***
А вот и вовсе не выбрала!
Лишь поздно вечером включила Мартуся свой сотовый, и первое, что она сделала, - выплеснула из него ядом.
- Поренч! Ничего лучше не могла придумать? Как такое тебе в голову пришло? Не смей при мне даже произносить это имя! И чтобы я больше не слышала об этой свинье!
- Вот насчет свиньи, - пробормотала я безропотно, - мне так и казалось, что я кое–какие мелочи подзабыла. Когда это все происходило? Ну, та твоя афера?
- Когда?.. Да почти четыре года уже прошло. И что это ему дало, подлецу? Так и не бросил у них якоря. Да я тебе сто раз об этом рассказывала, хочешь, напомню? Хотя меня всю так и трясет от отвращения. Простить себе не могу, что чуть было и тебя не втянула в это грязное дело!
Вот тут и я припомнила. Ну конечно же, она мне об этом рассказывала, я даже мимоходом познакомилась с Поренчем как с любовником Мартуси, а что? Внешне он производил неплохое впечатление. И все‑таки тут же я почувствовала в нем нечто такое, что меня сразу же от него отшатнуло. И никак не могла понять, что она в нем нашла, хотя, возможно, тут дело вкуса. Однако с самого начала меня охватили нехорошие предчувствия…
В Краков она перетащила его на собственную погибель. Предполагалось, что он станет вторым режиссером у Лапинского, который ставил очень редко, зато выдающиеся вещи. Краковское телевидение решило разориться на производство, я видела результаты, некоторые отрывки просто отличные. Помню, все удовольствие при их просмотре отравляла мне слезами и отчаянием Мартуся, оскорбленная в своих лучших чувствах. Я очень хорошо ее понимала и сочувствовала от всего сердца, ведь ее обвели вокруг пальца, с большой ловкостью использовали и отшвырнули за ненадобностью, а она уже настроилась сделать большую карьеру. Режиссера ей не дали, все ограничилось должностью заведующей производством, просто смех. А этот подонок, Поренч, зацепился там, разыгрывал влюбленного, так весь и пылал от страсти… Взлетел на верхнюю ступеньку карьеры краковского телевидения. Как он это сделал? Ничего удивительного, там всем заправляла пани Иза: она не только переспала со всей дирекцией, но и с этим паршивцем роман закрутила. Однако есть еще справедливость на белом свете он погорел на том, что принялся перечеркивать сценарий Лапинского, внося в него свою лепту. Большой шум тогда поднялся, гром и молнии захлестнули телевидение, но как‑то быстро все потушили, Поренчу дали пинка под зад и вышвырнули потихоньку, лишь пани Иза какое‑то время ходила с кроличьими глазками. А за то, что Мартусе он тогда грандиозную свинью подложил, пусть постигнет его, мерзавца, заслуженное наказание! Да как я могу забыть про эти ее страдания, о которых она мне все рассказала?!
Я не знала пани Изы, и ее любовные перипетии меня не интересовали ни в малейшей степени, однако с интересом выслушала эту несчастную повесть и все вспомнила. Ну как не стыдно, забыла о терзаниях Мартуси, ведь она тогда столько плакалась мне в жилетку!
Я попыталась оправдаться:
- Нет же. В общих чертах о свинстве я помню, только услышала фамилию Поренч, меня словно кто пихнул, просто хотелось убедиться, не перепутала ли чего…
- Убедиться ей захотелось! Убедилась?! Или тебе еще мало?
- Знаешь, он в обстоятельства не очень укладывался, никак я его не могла под них подогнать. Вроде бы раньше он был приписан к Эве Марш…
- Чушь собачья! - выкрикнула Мартуся, извергая огонь, пламя и поливая их мстительным ядом. - Это он сам трепался о таких вещах, вешал людям лапшу на уши, горло драл, особенно перед бабами, которые могли ему пригодиться. Да нет, не только в смысле карьеры, просто помогли бы проникнуть в нужную среду - познакомить с нужными людьми, одолжили бы денег, которых он никогда не отдаст…
- Если не ошибаюсь, то ты тоже…
- А как же! Ясно, я тоже попалась на эту удочку!
