Я снова вытаскивала Тюльпан из сумки. Снова и снова ковыряла его ногтями, даже зубами. Нажимала на все лепестки. Он не открывался. Он был по-прежнему замурован - холодный, загадочный, железный, жесткий цветок, с ледяно блестящими лепестками.
Трио теперь охотится на меня. Охота на охотника. Что ж, такое тоже бывает. Ребята же не дураки.
Сжать Тюльпан в кулаке. Закрыть глаза. Подумать о Канате. Почувствовать его.
Как жаль, что у меня здесь, дома, в этой роскошной раменской ночи, нет бамбуковых трубок и медовых шариков пахучего опия.
* * *
- Ты не должен терять ее из виду! Ее и его!
- Я понимаю, Рита. Не должен.
Он стояла перед ним в тренировочном черном костюме, на ковре домашней студии. И опять черное трико все прилипло к ней - она занималась, как всегда, до пота ручьем.
Рита заколола повыше копну волос. Держа в зубах заколку, подбирая волосы с потной шеи, процедила:
- Это еще та бестия. Она вас с Гришкой вокруг пальца обведет и не охнет.
- Я знаю. Я, видишь, уже улещал ее всем. И врал напропалую, что эта вещица эпохи Чингисхана, и черт-те кого, и смылил у нее три штуки, и прикидывался, что эта вещь достойна антиквара, и… Надо же было этому треклятому Тюльпану открыться тогда, в темной комнате у Гришки. В самый неподходящий момент. И мы все так опешили, так изумились, идиоты, что даже не смогли его у нее попросту отнять.
- Если бы вы его отняли силой, она бы вместе с Беловолком подняла хай. Надо действовать осторожно. А что, это действительно та штуковина, которую выделал тот самый твой американский кореш… ну, этот, Цырен…доржи, так, кажется?.. никогда не запоминаю все эти дикие ваши монгольские имена. Чайник поставил? Хочу крепкого чаю с лимоном. И побольше.
- Поставил. Будет тебе лимон. Я и так действую осторожно, Рита. Если это тот Тюльпан, который выделал, как ты выражаешься, Цырендоржи, то тогда внутри него должно быть не только оружие, но и несколько крупных алмазов, привезенных в Америку в начале века Бхагваном Раджнишем Ошо. Ошо был еще тот проныра. Ему незачем было делать себе разрезы на ногах и бинтовать раны. Посвященные и Просветленные находили на своем теле иные области, куда можно запрятать камень, не смейся. Это камни Великих Моголов.
- Откуда ты все это знаешь? - Рита, не стесняясь мужа, скинула трико, и Бахыт жадно смотрел на нее, смуглую, худую, голую, с черным маленьким треугольником волос между мускулистых балетных ног. - Как будто ты был там, при сем присутствовал и мед-пиво пил. Может, все это враки, про алмазы в цветке? - Она растерлась полотенцем. - Кто тебе сказал?
- Никто не сказал. Я сам видел, как это делалось. Там, в тайной мастерской Цырена. В Чайна-тауне. И, что самое забавное, твой бывший муженек, этот великий художник, Ахметов, там тоже был. Он так смотрел на движения рук Цырена. Так жадно. Запоминал, что ли? Ему это было важно для картин, понимаю. Художник всюду набирается впечатлений. Я был тогда сторонний наблюдатель. Подглядывающий, если угодно. Это занятие поощряется на Востоке. Вот мы с тобой, например, занимаемся любовью, а для вящего нашего наслаждения за нами подглядывают в дырку. Через шов в атласной ширме. А?..
- Дурак. - Рита шутливо замахнулась на него трико. - Дай мне халат со стула. Значит, ты это видел? И Канат там тоже мотался?
Ни один мускул не дрогнул на ее лице. Бахыт прощупывал ее лицо глазами. Ни один.
- Так уж вышло. Я был тогда в Нью-Йорке в делам, по вызову Глезера, Саша пожелал, чтобы я поучаствовал в торжествах по поводу двадцатилетия Музея русской культуры в Джерси-Сити, и хотел заодно попасть на Кристи. Тогда я первый раз побывал на этом аукционе, и не без пользы. Нелегально провез в Штаты несколько презабавных штучек из коллекции императоров династии Тан. Золотые лягушки с алмазными глазами, черепаха из цельного нефрита. У меня друзья в диппочте, они помогли мне тогда эти бирюльки в самолете провезти. Они, кстати, на Кристи все ушли, и задорого. Я провернул хорошую сделку. Мы с тобой тогда, дорогая, еще не были мужем и женой. Ну что, ты готова?.. Ударим по чайку?..
