Глава шестая
1
Перед входом в мэрию стояла толпа с плакатами. Мы выставляли здесь ежедневные пикеты, в которые засылали от сорока до пятидесяти человек, на тот случай, если у журналистов не возникнет других поводов для репортажей. При этом я настаивал, чтобы студентов на такие мероприятия не посылали. Готовые за гроши принимать участие в любой политической акции на любой стороне, они всегда смотрелись неубедительно. Приходилось гонять рабочих с наших предприятий и покупать различные инвалидные и профсоюзные организации.
Лозунги в целом были стандартными: "Плохой мэр - плохие дороги!", "Кулаков, вспомни о людях!" и "Бюрократов - за решетку!". Была, впрочем, и находка нашего штаба, которой очень гордился Черносбруев.
Чуть поодаль от общей разношерстной группы каждый день у мэрии караулили пять-шесть толстых унылых теток в платках с написанным от руки плакатом: "Кулаков! Верни алименты!" Это позволяло прессе строить догадки по поводу наличия у Кулакова несметного числа незаконнорожденных детей.
На сей раз, напротив наших бойцов за справедливость томилось человек двадцать пенсионеров в обтрепанных пальто и телогрейках. Судя по лозунгам "Не отдадим город олигархам!" и "Кулаков, мы тебе верим!", они представляли противоположную сторону. В отличие от наших, которые грызли семечки и лениво переговаривались, пенсионеры горели негодованием.
Время от времени демонстранты вступали в перебранку.
- Сколько вам платят за вашу подлость? - выкрикивал сухонький старичок в поношенной шляпе, гневно сверкая стеклами очков.
- Да уж побольше, чем вам! - радостно отвечал ему краснорожий здоровый парень с нашей стороны.
- Мы тут не за деньги стоим! - возмущался старичок. - Мы по убеждениям!
- Тогда переходи к нам! - советовал ему парень. - Хоть на бутылку себе заработаешь!
- Я не пью! - обижался старичок.
- А вот это правильно! - одобрительно гудел парень. - Если ты, дед, по трезвости такой дурной, что бесплатно на митинги ходишь, то представляю, что ты по пьянке вытворяешь!
Я миновал непримиримых идейных противников и вошел в здание.
Наверное, даже самые преданные сторонники Кулакова не решились бы назвать его пунктуальным человеком. Потому что между художественным преувеличением и бесстыдной ложью все-таки есть разница.
Графики, составляемые своими помощниками, Кулаков, видимо, считал злонамеренной диверсией, направленной на внесение беспорядка в его рабочий день. Он вовсе не был лентяем. Напротив. На службе он проводил не меньше двенадцати часов ежедневно, включая субботы, а нередко и воскресенья.
Просто никто в его окружении не знал, в какое время он появится и когда покинет кабинет. Он мог, например, прийти к обеду и до двух часов ночи принимать измученных посетителей в порядке живой очереди. А могло быть и так, что, явившись на запланированную с ним встречу, вы узнавали, что он улетел в Москву. О чем его помощникам было сообщено по телефону двадцать минут назад.
Храповицкий по сравнению с ним был образцом пунктуальности.
Поэтому, когда я ровно в 18.00 вошел в его приемную, забитую битком самой разношерстной публикой, и услышал, что у него началось совещание, назначенное на 16.00, я не очень расстроился. По крайней мере, он был на месте.
Минут сорок я терпеливо ждал, изучая его посетителей. Здесь были и заплесневелые чиновники, чья жизнь прошла в ожидании приемов. И надутые спесью бизнесмены, постоянно поглядывавшие на часы и поминутно хватавшие мобильные телефоны, чтобы отдать какие-то распоряжения. И измученные немолодые женщины, по виду многодетные матери, вечно осаждавшие мэрию просьбами о предоставлении бесплатного жилья. И запуганные беженцы из Азии. И еще бог весть кто.
Обогатив природную любознательность наблюдениями над человеческой природой и придя к неутешительному выводу, что, в отличие от домашних животных, дрессуре она не поддается, я встал и решительно направился к кабинету.