- Но говорят, с Эвой Марш он и жил вместе…
Мартуся злорадно захихикала.
- Все правильно. Жил. Вместе. На одном этаже в двух разных квартирах и совершенно случайно. Она там давно проживала с родителями, а он снял квартиру у типа, который вечно уезжал за границу и в той квартире почти не бывал. Вот это у него называлось "вместе".
- Но вроде бы считалось, что они стали парой…
- Кто так считал? Кто так говорил? Ты это от нее самой слышала? Нет, это он давал понять, причем так деликатно, что духовой оркестр по сравнению с ним - тишь да гладь. И на нее же бочку катил, преподносил в таком духе, что это она пылала к нему страстью, а он - нет! Потом из вежливости согласился - надо же уступать дамам - она уперлась: будем вместе писать сценарий, и он опять согласился, и не знаю, что он там еще наплел. А все было как раз с точностью до наоборот.
- А ты откуда знаешь?
- От него самого. Надо было слышать, КАК он об этом рассказывал, даже солгать толком не умеет! У него то и дело вырывалась правда, шила в мешке так и не смог утаить. Возненавидел ее смертельно, и уж чего только о ней не наплел! Из себя строил мученика, а она, гетера бесстыжая, использовала его, обманула и выставила, так что он вынужден был бросить ее.
- Вроде не очень‑то последовательно…
- А он не дает себе отчета, что заврался. И возможно, меня считал кретинкой, так не очень‑то и старался выдумывать. Он ведь внешне хорош, - ты видела его, знаешь, внутри же, тьфу! - одна мерзость. Сверху посеребрено, а внутри дерьмо. Даже если бы она с ним… да нет, не совсем ведь потеряла голову, а если головка слегка и закружилась, все сразу прошло, лишь только приступили к сценарию.
- А к какому сценарию? - не очень поняла я.
Тут что‑то не так, кто‑то напутал. Или я не так поняла, или соседка плохо подслушивала, или папаша позволил обвести себя вокруг пальца.
- Того, который они писали вместе, - пояснила Марта.
- Минутку. Что за сценарий они писали вместе? Первый раз слышу.
- Ты разве не знаешь? А вполне возможно, что и не знаешь. Он хотел писать с тобой, ты уж извини меня, но ты не пошла на это. С тобой все обошлось тихо–мирно в узком кругу, никто и не знал. А в случае с Эвой Марш было совсем по–другому. Как только появилась вторая экранизация по ее книгам, он тут же уговорил ее писать с ним вместе сценарий.
- Так, как ты меня уговаривала?
- Брось, Иоанна, я глупость отмочила, так ведь извинилась перед тобой. С кем не бывает. Но, думаю, ее он обрабатывал, доказывая, что у него есть нужные знакомства, блат, он сам и режиссером будет, ну она и поддалась. Поддалась, раз написали, как же еще? А точнее, написала‑то она. Я читала, очень хороший сценарий, да что я такое говорю - просто супер! Сразу видно - ее заслуга. В нескольких частях. Сняли две части, и даже не стану говорить, что из этого вышло, я и слов таких не знаю. "Дерьмо" было бы незаслуженным комплиментом. Дальше снимать не стали, и отснятое наверняка где‑то лежит. А потом этот… ох, тут бы я выразилась! - вывел из себя Лапинского и вынужден был когти рвать.
- Так, так, - только и сказала я, а в голове - вихрем мысли. И главная: надо же, какой опасности я тогда избежала!
Мартуся вдруг спохватилась:
- Слушай, мы тут с тобой о пустяках, а там Држончек Он и в самом деле убит?
- Магда говорит - и в самом деле.
- Да кому же захотелось пачкаться о такую мразь…
Я не дала ей закончить.
- Наверняка какой‑нибудь эстет, не выдержавший его "творчества". А Поренч адреса не называл?
- Да, минутку, сейчас постараюсь вспомнить. Я еще подумала - какая смешная улица. Вспомнила! Улица Винни–Пуха!
- В центре. Слушай, улицы Винни–Пуха нет!
- Как это нет? - удивилась Мартуся.
- Административно нет. А на практике есть.
