Люсин-Рюмин ликовал, особенно когда открыл в Сидоре непревзойденный, гениальный дар выдумывать вопросы. Нужен, скажем, Люсину-Рюмину гонорар, чтобы купить рубашку, - он к мозолисту: Сидор, выручай! И на следующий же день приходит в газету письмо: мол, не могла бы дорогая редакция рассказать, будет ли в грядущей пятилетке в Бауманском районе открыт новый виварий. Ясное дело, Люсин-Рюмин берет за бока исполком и дает краткий, рублей эдак на 15, ответ с развернутым рассказом о вивариях и о жизни в них пресмыкающихся гадов. Была некогда в газете чахлая рубрика "Читатель просит рассказать". Но читатель вел себя вяло, интересуясь все больше, когда возле него откроют станцию метро или фабрику-кухню. С появлением Ширинкина все изменилось: рубрика заиграла, как бриллиант "Граф Орлов".
Орудуя бритвой, Ширинкин жаловался на жизнь. Постарел ли Сидор Иванович, сильна ли стала конкуренция или просто грянуло невезение, но рукописи шли мимо него.
- Сезон, сезон теперь не тот. Сидор Иванович, - успокаивал его Гурмаев. - Народ на дачах, на курортах, в санаториях. Вот подожди осени. А теперь книголюб отдыхает…
- Это так… - кивал головой Ширинкин. - Но настоящий книголюб отдыха не знает. Покой ему только снится. Вот вы отчего не едете на курорт?
- Я - другое дело. Мне на юг нельзя. У меня дача. Жена ремонт затеяла, - тяжело вздохнул профессор. - Ты меня, Сидор, в следующую пятницу не жди. Я колодцем заниматься буду…
- Колодец - это хорошо, - одобрил Сидор, укладывая в футляр инструмент. - А у меня вот плохо, - пожаловался он. - На этой неделе три раза на толкучку выходил, и все попусту. Вы-то как?
- Рукописи "Дубровского" купил, - обронил Гурмаев. Он уже обул ботинки и теперь, кряхтя и наливаясь кровью, завязывал шнурки. Взглянув краешком глаза на мозолиста, он пожалел о том, что проболтался. Ширинкин был бледен, как пяточная мозоль.
- Собственной Александра Сергеевича руки? - хрипло спросил он.
- Собственной, собственной, - нехотя ответил профессор.
Он ожидал всего: изумления, восторга, наконец, просьбы продать манускрипт. Но не этого же: Сидор был точно в полуобморочном состоянии. О возможности продажи "Дубровского" он даже на заикнулся.
Футляры с бритвами вывалились у него из рук. Он с горем пополам побросал все в ящик и, не попрощавшись с Гурмаевым, выскочил вон.
Дачники
Долго будет помнить Николай Николаевич Гурмаев это знойное лето одна тысяча девятьсот… впрочем, не важно какого года.
Неприятности начались уже с ранней весны, когда жена поехала на подмосковную дачу раскрыть розы.
Вернулась она на взводе.
- Что случилось, Галюша? - спросил обеспокоенный Гурмаев.
- У всех дачи, как дачи, - утирая слезы, всхлипывала Галина Еремеевна, - а у нас черт знает что!
- Да скажи, ради бога, что произошло?
А дело было вот в чем: уже давно, несколько лет назад, начал гнить пол на крыльце и к нынешней весне прогнил окончательно. Галина Еремеевна, войдя на крыльцо, провалилась и довольно больно ушиблась.
Дача эта простояла без ремонта уже пятнадцать лет. В первые поры Николаю Николаевичу было вообще не до нее. Он был еще сравнительно молод, только что защитил докторскую, и устройство дачи его нисколько не волновало. Он даже не хотел брать участок.