- Как поет твой друг, художник Леша Хвост: завари-ка мне лучше ты чайник вина, ночь идет и проходит уже. Леша не звонил из Нью-Йорка?
- Прислал e-mail. Подумай серьезно об этой ушлой девке, Рита. Подумай. Она наставит нам всем рогов.
- Она носит мое алмазное колье, Бахыт, - Рита замерла на миг в дверях, обернув к мужу разрумянившееся от упражнений лицо. - Откуда оно у нее, ума не приложу. Но, кажется, догадываюсь. Если Канат сейчас здесь, в Москве, он мог ей просто его подарить. Это мое украшение. Я просто забыла его в Америке, когда убегала от своего… благоверного. - Ее передернуло, как от кислого. - Если он, как она тебе сказала, бедствует, почему он не продал это колье? И жил бы безбедно на эти деньги. Но, Бахыт. Но!
Он неотрывно смотрел на ее сухое пустынное лицо, на позолоченную платину глазного зуба.
- На счетах Женьки Лисовского - и мои деньги тоже. Я, дура, вкладывала туда и свои доходы. У нас счета были на оба имени - его и мое. И доверенность у меня от него была. Только штампа в паспорте не было. И все это ушло Любе. Вернее, ее продюсеру. Опытный делец. Он один варит эту кашу. Он один!
- Может, Рита, мы ведем неправильную политику?.. Может, с Беловолка нам сейчас и надо начинать?..
Она повернулась к нему спиной. Он увидел, как сошлись, сдвинулись, как крылья, ее лопатки под тонким черным халатом с восточным вышитым драконом на спине.
- Нет. Не с Беловолка. С нее. Только с нее. Она ниточка, за которую мы потянем и вытянем многое. Она носит мое колье, Бахыт. Она носит мое колье. В чай мне как можно больше лимона! Три куска! И сахару не надо!
Дым. Табачный дым. И дым от раскаленной жаровки. И звон, томительный, мерный, слабый звон ковки: удары металла о металл. Подмастерья подходят бесшумно, подносят зажатые в клещах раскаленные детали. Древнее кузнечное дело. Боги любят кузнецов. Сам Будда, в бытность царевичем Гаутамой, Сиддхартхой Шакьямуни, занимался ковкой, ковал дворцовые решетки и украшения любимым женам. Сколько жен у мужчины может быть на Востоке?.. А здесь, в Америке?.. Христианская мораль отличается от нашей. Мы - степняки. Мы дикие. Мы скачем на конях по широкой степи, и у нас много жен и рабынь, и мы бросаем их под ноги коней, если они вдруг изменят нам.
Красным светом раскаленного железа освещено скуластое, раскосое лицо. Цырен держит клещами железный лепесток. Мальчик-монгол стоит рядом с ним, в его ладонях, согнутых, как черпачки, - светло сияющие крпуные камни. Другой мальчик, китаец из ресторанчика Сяо, что в Чайна-тауне, держит странную железную иглу, похожую на очень тонкий узкий нож, на серебряный рог единорога, на язык дракона. Цырен берет иглу из рук китайца. Придирчиво осматривает. И в лицо Цырена смотрит другое лицо. Человек сидит низко, на маленькой скамеечке, на самом полу. Он курит, курит без перерыва, он весь обволокнут сизым дымом. Он тоже раскос и скуласт, как Цырен, только моложе, на его смуглом плоском лице почти нет морщин, оно гладко, как медное блюдо. Он внимательно, горько сведя брови, наблюдает за мастером.
В дыму, в звоне металла о металл, в движении людей, как теней, по мастерской, кузнице с приземистым, как в подвале, потолком, затаился еще один человек. Высокий мужчина с тонкими усиками над верхней губой. Цырендоржи познакомил своего друга с прибывшим. "Это антиквар, из Москвы, интересуется нашим ремеслом, мой приятель. Он наших кровей, азиат. Он не расскажет. Он нас не выдаст. Я доверяю ему. Пусть посмотрит. Не каждый раз бывает такое. Я последний раз делаю такую ковку в жизни. Ты увезешь наши алмазы на родину. В Ургу. В монастырь Да-хурэ. Ты вернешь их. Ты вернешь Будде Да-хурэ его Третий Глаз. И все остальные тоже вернешь. Один алмаз оставь себе. На память. Ты великий художник. Ты достоин алмаза. И ты достоин того, чтобы убить женщину, бросившую тебя. Дай сюда!" Мастер обернулся к китайскому пареньку. Тот проворно схватил с подсобного стола металлическую клепку, протянул. Цырен приложил клепку к игле, прикинул. "В горло, вот сюда бей. Здесь точка жизни. Здесь выход души у необученных, через эту чакру. А у Просветленных душа выходит в свободу через тысячелистый лотос Сахасрару".