- Туда нельзя! Там занято! - испуганно закудахтала пожилая секретарша.
- Я только поздороваюсь, - улыбнулся я успокаивающе. И вошел.
В кабинете было непереносимо накурено. Человек двадцать заместителей Кулакова и глав департаментов сидели вокруг длинного стола, за которым председательствовал мэр.
Увидев меня, Кулаков не удивился.
- Проходи, садись, - кивнул он, как будто все это время я заседал вместе с ними и отлучался на минутку.
Я пристроился с краю, рядом с каким-то неопрятным чиновником. Собравшиеся по очереди рассказывали Кулакову что-то о благоустройстве города, сносе ветхого жилья, ремонте трубопроводов и других столь же глубоко интересующих меня проблемах. Он прерывал их вопросами, давал поручения. Наконец, когда я уже начинал подумывать, не поведать ли и мне что-нибудь из своей личной практики, просто, дабы оживить беседу, Кулаков объявил, что совещание закончено.
Стулья задвигались, чиновники зашаркали затекшими задними конечностями и потащились к выходу. Мы остались вдвоем в большом неуютном кабинете со старой облезлой мебелью и обшитыми деревянными панелями стенами.
Некоторое время мы молча изучали друг друга.
Он был среднего роста, крепко сбитый, лысеющий, с простым мужицким лицом, крупным широким носом и проницательными серыми глазами. Неизвестно для чего он носил усы, которые совсем ему не шли. А вот костюмов и галстуков он не носил, довольствуясь какими-то бесформенными куртками.
- Знаешь что? - неожиданно сказал Кулаков. - А давай-ка сбежим отсюда. А то здесь народу полно, поговорить спокойно не дадут.
Голос у него был низкий, басовитый. Он нажал кнопку вызова секретарши.
Она вошла и остановилась в дверях, окинула меня неодобрительным взглядом и уставилась на него с обожанием.
- Нина Павловна, я тут отъеду на пару часов, - объявил он. - У меня важная встреча. Вы там как-нибудь людям объясните. Я часам к девяти вернусь. На штаб.
Она привычно вздохнула и поджала губы.
Когда она удалилась, он провел меня из кабинета в смежную комнату, где стояли диван, кресла и журнальный стол. Комната была снабжена дверью, выходившей прямо в коридор.
- Служебный выход, - усмехнулся Кулаков. - Полезная штука.
При своей грузности двигался он стремительно, при этом постоянно что-то задевая или натыкаясь на углы. Он немного смахивал на медведя. Мы вышли с другой стороны от главного подъезда, где я оставил машины, чтобы не привлекать внимания. Кулакова ждала черная "Волга". Мы сели на заднее сиденье. Мой джип и моя охрана тронулись следом.
- Хорошая машина? - спросил Кулаков, кивнув на джип.
- Для наших дорог лучше не бывает, - ответил я без задней мысли.
Он услышал в моих словах укор.
- А вы мне с вашим губернатором деньги даете на ремонт дорог? - сразу вскипел он. - Город формирует шестьдесят процентов всего дорожного фонда области, а назад получает слезы! За свои деньги ремонтируем. Крутимся, как можем! А по закону - это ваша обязанность!
Я не знал, что ремонт дорог входит в мои обязанности, и молча принял это к сведению.
- Я слышал, вы хотите еще и горячую воду в домах отключить, если я до конца месяца не расплачусь с энергетиками? - продолжал он.
В отличие от него я и этого не слышал. Но виду, естественно, не показал.
- Думаю, это вопрос обсуждаемый, - заметил я осторожно.
- Молодцы ребята! - горько воскликнул он, крутя головой. - Хорошо работаете! Денег из областного бюджета - ноль! Грязью меня обливаете с утра до вечера по всем телеканалам. И еще под выборы город хотите оставить без горячей воды, а на меня все свалить.
