовый телефон и престижную машину.
У Ольги от удивления брови поползли вверх. Она открыла сумочку и протянула ключи:
- "Мерседес" тебя устроит? Телефон вон на тумбочке. И всего-то?
- Для меня да, а для России - пусть Мучник продаст детский сад Нидковского казачьей станице.
- За сколько хотят?
- За пару лучистых улыбок есаула Лопы, Оля. Прошу не у тебя, а у твоего благоверного. Пусть расплатится за Засечного.
- На меня не раз бывали покушения, но я не требую расплаты. Это не по-христиански. К тому же у Серафима денег своих нет. Все депозиты записаны на меня.
- Ты меня, Оля, христианскими добродетелями не стращай. Моя душа пропащая, меня черт в церковь не пускает, так один поп сказал. А православному казачьему воинству сделаешь в детском саду за неделю евроремонт, как у вас теперь выражаются. Отопление, вода и электричество должны там быть уже завтра. Вот и будет по-христиански.
- А ты моего Серафима от этого вурдалака Ворона обережешь?
- Можешь не сомневаться. - Скиф устало опустился на широкую постель и прилег, заложив руки за голову. - Твоего гомика пальцем никто не тронет.
- Зачем ты распространяешь эти отвратительные сплетни про Серафима?
- Это не сплетни…
- Не верю!..
- А зачем тебя тогда пригласили арбитром в эту передачу про голубых мужей?
- Думаешь, это сделали с умыслом?
- "Или" - как говорят в Одессе. Но у вас тут все сейчас по-новому… Женщины теперь не стесняются… экзотических мужчин. Может, это и хорошо. Не знаю. Я лично их не осуждаю. Ведь у каждого свой вкус.
- Ну и шкура эта Мамонтова! - зло вскинулась Ольга на директора той самой передачи. - На всю страну меня ославила!
Скиф поднялся с постели, завидев в ее глазах слезы.
- Прости, Оля. Не бери в голову. Я не хотел тебя обидеть.
- Подожди, Скиф, не уходи. Он остановился у двери.
- Частушку слышал? "Подружка моя, обходи военных, ведь они любимых девок превращают в пленных". - Ольга устало опустилась на кровать и вытерла слезы. - Но не в этом дело. У меня была жизнь: работа, бизнес, семья, дочь. Потом как снег на голову сваливаешься ты…
- Мне ли на что-то претендовать, Оля?
- Сначала взрывают мою машину, потом меня, как слепую дуру, подставляют с передачей. Какой-то старый уголовник, твой друг, доводит моего мужа, уважаемого человека, до сердечного приступа… Наконец, в мой дом врывается банда ряженых казаков, от которых разит навозом, и виновник моих страданий - мой бывший муж - диктует мне свои условия.
- Оля, к взрыву в машине я не имею отношения, передачи тоже не я планирую. А если бы не эти ряженые казаки, лежать бы мне сейчас в мешке из-под цемента на дне Москвы-реки - врубись! - по заказу твоего мужа, уважаемого человека, за десять тысяч баксов…
- Сима - жмот!.. Я за твою жизнь дала бы гораздо больше… Господи, зачем ты явился ко мне!..
- А к кому еще в Москве мне оставалось явиться? Кроме тебя и… Ники, у меня никого не осталось.
Ольга опустила в размазанной туши глаза и ошеломленно прошептала:
- Господи, он все еще любит меня?..
- Прости за прошлое, если можешь, - сказал Скиф, подойдя к ней. - Обещаю тебя ничем не беспокоить. Ты меня больше не увидишь. Телефон и машину я верну через месяц.
Он осторожно нагнулся, поцеловал Ольгу в пушистый завиток за ухом и тихо вышел.
После его ухода Ольга нажала кнопку "ленивца" - на стене, напротив кровати, на экране небольшого японского телевизора появилась картинка происходящего в гостиной ее дома. Спальня наполнилась грубыми мужскими голосами…
…Разбойного вида мужик с ужасным шрамом через всю щеку втащил в гостиную упирающегося Серафима, в сломанном пенсне, с головой, обмотанной мокрым полотенцем. Сима рвался назад в дверь, но мужик бесцеремонно толкнул его в кресло.
- Сидеть и не гундосить! - злобно рявкнул он.
Следом в гостиную вбежал домашний врач их семьи и бросился проверять пульс у громко стонущего Серафима. После этого мужик со шрамом подтащил к креслу упирающегося Нидковского и громко спросил:
- Пан Нидковский, три наши жизни оценил в десять тысяч баксов этот мешок с говном?
- Я не смею, господа! - залепетал Нидковский. - Я больной и старый… Избавьте меня, господа… Избавьте!..
- Избавить? - схватил его за грудки Засечный. - Выходит, ты сам, ваше сиятельство, и исполнитель и заказчик?
- Что вы, что вы?! - отшатнулся Нидковский. - То есть, конечно, за вас обещал заплатить Серафим Ерофеевич десять тысяч в конвертируемой валюте… Мне угрожали, и я не посмел отказать уважаемому деятелю… Я старый и больной… Простите меня, Серафим Ерофеевич! - пролепетал он и бросился на колени перед Симой.
Тот оттолкнул ногой его с такой силой, что он отлетел к двери, под ноги входящему в гостиную Скифу.