Галина Еремеевна сама занималась покупкой материалов, рабочими, сама выбирала место для фундамента. Она спорила, горячилась, ездила на какие-то консультации и даже читала учебник строительного техникума. По прочтении оного у нее сложились собственные незыблемые представления о фундаментах, опалубках, отсыпке (как оказалось, весьма сомнительные), но спорить с ней было трудно, и рабочие рыли там и так, как ей казалось нужным и правильным. Нужно же ей было то, чтобы дом их и расположением, и видом не был похож на соседние дома. Потому и получилось, что у всех дома стояли в глубине, а у Гурмаевых у самого забора, у всех дома были одноэтажные, но с большими удобными верандами, у Гурмаевых же дом вылез в полтора этажа, без веранд и на очень низком фундаменте. Во время строительства землю из-под фундамента везде разносили по участку. Гурмаева же решила, что сыпать глину на хорошую землю смешно и глупо, и велела валить ее внутрь фундамента, под дом, - так, казалось ей, будет теплее. В результате у всех соседей в домах было сухо, так как подпол хорошо продувался, у Гурмаевых же дом просыхал только к середине лета.
Но, несмотря ни на что, Галина Еремеевна дачу любила, гордилась ею, и, когда летом с хорошей погодой вся семья перебиралась за город, она трудилась на участке и по дому неустанно и несла нелегкий крест подмосковной дачной жизни с улыбкой Марфы Великомученицы.
Вот почему, когда встал вопрос о капитальном ремонте дачи и Гурмаев, испугавшись беспокойства, заикнулся о том, чтобы дачу продать, Галина Еремеевна не только отвергла эту идею, но и представила мужу целый список дополнительных улучшений. В соответствии с этим списком, помимо основных работ, надлежало: оборудовать погреб, где можно было бы хранить клубни георгинов, переложить печь наподобие камина и в довершение всего вырыть индивидуальный колодец: вода, которой пользовались все, пахла, казалось Галине Еремеевне, лягушками.
Не знаю уж почему, но труднее всего Гурмаеву достался колодец.
После долгих поисков и телефонных звонков на заводе железобетонных изделий где-то под Загорском нашелся человек, который согласился отпустить нужное количество бетонных колец. Нелегко далась и подвозка их к даче. Гурмаеву пришлось целый день проторчать возле заводских ворот в ожидании левака. Наконец, уже к вечеру, его окликнули.
- Куда повезем? - поинтересовался шофер.
Гурмаев ответил.
- Ну вот что, папаша, - по-деловому объяснил Гурмаеву шофер. - Четыре красненьких - и дело в ажуре. Для ровного счета пять.
- Пять чего? - не понял Гурмаев.
- Эх, счастливый вы, папаша, человек, - вздохнул шофер. - Вы кем же будете?
- Я Гурмаев, - представился Николай Николаевич, - ортопед. А вы?
- А я Степа, - скромно отрекомендовался шофер.
Через полчаса профессор уже трясся в разогретой
Степкиной кабине и, оглядываясь назад, видел, как шедший сзади автокран приветливо кивает ему стрелой.
- У вас что же, и расценки существуют? - выспрашивал он у Степки.
- А как же? Сами-то, небось, тоже берете? Сколько, если не секрет?
- Рубль пятьдесят за прием.
- Не густо, - посочувствовал, Степка. - Это что ж, по госпрейскуранту?
- Конечно.
- Ну а если без государства, с полным сервисом? Тоже рубль пятьдесят?
- Ну зачем же? - пожал плечами Гурмаев. - Тут зависит от характера услуги, от положения человека, от его достатка: Да мало ли от чего. И в любом случае содержимое конвертика определяет сам пациент.
- Вон оно как, - мечтательно протянул Степа. - Поглядел на ногу и пожалуйста вам - хрустящий конвертик. Нет, нам так нельзя. Культуры не хватает, - сокрушенно вздохнул он. - Ой как не хватает! Да и грубость, конечно, заедает. Нанюхаешься бензину за день, естественно, никакого уважения к человеку уже не имеешь. Эх, как бы я уважал людей на вашем, товарищ профессор, месте! Я ведь как понимаю жизнь: во всем должна быть взаимность. У нас вот в продмаге табличку повесили: мол, будьте взаимно вежливы. Ну а если эта самая Любка на двести граммов ветчины сто пятьдесят валит чистого сала? Да еще грудью норовит на весы прилечь - что бы вот вы сделали в подобном случае?
- Я? Я бы потребовал жалобную книгу, ну и написал бы туда какие-нибудь нехорошие слова.
- Правильно, очень правильно говорите! Только ведь завтра она приведет в магазин своего хахаля, и он под вашей записью напишет свою: прошу, мол, занести продавщице Любови Тихоновне Красавиной благодарность, так как она меня очень хорошо обслужила, и вся очередь была довольна ее обходительным обращением.