- Вы зря думаете, что это мои личные происки, - ответил я. - Бывает, конечно, выйду ночью на проезжую часть и колочу по ней ломом. Но это только когда не спится. Однако, воля ваша, но до трубопроводов я еще ни разу не добирался.
Он посмотрел на меня и усмехнулся.
- Да не обращай внимания. Я, видать, еще не отошел от всей этой ерунды.
Жил Кулаков за городом, на просеке в небольшом двухэтажном доме старой постройки, мало чем отличавшемся от соседних строений. Первый этаж был каменным, второй - деревянным. Дом был окружен привычными шестью сотками сада. Сад, впрочем, был ухоженным, это чувствовалось даже осенью.
Лет десять назад его владения могли считаться неплохой летней дачей, сейчас они выглядели довольно жалко. За последние годы мне не приходилось бывать в домах, чья общая площадь составляла меньше пятисот квадратных метров.
- Ты ведь дома у меня еще не был? - спросил Кулаков, выходя. - Ну, пошли посмотришь, как мэр живет. А то все про Испанию пишешь… пишете, - поправился он. Судя по тому, что он уже не в первый раз высказывал мне обиды, все эти дурацкие статьи его задевали.
Нас встретила высокая, выше Кулакова, стройная темноглазая женщина лет сорока с небольшим, с черными густыми волосами и красивым волевым лицом, в котором чувствовался характер.
- Марина, познакомься, это Андрей Решетов, - представил меня Кулаков. - Мой товарищ. Правда, бывший. Ты нам собери что-нибудь поесть. Только быстро. Мне еще на работу вернуться надо.
Она протянула мне руку и улыбнулась, не то сочувственно, не то понимающе. Словно просила снисходительно отнестись к колкостям мужа и его чудачествам.
Слева от входа был деревянный пристрой, что-то вроде закрытой веранды. Там стоял длинный и широкий струганый стол, покрытый лаком, и такие же скамьи. Там мы и сели. Здесь было довольно холодно, и я не стал снимать пальто.
- Жена у вас красивая, - сказал я.
- А ты думал, я совсем лапоть? - лукаво улыбнулся он.
- Я не то хотел сказать, - смутился я.
- Да не извиняйся. Я не такой дурак, как кажусь, - продолжал он. - Просто стригусь неудачно и воровать не люблю. Хотя с вашей точки зрения, это, наверное, одно и то же. Однако, видишь, не всех красивых женщин в городе вы купили.
- Некоторых не успели, - согласился я. - Промашка вышла.
Через несколько минут его жена появилась с подносом, уставленным тарелками. Пока она накрывала и раскладывала приборы, он пару раз исподволь посмотрел на нее. И по этому взгляду было заметно, что он ею гордится.
- А Петька где? - спросил он у нее.
- После школы пошел на тренировку, - ответила она кратко.
- Это хорошо! - заметил он одобрительно. - Я сына в бокс отдал, - пояснил он мне. - Двенадцать лет мальчишке. Характером, правда, в мать. Упрямый. Боец. - Он подмигнул мне. - Нет в нем моей мягкости.
- Но умный-то он в тебя, - ответила она невозмутимо.
- Умный в меня, - согласился он. - А в кого же ему еще умным быть?
- Не в кого, - подтвердила она и, опять улыбнувшись мне, вышла.
Про себя я отметил, что он ничего не спросил про падчерицу, а жена не сказала. Видимо, некоторая напряженность существовала в семейных отношениях.
- Ну, о чем будем торговаться? - задиристо осведомился он, набрасываясь на еду.
2
Готовясь к разговору, я, конечно, не надеялся, что он будет легким. Но, в отличие от Храповицкого, я иногда ошибаюсь. Похоже, все обстояло гораздо хуже, чем я ожидал.
Мы были почти уверены в своей близкой победе. И я не сомневался в том, что найду его тревожным и взвинченным. Поэтому я предполагал сначала немного надавить, обрисовав ему перспективы неминуемого поражения. А потом благородно отступить, подарив ему возможность договориться с нами на наших условиях.