Дым вился по кузнице, расходился усиками дальневосточного лимонника. Подмастерья работали молотками. Горн пылал. Становилось жарко. Сидящий на низенькой скамейке раскосый человек отер с лица пот. Тот, что затаился в углу, наблюдая, увидел на жилистой руке раскосого засохшее, неотмытое пятно красного краплака, масляной краски, и тускло блеснувший мазок золотой серьги в мочке уха.
Коричневая девочка с пухлыми губами и кудрявыми, отливающими в рыжину волосами сидела на коленях у черно-синего негра. Она обнимала его за шею.
Они оба сидели в ночном баре "Метелица", что на Новом Арбате. Перед ними на столике стояли всякие яства. Девочка захотела попробовать русских блинов с икрой. Ей принесли. Она пожевала, пожала плечами: "Ничего особенного, пицца лучше". Два узких бокала с крепким коктейлем были отпиты наполовину. Негр сильнее прижал к себе девчонку. У нее в мочках ушей мотались огромные позолоченные кольца, в ноздре играл поддельным алмазиком забавный пирсинг, над бровью - другой. На его девчонку оглядывались, он видел это. Она и в Нью-Йорке производила впечатление. Она еще маленькая, погодите, что будет, когда она подрастет. У нее такой тембр голоса - закачаешься. Вторая Элла Фицджералд. Он ее не упустит. Он на ней сделает славу и деньги. Деньги и славу. Эта мулатка - его будущая кормушка. И, кроме того…
- Слышишь, Фрэнк, - пробормотала она ему губы в губы, помешав его мыслям, - русские мальчики из "Аргентума" мне понравились. Они клевые.
- Хочешь переспать с ними, Джесс? Нет проблем. Только мигни. Сковорода клюнет первым. Он хочет тебя, аж брызжет соком, как ананас.
- Ты спокойно отдаешь меня другим? - Бровь девчонки, с алмазно-колким пирсингом, поползла вверх. - И ревновать не будешь? Хочешь, чтобы я самостоятельно повеселилась?..
- Я же современный мужчина, Джесс.
Она, не вставая с его колен, изогнулась, потянулась к бокалу. Зажала зубами соломинку.
- А я думала, ты дикий. Мне больше нравятся дикие. Такие, как львы. Как твои предки. Как Отелло. Отелло убил свою жену Дездемону из ревности, да?
- Да.
- Один мой дружок из университета в Глазго, Иен Элджи, снял отпадный фильм про Отелло и Дездемону, новая версия. Отелло черный, как ты. Дездемона - белая курочка. Ну да, он сворачивает ей шею. Только все по правде. По-настоящему.
- Как по-настоящему?
Он взял бокал и отхлебнул из него, плюнув на соломинку. Какая бабская забава этот коктейль. Тяпнуть бы чего покрепче.
- Так. Дездемону заловили в Чайна-тауне. Проститутка, промышляла в китайских ресторанчиках. Беленькая такая курочка, хорошенькая. Перышки пообщипали. А задушить - ну, это уж кайф один. Нетривиальный кайф словил актер, что играл Отелло. Ему много заплатили за удушение. Натуральное кино, теперь такое в моде. Богачи огромные бабки за него отваливают. Одна кассета на рынке знаешь сколько стоит?..
- Хм, черный Отелло, ну и мастак. - Негр вылил остатки коктейля себе в рот. - Тебе бы не понравилось, Джесс, если бы я тебя убил, а это бы к чертям засняли на пленку.
- Не слишком. Но та белая девчонка все равно была проститутка. Проститутки - мусор, от них надо очищать города.
- А ты могла бы стать проституткой? - Он просунул руку ей под мышку и нашел пальцами сосок, торчащий из-под тонкой хлопчатой ткани рубахи. - Женщинам это нравится, когда много или несколько сразу?