- Да… - задумчиво протянул профессор, проникая в сложный механизм жизни.
- То-то и оно! Поэтому я и не пишу в книгу: времени у меня для этого нет. А говорю я ей, стерве, какая она есть при этом б… Недавно имел неприятность на пятнадцать суток через эту самую несдержанность. А вы говорите - конверт! Разве ей через конверт культуру донесешь? Ее паровым молотом толочь надо. Я правильно говорю?
- Да… - удивлялся профессор, еще глубже проникая в тайный смысл быта.
- Понятно, - рассуждал уже о чем-то своем Степан, - образование, оно тоже играет… Ну а как, если все образованными станут? Что тогда? А?
- Всеобщее высшее - это в перспективе, - заметил Гурмаев.
- И не дай бог! Я для советской власти тут вижу одни неприятности, - государственно заметил Степан.
- Это как же так? - заинтересовался Гурмаев.
- Очень просто!..
Видно было, что Степан думал об. этом сложном вопросе неоднократно.
- …Возьмите, к примеру, меня. Жена все уши прожужжала: иди да иди в техникум, не хочу с шофером жить. Я ей резон сую: мол, дура, после техникума где я тебе двести пятьдесят в месяц возьму? А она: от тебя, говорит, бензином в постели разит. Вот ведь она что говорит!
- Да… - в который уже раз протянул Гурмаев, дивясь неожиданному повороту разговора. Но эти его мысли были прерваны громким возгласом Степана:
- Здесь, что ли?
- Здесь! - отвечал Гурмаев, увидев перед собой знакомую улицу и дом.
- Тогда открывай ворота…
Еще сложнее было с рабочими. Гурмаев ждал их в четверг, как условились, и специально из-за этого остался на даче. Но рабочие в тот день не пришли, а объявились лишь в субботу. На вопрос Гурмаева, отчего же они не пришли в четверг, коротко ответили: поправляли здоровье. У одного из мастеров сильно косил глаз.
К делу они приступили без промедления, что очень понравилось Гурмаеву. Так что к обеду одно кольцо полностью ушло в землю, и уже накатили второе, когда Галина Еремеевна пришла звать к обеду.
- На второе будет рис с бараниной, - сообщила она, разливая огненный борщ.
Однако к пище мастера не проявили никакого энтузиазма.
- Хозяин, - обратился к Гурмаеву тот, у которого косил глаз, - а надо бы того… спрыснуть. А то вода тухнуть будет.
- Отчего же она будет тухнуть? - удивился Гурмаев. - У других не тухнет…
- У других не тухнет, а у тебя будет.
- Но… позвольте, - сопротивлялся Гурмаев, чувствуя жгучую обиду, - свойства земли, они как будто бы…
- Это уж как хотите, свойства или не свойства, - сморкаясь в палец, прервал его тот, у которого один глаз косил, - только уж это как есть…
- Обычай такой, - поддакнул другой мастер, тот, у которого оба глаза смотрели прямо.
- Да я бы и рад, да ведь нет. Сам-то я не пью…
- А мы что ж? Мы разве пьем? - обиделись мастера. - Да нам на алкоголь начхать. Только нельзя! - суеверно заметил тот, который смотрел прямо.
- Галюша, - тихо позвал Гурмаев, - у нас где-то спирт для компрессов был, ты бы посмотрела…
Первая рюмка была выпита за хозяйку дома и за замечательный борщ, который, как высказался один из мастеров, "до самого пупка прожигает". Вторую хотели поднять за хозяина, но Гурмаев уперся и сказал, что так нельзя, что надо прежде выпить за главное, то есть за колодец.
- Пусть вода в нем будет чиста, как слеза младенца, - пожелал косой мастер.
Гурмаев, растроганный, попросил налить и ему.
- Пусть он будет глубоким и свежим, - сказал он.
Мастера дружно крякнули и достали из сумы бутылку портвейна "Кавказ".