Проблема заключалась в том, что Кулаков явно считал иначе. Конечно, он не был безмятежен, но в свой выигрыш, похоже, верил твердо. Настроен он был по-боевому и сдаваться отнюдь не собирался.
- Я не знаю, насколько можно доверять последним рейтингам, - начал я издалека, но он меня перебил.
- Смотря, сколько вы за них заплатили. Хорошо заплатили - хорошие рейтинги. А поскольку денег у вас куры не клюют, думаю, что я в ваших рейтингах вовсе даже не значусь. - Он пожевал. - Я эти опросы и не заказываю! Я и так выиграю.
- Да вы прямо лихой кавалерист, - усмехнулся я. - С шашкой и на танки.
- А вы как думали! Надеялись, что вы меня задушили? Ага, ждите! Русские не сдаются!
- Сейчас вот водки выпьем. - Он опрокинул рюмку. - Огурцом закусим. - Он захрустел огурцом. - И в атаку.
Он вдруг вскочил и гаркнул на весь дом:
- По зажиревшим олигархам! По заворовавшимся чиновникам! Огонь! Огонь! Огонь!
От неожиданности я выронил вилку. Примерно так он и общался с толпой на улицах, задорно, доходчиво, отчасти по-шутовски. Толпа ему, впрочем, верила.
Он засмеялся, довольный своей шуткой. И опять сел.
- Вам не кажется, что если отличительной чертой олигархов является избыточный вес, то мы с Храповицким скорее, чем вы, сойдем за оголодавший народ? - кисло спросил я.
- Нет! - убежденно покрутил он головой. - Не кажется. Я же каждый день встречаюсь с людьми. Знаю их настроения. Ведь на Сашку Черносбруева только посмотреть - у него на роже все написано. Вор. На лбу. Большими буквами. Сколько я его от прокуратуры спасал! Которую вы же, между прочим, и подсылали. Надеясь меня поймать на чем-нибудь. Не поймали. И не поймаете. К тому же у нас в России не любят предателей, - добавил он деловито. - А он предатель. А я всю жизнь гну одну линию.
- Мне кажется, вы упрощаете, - попытался возразить я. Но он опять перебил.
- А вам вообще со мной не повезло. Потому что я простой парень. И считаю, что на все сложные жизненные вопросы есть простые ответы. Это, кстати, какой-то американский президент сказал. Я на рабочих окраинах вырос. Нас было четверо детей в семье. Жили в бараке. Дрался. Но учился хорошо. Медаль в школе не дали за плохое поведение. На дневное отделение в институт не пошел, надо было родителям помогать. Армия, потом завод. Институт заочно заканчивал.
- Оставьте, Борис Михайлович, - поморщился я. - Все это я читал в ваших листовках.
- Тогда знаешь, что я прошел весь путь - от простого работяги до директора, - продолжил он упрямо. - Мне нечего от людей скрывать. А это, знаешь ли, много для меня значит.
Его агитационный монолог меня несколько утомлял. Я хотел было возразить, что нам всем есть что скрывать, но решил не поддаваться ему и не сбиваться на банальности. Пусть выскажется.
- Мы все когда-то были неплохими ребятами. В советское время. Во что-то верили. С чем-то не соглашались. Воровали маленько, как без этого. Только я остался прежним. Я, видишь ли, знаменам не изменяю. А вы - нет. Вы стали другими. Обзавелись домами, машинами, охраной, любовницами. И вы думаете, вас за это народ любит? - Он посмотрел мне в глаза долгим насмешливым серым взглядом и покачал головой. - Он вас ненавидит. Ненавидит, - повторил он с удовольствием. - Всех вас.
И губернатора, и твоего Храповицкого. Ну, не такой он тупой, наш народ, как вы о нем думаете.