Мартуся жалобно простонала:
- Возможно, меня слишком расстроили отвратительные воспоминания и я стремительно поглупела. Не понимаю. Я же отлично слышала - она живет на улице Винни–Пуха, и он даже этим гордился.
- И правильно, очень элитарный район, и все улицу так и называют. Но официально улица Винни–Пуха называется улицей Варецкой. Это все равно что улица Тувима - это Свентокшистская и Новый Свят. Поскольку я лично пострадала из‑за этого, то хорошо запомнила.
Мартуся была заинтригована.
- Вот не знала, надо же, какие странные вещи творятся у вас в Варшаве. Но я все равно не понимаю, откуда известно, что это улица Винни–Пуха?
- По всем стенам написано, вот и известно. А у домов с номерами - Варецкая.
Еще не совсем поняв, Мартуся вдруг о чем‑то глубоко задумалась.
- Знаешь, я не помню… кажется, тоже слышала. Я хочу сказать, Слышала номер квартиры. И еще, какой‑то по счету подъезд… И где же он сейчас, этот Поренч?
- Не имею понятия. Возможно, не в Варшаве, а, например, в Лодзи. Или вернулся уже в Варшаву?
- Да уж не пропадет, отыщется. А он тебе зачем?
- Мне он ни к чему. Наоборот, я бы не хотела с ним столкнуться. Мне нужна Эва Марш.
- Зачем?
- Трудно сказать. Да для всего. Она мне для разных вещей нужна.
Мартуся не стала допытываться, оставила меня в покое и вернулась к тому, что относилось к ее профессии.
- Знаешь, что они сделали с тем ее сценарием? С совместным их трудом? Ни в жизнь не догадаешься! Там были восхитительные, потрясающие сцены, а сняли что? Растянутое, как кишки, не пойми что. Вместо свежей рыбы - сиськи продавщицы, причем растянутые в бесконечность! И больше ничего. И это выдается как величайшее достижение современности! Удачный прием! Тьфу, при одном воспоминании тошнит!
- Это такое новое направление, - поучающе заметила я. - Ну вот как в фильме "Огнем и мечом" вместо фляги знаменитого выпивохи пана Заглобы нам показывают бюст трактирной девки. Знаковые символы заменяются зрительными.
- Что?!
Ничего. Женджян в полузабытьи таращит глаза и оживает при виде такого.
- А диалог в ее экранизации хуже рекламного бреда. Клянусь, я давно нигде такого не видела. А может, и никогда!
Тут вдруг мне многое стало понятным.
- Кто это делал?
А, один восходящий гений, Юлиуш Заморский, кто‑то его силой нам навязал - разумеется, кто‑то из варшавских. С большими амбициями мальчик..
- А чем он занимался до сих пор?
- В муках породил пять или шесть фильмов, стругает их из старых детективов, переделывает по своему вкусу и получается у него… ну как у Агаты Кристи в "Восточном экспрессе", когда Пуаро появляется в виде огромной черной снежной бабы с ноутбуком. Про это иначе и не скажешь…
Тут вдруг в трубке телефона пропал текст, вместо него раздались вой, дикий хохот, ужасающие стоны и хрип… Мартуся не нашла слов, заменив их звуками, которые в экстазе издают певцы–любители на эстраде…
- Поняла? - донеслось до меня через какое‑то время.
- О да! Теперь я начинаю почти все понимать, - подтвердила я.
***
Адам Островский настоятельно просил разрешения навестить меня. Я с радостью согласилась, без сожаления отказавшись от запланированной работы, поскольку и мне тоже очень хотелось побеседовать с ним. По телефону он ни словом не намекнул на тему интервью, которое намерен взять у меня, да я и сама догадалась, о чем пойдет речь. Почему‑то обычно мы с ним встречались там, где происходили какие‑нибудь неприятности, и он никогда не имел возможности спокойно записать все, что хотелось. В моем же доме обстановка спокойная, говори и записывай что вздумается.
Островский был хорошим и - редкий случай - честным журналистом. В своих интервью он никогда не перевирал сказанного собеседником, не приписывал ему сказанного другими, не выдумывал, чего не было. Вопросы задавал обдуманно и на тему. И был грамотным. Кроме того, был просто симпатичным человеком и опытным журналистом, остроумным и находчивым. Мы были знакомы уже много лет, он взял у меня два больших интервью и одно маленькое, и мне абсолютно не к чему было придраться.