Когда Гурмаев уснул после выпитого, странные видения роились в его голове. Чудилось Николаю Николаевичу, будто лежит он на террасе загородного дома в шерстяной расшитой душегрейке и наслаждается благолепием природы. Прожужжал шмель, залетела бабочка, потолклась перед носом профессора и запорхала дальше. Куда летишь, пеструшка? Сон дивный, сон чудный. Гурмаеву не хотелось отрывать взгляда от прихотливого полета божьей твари, он чуть скосил глаза и узрел нечто такое, что даже во сне показалось ему странным. Бабочка, только что порхавшая над головой, долетела до порога и опустилась на грудь человека, до странности похожего на Сидора Ширинкина. Рука Сидора в каком-то замедленном ритме описала дугу и вдруг сграбастала бабочку. Хрустнули пальцы - и акварельные крылья бабочки превратились в пыль. Сердце Гурмаева сжалось.
- Что же ты делаешь, басурман? - запротестовал он. - Живую природу губишь…
- Так ведь она, стервь, всю капусту изгадит, - сурово сказал человек с обликом Сидора.
- Ширинкин, ты? - воскликнул профессор.
Но человек, так похожий на мозолиста, сделал предостерегающий жест рукой.
- Как ты сюда попал, Сидор? - невольно переходя на шепот, спросил Гурмаев.
- Поговорить надо…
- О чем же, Сидор?
- О Дубровском…
Тут с человеком, похожим на Ширинкина, произошло что-то странное. Он заволновался, замахал руками, в его глазах мелькнул испуг, и, уткнувшись носом в душегрейку профессора, он глухо зарыдал.
- Что ты. Сидор, что, голубчик, - гладил его Гурмаев по голове. - Разве беда какая?
- Беда, ой, беда, - запричитал Ширинкин.
- С кем же беда. Сидор?
- С Дубровским…
- Ты какого, Сидор, Дубровского имеешь в виду? Того толстого из Заготпушнины, что к тебе по вторникам ходит?
Мозолист поднял на профессора испуганный взор.
- Да хрен с ним что будет. Он здоров, как мерин.
- Какого же тогда Дубровского?
- Известно, какого, - Александра Сергеевича Пушкина. Его творенье!
- Так, так, так… - задумчиво говорил Гурмаев, следя за секундной стрелкой. - Пульс у тебя нормальный, разве что самую малость учащен. Переутомился ты, Сидор, отдохнуть тебе надо.
Но Ширинкину эти профессоровы слова почему-то не понравились. Он вырвал руку, которую поглаживал Гурмаев.
- Что ты мне пульс считаешь? Ты лучше денежки свои посчитай! Сколько за "Дубровского" отвалил?
- Ты, верно, хочешь спросить, сколько я за рукопись "Дубровского" уплатил?
- Ну да, да… Дошло, наконец. Сколько с вас сорвал этот прощелыга? - кипятился Ширинкин. - Я ему руки обломаю… Я его бритвой, негодяя…
- Ах, ах… - вздыхал Гурмаев. - Да что же ты его ругаешь, Сидор? Разве "Дубровский" не стоит того, что уплачено?
Смотреть надо было! - кричал Ширинкин, от волнения переходя на "ты", чего раньше никогда не позволял. - Заладил: Дубровский, Дубровский, Дубровский Ему липу всучили, а он и рад…
- Почему же липу? - обиделся профессор.
- А потому! Разве я "Дубровского" не знаю? Наизусть помню от первой до последней строчечки…
"Весь дом был в движении, слуги бегали, девки суетились, в сарае кучера закладывали карету, на дворе толпился народ, - с чувством декламировал мозолист. - В уборной барышни, перед зеркалом - дама, окруженная служанками, убирала бледную, неподвижную Марью Кириловну…
- Скоро ли? - раздался у дверей голос Кирила Петровича.
- Невеста готова, - сказала дама Кирилу Петровичу, - прикажите садиться в карету.
- С Богом, - отвечал Кирила Петрович и, взяв со стола образ: - Подойди ко мне. Маша, - сказал он тронутым голосом, - благословляю тебя…
Бледная девушка упала ему в ноги и зарыдала.
- Папенька, папенька…
По лицу Ширинкина текли крупные мутные слезы.
- Ну и что? - спросил изумленный Гурмаев. Он никогда не слышал такого задушевного чтения.
- А вот что, - проговорил Ширинкин, утирая ладонью глаза, - у Александра Сергеевича как? - "С Богом, - отвечал Кирила Петрович и, взяв со стола образ…"
- Ну?