- Держи себя в руках, Семен! - успел тот схватить за рукав рванувшегося к Симе кипящего яростью Засечного.
- Скиф, если б не твоя баба тут жила, я б этому пидору гнойному глаз на жопу натянул! - вырвал руку Засечный.
Ольга нажала кнопку "ленивца", и спрятанная в гостиной, в гуще синтетических цветов, телекамера укрупнила лица Скифа и Засечного.
- Осторожнее на поворотах с бабой! - крутанул желваки по скулам Скиф. - У меня, поручик Сечна, счеты с ним покруче твоих, а, как видишь, терплю.
- Ты представляешь, командир, я ему полчаса доходчиво объясняю, на пальцах, что кровь людская не водица, а он мне баксы сует и трясется, как квашня. Не сдержался, два раза под ребро ему сунул, а он, блин, визжит и все про баксы…
- Про что он тебе еще может?..
- Тьфу-у-у! - злобно скривился Засечный. - И родит же земля…
- Кстати, где охрана Косоротой?
- Хряка с Бабахлой и еще каких-то отморозков Лопа с казаками в подвале заперли.
- Пусть отпустят и вернут им оружие.
- Да ты что! - У Засечного даже шрам на лице побагровел от возмущения.
- Уходим. С бывшей супругой в принципе обо всем договорились. Достигнут, как теперь говорят, консенсус…
- Скиф, можешь в морду дать… Как же она - такая баба: с мозгами и вся из себя… Как же она может с таким, прости господи?..
Ольга еще укрупнила лицо Скифа и, зажав рот ладонью, ждала его ответа.
- И вся из себя, и с мозгами, - зло ответил тот. - Только мозги у них, поручик Сечна, устроены, видно, не так, как у нас с тобой… Мы, из окопов, их не понимаем, а им, из дворцов, зачем нас понимать? Нас можно за баксы заказать - и нет проблем… Поедем отсюда, Семен.
- Лопины казаки хотят бросить в твой гараж какие-то ящики на пару дней.
- Вот и поедешь с ними. А я к себе на квартиру.
- Она же засвечена!
- Предупрежу Анну.
- А если и она на них работает?
Ольга не сводила наполненных слезами глаз с печального лица Скифа.
- Она - не Ольга, - ответил Скиф, и слезы сильней потекли по щекам Ольги. - Анна - дочь моего полкового командира по Афгану. Подъезжай потом к нам, ночь как-нибудь перекантуемся, а завтра переберемся под крыло деда Ворона, - сказал уходя Скиф уже в двери гостиной.
Ольга смахнула слезы и переключила кнопки на "ленивце" - на экране телевизора появился вход в гараж…
…Длинный, сутулый казак распахнул перед Скифом ворота, и тот, бросив хмурый взгляд на ее любимца - молочно-белый "Мерседес-600", сел за руль.
При виде этого красавца, выезжающего из гаража, у Засечного округлились глаза, и он, подергав рыжий хохолок, лишь мог выдохнуть:
- Аппарат, блин!..
- Димычам стволы отдал? - притянул его к окну "Мерседеса" Скиф.
- Скажешь тоже! - ошалело отмахнулся Засечный. - Тут же Москва! Тут без штанов прожить легче, чем без стволов.
- Вот поэтому и отдай. Отдай все, Семен. Чтоб ни ствола на нас не было.
Засечный зло сплюнул и полез за казаками в "Ниссан".
- Пожалте, граф, - распахнул Лопа дверцу "Мерседеса" перед трясущимся Нидковским.
Тот втиснулся бочком на заднее сиденье и покосился на Скифа:
- А мне теперь куда, господа?..
- На "Мерседесе" в дворянское собрание, - засмеялся севший на переднее сиденье казак. - В твоей резиденции, граф, отныне прописана казацкая станица.
Когда автомобиль выезжал из ворот дворца Мучника, в зеркале заднего обзора Скиф увидел Ольгу, взмахнувшую рукой с открытого балкона.
- Господа, надеюсь, пошутили насчет моей резиденции? - напомнил о себе Нидковский.
- Какие тут шутки, - бросил, не поворачиваясь, Скиф. - Собственность твоя нами экспроприирована. Забирай свои манатки из садика и будь ласка: сгинь на веки вечные, ваше сиятельство.
- Вполне по-ленински, - нашелся Нидковский.
- Эх ты, буржуй несостоявшийся, - засмеялся Лопа. - Если бы по-ленински - в расход тебя с твоими хозяевами, и весь сказ…
В зеркале заднего обзора Скиф увидел, что по щекам Нидковского текут слезы. Скиф не переносил слез - ни женских, ни детских, а мужские слезы у него вызывали приступы бешенства.
- В чем дело? - резко спросил он, тормознув на обочине. Нидковский посмотрел на него глазами побитой собаки и, заикаясь, пролепетал:
- Не могли бы вы э… э… оставить меня хотя бы сторожем при моей экспроприированной собственности? Я мог бы по совместительству круглые сутки дежурить на телефоне и принимать заказы ваших клиентов. Э… э… э… Я боюсь бандитов Мучника, кроме того, у меня, видите ли, э… э… семейные обстоятельства.
- С женой, что ли, разбежался, граф?
- Э… э… э, собственно, обстоятельства с дочерью.
- О чем он экает, Павло? - Скиф вопросительно посмотрел на Лопу.