- Я не люблю кучу задниц в постели. Меня это раздражает. Я участвовала в групповушках, Фрэнк, и в этом нет ничего хорошего. И все же мне жаль было ту Дездемону. Когда Иен сказал мне, что ее задушили поправде, я плакала.
- Ты чувствительна. Ты еще девочка.
- Я уже давно не девочка, если я с тобой сплю. И, представь, я не хочу спать больше ни с кем, успокойся. А ты? - Мулатка закинула смуглую руку, звеня дешевыми браслетами, ему за шею. - Признайся, ты хочешь спать еще с кем-нибудь, кроме меня?
Черная рука скользнула девочке на колени. Залезть под короткую юбку не составило труда. Она выгнулась, прижалась спиной к его бурно дышащей груди.
- Хочу, - сказал он жестко. - Я хочу спать с ней. Исключительно с ней. Только с ней, понимаешь? Она возбуждает меня. Я никогда не думал, что можно повторить все с такой безумной точностью. У меня крыша едет, Джесс. Даже родинка на щеке, даже глаза, как две виноградины - абсолютно такие же. Дьявольщина.
- Дьявольщина? - Мулатка потрогала пальцем пирсинг в ноздре. - Я не верю в мистику. Ну она же не клон, в конце концов. Не овца Долли. Когда ты ее увидишь? Завтра? Это она, Фрэнк, голову на отсечение. Она. Ну, не удалось. Ну, обломились. Всякое бывает.
После второй репетиции в студии Фрэнк подошел ко мне вразвалку. Я видела - его тянуло ко мне, несмотря на его крошку Джессику. Мужчина полигамен. Меня совсем не тянуло к Фрэнку. Меня тянуло к Канату. Но Беловолк не отпускал меня сейчас никуда одну. "С меня хватит этих твоих ножевых ран, резаных и колотых. Ты не персонаж из боевика! Ты живая, и ты должна петь первого числа, стоять на сцене как штык! Пол-Москвы завалится на премьеру! Я самого Президента пригласил!" О, Президент. Все серьезно. На "Любин Карнавал", на гала-шоу Любы, бульварной певички, кокетничающей блатным ретро-репертуаром, явится сам Президент, поклонник оперы, балета и высокого искусства. Наше искусство тоже высокое! Мы - тоже высоко летаем! С тех пор как я стала певицей, окунулась в кухню гастролерши и концертантки, я поняла, что такое вокальный хлеб, с чем его едят.
С чем едят жизнь звезды.
- Эй, Люба, кто тебя? - Фрэнк заботливо тронул черным пальцем мою щеку, шею в нашлепках повязок. - Подралась с продюсером?.. Не поладила с режиссером?..
- Вроде того. Поцапалась, как кошка. Я их, они меня. - Я решила обратить все в шутку. - Видишь, что получилось. Боевые шрамы. Наплюй, еще неделя до премьеры. Все заживет. - Я молчала про порезанную руку. Под закрытым черным платьем не было видно повязки. - Как тебе два моих последних номера?
- Люба, ты как всегда. - Он поднял два больших пальца вверх. - Ты выше сравнений. Ты просто чудо из чудес, и я рад, что ушел от Люция к тебе.
- Я тоже рада. Ты уже так классно треплешься по-русски, Фрэнк. Многие думают, что ты сын от смешанного фестивального брака и родился и вырос в Москве.
- Польщен. - Фрэнк наклонился над моей рукой, прикоснулся толстыми горячими фиолетовыми губами. - Экскьюз ми, что такое "фестивальный брак"?
- Советский Союз, фестивали молодежи и студентов в Москве, Олимпийские игры, русский Мишка, хинди-руссиш бхай-бхай, ду ю андестэнд?!..
Он расхохотался. Я смотрела на его закинутую в смехе черную голову, белые сахарные зубы. Звериные зубы. Как у тигра. Как у черной пантеры.
- Понял!.. Что ж, согласен побыть москвичом. Но я вернусь в Нью-Йорк, Люба. И Джессика вернется. Может быть, мы там поженимся. - Он взял мою руку в свою лапищу, черную и пылающую. - Что вздрагиваешь?.. Боишься?.. Не бойся меня. Ты чем-то взволнована. Я же вижу. У тебя расстройство. У тебя несчастье. Have you bad news?.. Скажи. Я могу помочь тебе? I want to help you, Lyuba…
Семь дней. У меня осталось всего семь дней. Неделя. Неделя, черт возьми.