- Он не тупой, - согласился я холодно. - Но жадный. И завистливый. К тому же очень нетерпеливый. А вы призываете его потерпеть еще года четыре. И посмотреть, как нам, его врагам, все эти четыре года будет хорошо жить. С нашими домами и любовницами. А после ему, может быть, тоже станет неплохо. Благодаря вашим усилиям. Но станет ли ему хорошо в результате ваших стараний, обнаружится лишь через четыре года. И народ видит, что вы один, а нас много. А мы говорим, что ему уже завтра будет лучше. Почти так же, как нам. Ну, может быть, чуток похуже. И нужен для этого сущий пустяк. Поставить в бумажке, именуемой избирательным бюллетенем, крестик. Не здесь, а здесь. Напротив этой фамилии. Какая, в сущности, разница? Кулаков или Черносбруев? Главное, что счастье наступит сразу. И подтверждаем свои слова деньгами. Которые даем уже сегодня. Так сказать, авансом. В счет будущей безбедной жизни.
- Но вы же обманываете! - заявил он возмущенно.
- Конечно, - согласился я. - Обманываем. И вы обманываете. Потому что хорошо ему не будет ни завтра, ни через четыре года. Ни даже через сорок лет. А так сладко, как народу хочется, ему, скорее всего, вообще никогда не будет. Ибо есть законы экономики и законы национального характера. Первые вы изучали в институте, пусть и заочно. Вторые вы и так знаете. Потому что, как и я, этим самым национальным характером обладаете. Только я не ссориться с вами приехал, Борис Михайлович. Я здесь, потому что хочу вам помочь.
- Не сомневаюсь, - кивнул он. - Сейчас ты скажешь, что вы готовы не отключать мне свет за мои же деньги. И перестать врать про меня в газетах. А за свою безвозмездную помощь вы с Храповицким не хотите ничего. Ну, разве, самую малость. Получить город на разграбление.
- Мы его и так получим. - Я почувствовал, что начинаю раздражаться. - С вами или без вас. А если не получим мы, то его получат другие. Сколько постановлений о выделении земли вы уже подписали, чтобы собрать деньги на избирательную кампанию? Сколько зданий продали? К чему нам морочить друг друга, Борис Михайлович? У кого вы берете деньги? У тех кретинов, которых я видел в вашей приемной? Только не надо меня уверять, что миллионы долларов, необходимые вам сейчас, они дают вам бескорыстно, являясь вашими пылкими обожателями. И борцами с олигархами. Они как-то не очень походят на обнищавший пролетариат. Да и вы, признаюсь, тоже. Или вы полагаете, что если поборами занимаются ваши замы, а не вы лично, то к вам не пристанет? Еще как пристанет! Мэр-то вы. - Видя, что он напрягся, я подождал и продолжил. - И отвечаете за все тоже вы. Ну, допустим даже, Черносбруев проиграет. А вы победите. И что? Это означает лишь, что вас, гордого и неподкупного, окончательно отрежут от областного бюджета. Где вы собираетесь брать деньги для ваших грандиозных социальных программ? У тех же коммерсантов.
Он, наконец, перестал жевать и слушал меня внимательно. Видно было, что ему не терпелось возразить, но он сдерживался.
- Потому что других денег, кроме государственных и частных, в природе не существует, вы уж извините, - говорил я ласково. - А если рассуждать применительно к России, то все частные деньги у нас образуются путем воровства из бюджета. В том числе и вашего. И разница между нами и прочими лишь в том, что у нас этих денег больше. Выражаясь вашими словами, мы уже наворовали. И стали осторожнее. В отличие от тех, с кем сейчас работаете вы. И которые непременно начнут рвать. После вашей победы. Жадно. Тупо. Не заботясь о последствиях. И уж, поверьте, меньше всего думая о вашей незапятнанной репутации. А мы про это будем писать в газетах. И заметьте себе, что писать мы будем правду.
Я думал, что он взорвется. Собственно, именно этого я и добивался. Разговора не получалось. Каждый твердил свое. Эта напряженность в атмосфере действовала мне на нервы. После грозы всегда легче дышать.
Но он не вспылил. Некоторое время он молчал, думал. Потом опять пожевал и кивнул.