Я приготовила и кофе и чай. Островский предпочел кофе.
- Ну, а вы что скажете? - начал он без предисловий. - Такой шум вокруг всего этого подняли!
- А что, разве по моему лицу вы не видите? Мне еще не мешало бы подпрыгивать и хохотать от радости?
Островский полез в свою сумку и предупредил:
- Это еще не интервью, я пока не созрел для него. Но любой знает, что вы второй раз одно и то же не только не сделаете, но и не повторите. Разрешите, я стану записывать?
Я лишь плечами пожала.
- Ясное дело. Только прошу не злоупотреблять отдельными моими фразами, вырывая их из контекста.
- Разумеется. Вы меня знаете. Откровенно говоря, мне и самому любопытно знать, кого вы подозреваете. Так сказать, в личном плане любопытно.
- В личном плане бабка на двое сказала. Лично мне он был противен до такой степени… Минутку, а вы про кого спрашиваете? Про Вайхенманна или про Држончека?
- Меня интересуют оба.
- Вот я и радуюсь из‑за них обоих и не намерена скрывать своих чувств. Я до такой степени не переносила этих мерзавцев, что старалась поменьше о них думать, а потому практически ничего не знаю об их частной жизни. Држончек - это такая маленькая, раздутая от спеси жаба, а вот Вайхенманн… Черт его знает, что он кому сделал плохое и кто его ненавидел до такой степени, чтобы укокошить. Полагаю, все! Наверняка все. Разве что вам известно о каком‑то исключении?
- Ни о каких исключениях я не слышал.
- Вот я и говорю. Значит, не ошиблась. И тут такое дело. С одной стороны, кто‑то пострадавший по служебной линии - человек со сломанной карьерой, вышвырнутый за ворота, отогнанный от корыта, с другой стороны, тот, которому все это "творчество" стало поперек горла. Не выдержал и в ярости пришиб мерзавца. Третьего варианта не нахожу.
- А Држончек? Вы полагаете, что он тоже кому‑то мешал?
- Об этом вам известно больше, чем мне. Я лишь могу предположить следующее: какому‑нибудь рекламщику или составителю программ - неважно, как они правильно называются на телевидении, - он внушил мысль, что работает над шедевром, хитом столетия, экстра–супер и даже больше, начальство огребет все награды, - короче, заливал по–страшному. Кретин поверил и подмахнул не глядя, принялся рекламировать вовсю, вплоть до залпов из "катюш". А когда просмотрел разрекламированный шедевр Држончека и рванул к нему, высказать все, что думает… Короче, когда опомнился, узрел перед собой бренные останки.
Островский слушал с большим интересом.
- Отличный получается у пани детектив, хотя я несколько сомневаюсь насчет таких эмоций… А не полагаете вы, что, напротив, какой‑нибудь патриот…
- Патриот? Вы имеете в виду?..
Островский наверняка больше меня знал о таких вещах и внес свою лепту в версию убийства.
- Мы же посылаем фильмы на конкурсы, фестивали и тому подобное. Ублюдочные фильмы Држончека тоже посылали, мне лично было стыдно за уровень нашей культуры…
- Из патриотизма? Мне бы тоже было стыдно. А что о них на всех этих фестивалях говорили?
- Тактично замалчивали.
Я покачала головой, пытаясь сохранить хоть остатки объективности, но все равно не удалось. И задумчиво произнесла:
- Если бы Држончек снимал фильмы, я бы, скорее, сделала ставку на автора произведения. То же самое в случае с Вайхенманном, если бы он измывался над живыми…
- Так ему же удалось нескольких отловить!
- Вот они у меня и занимают первые места в списке подозреваемых. Разве что их чувства несколько притупила реклама–Тут мой гость взорвался.
- Ну что пани такое говорит, уши вянут, ей богу… Разве это реклама? Чистая антиреклама! Для каждого автора это прямая компрометация. Неужели вы не обратили внимания на такой факт? И никто вам не сказал?