Надо выходить на Риту. На эту тощую чернявую чертовку, ничего не попишешь. Зубрик затаился, после того как я вернула ему его драгоценный револьвер. У меня в сумке, рядом с Тюльпаном, теперь лежал отличный пистолет "Титаник". "Титаник", как это смешно, "Титаник". Потонем или не потонем?.. Канат, Канат, ты ведь переплыл Атлантику… там, в душном жарком трюме, нелегально… молясь своим восточным богам, своему раскосому Будде: спаси, помоги, довези, не убей…
- Спасибо, Фрэнк. - Я через силу улыбнулась. - Ничего особенного. Сейчас "Карнавал" важнее. Почему сегодня не явились твои рокеры? Не любят вставать по утрам? Вылезают из постели в четыре пополудни?
- У Стадлера выступление. Красный был в зале, ты просто не заметила. И Джессика тоже. Просто они сегодня слушают. Продумывают ситуации. Драма… как это… драма-тургию, yea?.. Еще были испанские ребята, группа "Тахо". Они в восторге. В восторге от тебя, Люба. - Он по-прежнему держал мою руку, не отпускал. - Ты знаешь, - он приблизил ко мне лицо. Оно наплыло на меня, будто черная огромная планета из глубин бешеного пространства. - Я от тебя тоже в восторге. Вос-торг. Что за ваше глупое русское слово - "вос-торг". Что оно выражает. Что означает…
Черное лицо клонилось все ниже. Миг - и он прижмется вывернутыми лиловыми губами, белыми зубами к моим губам. Мне пришлось соображать с быстротой ударяющей молнии. Я поднялась на цыпочки, крепко обхватила Фрэнка за мощную черную шею и прижалась щекой к его щеке. Плакала я натурально. Слезы брызгали из глаз вполне натуральные. Натуральное кино. Тысяча баксов кассета.
- О, спасибо тебе, спасибо, дорогой Фрэнк, дружище, за твой восторг!.. за твою поддержку… за… за любовь… Ты… ты настоящий друг…
Он отодвинул меня от себя. Пристально вгляделся в мое мгновенно оказавшееся зареванным лицо. Погладил меня по мокрым щекам. Я видела, как он усилием воли подавил в себе мощный порыв звериного, мужского желания.
- Да, я твой друг, Люба, - медленно, тяжело сказал он, будто ворочал камни или тащил тачку с мешками картошки. - Я твой друг. Если у тебя горе - скажи. Я помогу.
И я чуть было не раскололась тогда.
Я чуть было не попалась на эту удочку.
Но Фрэнк был такой добрый, ласковый. Он был безупречен. Ну и что, что он желал меня? Мало ли кто и когда желал меня. Желал, вожделел, брал, насиловал, покупал, продавал. Любил меня только один человек. И я любила только его одного.
Даже если бы он лежал нищий, мертвецки пьяный, больной, умалишенный, в парше, песи и проказе, в собственной блевотине, на снегу и льду, в грязи под забором, под грязным гаражом с изъеденной ржавчиной дверью - я бы все равно любила его одного.
Одышка. У него появляется одышка. Надо перестать так много жрать. Еда - погибель человека. Чревоугодие - кажется, один из семи смертных грехов?..
Банкир Григорий Зубрик сидел, раскачиваясь взад-вперед, в китайском плетеном кресле-качалке, купленном им в антиквариате у Бахыта, на Крымском валу. Прелестное кресло, когда качаешься в нем, представляешь лето, отдых, Багамы, Мальдивы. Вот благословенные места, не то что эта северная идиотская страна, где десять месяцев зима, остальное… тоже зима. Телефон! О, этот зверь телефон. Он выгрызает ему внутренности. Взять трубку?.. Не взять?..
"Возьму, пожалуй. Вдруг это насчет нее".
- Халле-о-о-о!..
- Привет, старик. Ты живой?..
- Игнатушка, золотой! - Зубрик сделал сладкий голос, голос-патоку. - Сколько лет, сколько зим!.. Где пропадаешь?.. Почему не забегаешь?..
- Вдруг отвлеку от чего важного. Идешь на "Любин Карнавал"? Я заказал и на тебя билет.
Зубрик как-то сразу обмяк в кресле, покачнулся слабо взад-вперед, остановился. Вздохнул. Подбородки кисельно расплылись на крахмальном стоячем воротничке рубашки от Армани.