- А у вас? - "С Богом, - отвечал Кирила Петрович и взял со стола обрез". У Пушкина: "В сарае кучера закладывали карету", а у вас в списке уж совсем бог весть что: "В сарае кучера закладывали".
- Постой, постой, - заволновался профессор. - Может, это Александр Сергеевич маху дал? Он хоть и классик, а…
- Конечно, держи карман шире. Можно подумать, Александр Сергеевич без отрыва от производства лицеи кончал…
- А скажи-ка мне, Сидор, - с загадочной улыбкой и уже совершенно спокойно спросил Гурмаев, - откуда тебе все это известно, разве ты рукопись видел?
Лицо Ширинкина сразу окаменело, в глазах промелькнул испуг. Он снова понес околесицу.
- Помилуй Бог, не было греха. Не было! Не видел! Ничего не видел, ничего не знаю. Вот тебе крест, сам не ведаю, что несу…
- Что же, тебе все это приснилось?
- Приснилось, истинное слово, приснилось, - обрадовался Ширинкин. - А я уж так напугался… Шутка ли. а вдруг сон в руку? Дай, думаю, съезжу, упрежу. Сон, он всякий бывает, особенно в наше научное время. Может, гипноз?
- Бывает, бывает, Сидор, - проговорил Гурмаев, жалея Ширинкина.
Надо было что-то предпринимать: с Сидором творилось неладное.
- Ты все же съезди, съезди, - шептал мозолист. - Сон теперь ядовитый пошел.
- Я съезжу, обязательно съезжу, Сидорушка… Ты, главное, успокойся, посиди, а я мигом…
Оставив Ширинкина на террасе, Гурмаев ринулся к телефону.
- Явные признаки душевного расстройства… Видения наяву, бредовые явления, галлюцинации, - кричал он в трубку…
"Это ничего, это быстро поправят. Теперь это бывает, - соображал он. - Информационный взрыв… Стрессы… Нервные нагрузки… Курс уколов, массаж - и все пройдет. Главное, сейчас его успокоить…"
Но когда профессор вернулся на террасу, Ширинкина на месте не было. Гурмаев обошел весь сад, искал в сарае, с содроганием сердца заглянул в колодец. Своего присутствия Ширинкин нигде не обнаружил.
Обеспокоенный, взволнованный странными словами Сидора, томимый смутными предчувствиями, Гурмаев собрался и уехал в Москву.
Часа через полтора на даче Гурмаевых зазвонил телефон. Взявшая трубку Галина Еремеевна едва узнала голос своего супруга.
- Что случилось?
- Приезжай немедленно, - приказал профессор. - Нас обчистили…
Детективные страсти
Увы, профессора в самом деле обобрали. Увезли прекрасные китайские ковры, антикварный сервиз на двенадцать персон, стянули каштановую с проседью норковую шубку Галины Еремеевны. Разрушили весь создававшийся годами и трудами Галины Еремеевны уют, Не побрезговали даже мелочью - прихватили, злодеи, шесть комплектов индийского постельного белья в нежнейшую полоску, два дивных французских парика и тигровый купальник, которым Гурмаева мечтала убить "все Гагры".
В комнатах царил разгром, или, как впоследствии, вспоминая, выражалась Галина Еремеевна, "азиатский цунами",
Единственным нетронутым в квартире местом оказался туалет: туда-то и скрылась искать утешения рыдающая Галина Еремеевна.
Вид клозета несколько успокоил её, Было ясно, что злоумышленники почему-то обошли стороной этот интимный уголок интерьера: все было цело, все блестело чистотой, все отдавало вкусом. Стены и пол, в тон унитазу, были выложены бледно-розовой импортной плиткой со сценами из жизни двора Людовика XIV. К дверям шкафчика, скрывающего черные потливые трубы, был прикреплен гобеленчик "Белль жардиньер". Висел тут и цветной японский календарь за прошлый год, подаренный Гурмаеву пациентом, работающим в Аэрофлоте. Календарь в самых соблазнительных ракурсах повествовал о ночной жизни Гонконга.
Глядя на всю эту красоту, прислушиваясь к доносившимся из комнат голосам, Галина Еремеевна неожиданно для себя самой вдруг подумала:
- А ведь найдут, непременно найдут.