Журналист недоумевал, подозрительно глядя на меня. Я тоже с подозрением и недоумением смотрела на журналиста, не понимая его.
Выпив одним глотком остаток кофе, он заговорил:
- После неудачной экранизации стремительно падает спрос на книгу. Неужели вы об этом не знали? Автор теряет популярность, им больше никто не интересуется. Несколько очень неплохих авторов пострадали от этого, среди них Бенинья, Дышинский, Марш…
Я так и подскочила.
- Эва Марш, сказали вы?
- Ну да. Из‑за того, в каком виде вышли на экране ее творения. А вы сами?..
- Лучше и не напоминайте! Я, можно сказать, поставила рекорд, мои произведения никогда не появлялись на экране и были вычеркнуты из списков экранизаций, но зато я знаю причины этого. Иногда из‑за вражды постановщиков, иногда из‑за противоречий в творческом коллективе… Может, с Дронжеком тоже кто‑то ссорился, а вот с Вайхенманном не посмел бы… И встать ему поперек дороги тоже не решился бы. Да, взрыв эмоций - это сила. А вот насчет того, что после провала фильма падает продажа книги, - это правда?
- А то вы не знали! В разной степени, но вообще падает. Я лично сколько раз сталкивался с этим явлением. Пропадает интерес к автору. А вас это удивляет?
- Что вы, напротив! То есть удивляет факт, что реакция читателей так похожа на мою. Если честно, то такой поддержки я не ожидала.
- Не понимаю я вас, - нахмурился журналист. - Ведь вам же это давно известно и вы сами не раз говорили, что всегда оказывается виноват автор.
Он прав, и я несколько раз утвердительно кивнула. Тут же вспомнила и не преминула сказать журналисту о весьма примечательном факте:
- Откровенно говоря, если бы сначала посмотрела фильмы по романам Агаты Кристи "Выстрелы в Стоунгэйтс" и "Тайна бледного коня", то в руки бы не взяла ее книг. То же с "Усыпленным убийством". Смертельная компрометация и антиреклама, впрочем, она сама именно так оценивала эти творения кинематографа. Точно так же обстоит дело с произведениями Мэри Хиггинс Кларк. Счастье еще, что я много читаю и всегда опережаю фильм. А Эва Марш? Маленькая пухленькая блондиночка в роли Агнешки Дигант! Надо же такое отмочить! Интересно, какой кретин подбирал актеров на роли?
- Могу сказать, какой именно. Разумеется, режиссер.
- Какой режиссер?
- Гениальный постановщик, Юлиуш Заморский. Недавно его даже наградили.
- Заморский! Тот самый, сценарист… Вот и еще кое‑что узнала. Выругавшись про себя, я жестом предложила Островскому вторую чашку кофе. Он охотно согласился, тем более что чашки у меня были очень маленькие.
- И вы думаете, что именно поэтому она перестала писать? - спросила я, ставя перед гостем кофе.
Островский, уже запустив ложечку в сахарницу, замер и бросил на меня быстрый взгляд.
- Вы имеете в виду Эву Марш? Интересный вывод. Но мне казалось, вам лучше знать.
- Почему мне…
- Да такое у меня создалось впечатление, что вы с ней как‑то связаны. Нет, не то слово. Точнее, знакомы. Нет? Ну тогда заинтересовались ею?
- Нет, мы не знакомы, я ничего о ней не знаю, и очень хотела бы узнать. И вообще, с чего вы взяли, что я заинтересовалась?
Островский помолчал, помешивая кофе.
- Наверное, от кого‑то услышал. С кем вы о ней говорили? Фильмы, кассеты? Что‑то в этом роде… Какое‑то легкое дуновение ветерка донесло.
Я еще успела подумать, что на телевидении сплетни разносятся не с легким ветерком, их со свистом рассеивает бешеный вихрь, но тут вдруг хлопнула входная дверь, и грохот в прихожей заставил нас вскочить с мест. В гостиную, уже не бешеным вихрем, а яростным смерчем ворвалась Магда. Не звонила у калитки, не постучала в дверь! Затормозила, уцепившись обеими руками за буфетную стойку, с размаху заехав по лампе качающейся на плече сумкой.