– А в моргах искали? – повторил Каукалов. – В моргах пробовали искать?
– Не знаю. – Катя снова задохнулась в плаче, и через несколько секунд телефон отключился.
Каукалов долго с тупым удивлением разглядывал старую облезшую телефонную трубку, соединенную гибким кольцатым шлангом с аппаратом, слушая немощные пикающие гудки, доносящиеся из эбонитовой дырчатой розетки, похожей на маковку крупного лотоса, потом повесил трубку на рычаг.
Во дворе все было так же пусто. "Самое удобное время стрелять, – невольно отметил Каукалов, – ни единой души. Уложат – и никто не увидит". Тут ему показалось, что ему под локоть ткнули ствол; он явственно почувствовал холодную тяжелую сталь пистолета. Каукалов охнул, шарахнулся от пистолета вперед и, больно задев лбом за железный край телефонной будки, вылетел из нее.
И никого не увидел. Принесшийся из-за угла дома ветер поднял со снега половинку рекламной газеты, бесплатно засовываемой почтальонами в ящики, проволок ее по воздуху несколько метров и с маху прилепил к железному боку будки.
От этого противного шуршащего звука Каукалов вздрогнул: наверное, именно такой звук рождается, когда стреляют из пистолета с глушителем. Оглянулся, вновь поразился безлюдности двора… "Ну будто в атомную войну, всех выбило", – подумал он, и опять втиснулся в телефонную будку.
"Надо еще раз набрать номер этой дуры. Ревет, как белуга… Ну, Катька, Катька!". Но рука его с зажатым в пальцах жетоном застыла около прорези, куда надо опускать эти неказистые пиратские метки. Каукалов сморщился.
Говорить сейчас с Катькой бесполезно, она подавлена, все у нее окрашено в один цвет – цвет боли, она утонула в слезах. Когда выплывет, выкарабкается чуть – тогда можно будет пообщаться.
Но все равно было не понятно и даже интересно: что же случилось с Майкой? Увлеклась каким-нибудь красавцем-профессором и перекочевала из каукаловской постели в его постель? Вряд ли. Тогда что же? Сидит где-нибудь в теплой компании и хлещет водку? Или примкнула к гаишникам и, вконец обкуренная, валяется сейчас на каком-нибудь матрасе в вонючем жековском подвале?..
А вдруг она убита? Случайным, неопытным автолюбителем? Зарезана в лифте маньяком, покусившимся на ее шубку? Попала под руку голодным наркоманам, и те изгвоздали ее топором, разделали на части и рассовали по мусорным бакам, как это принято у нынешней столичной молодежи?
Муторно сделалось Каукалову – Майку не хотелось терять. В затылке засела тупая боль. В груди – пустота. Пойти к Илюшке Аронову, отвлечься малость? Губы у него задергались, скулы побелели. Он отрицательно мотнул головой: нет!
Через сорок минут Каукалов снова позвонил Катьке. Телефон у него уже работал – похоже, повреждения, что были на линии, исправили, а может, их и не было, может, просто меньше людей звонит и линия стала посвободнее, – в общем, после нескольких гудков Катька подняла трубку.
Она уже не плакала, хотя голос был тусклый, сырой, набух слезами.
– Ну что, обнаружилась Майка? – спросил Каукалов.
– Нет, – Катька шмыгнула носом, тихонько заскулила и тут же умолкла.
Каукалов произнес несколько необязательных пустых слов, типа "Ты держись…" и повесил трубку. Через час позвонил снова:
– Ну как?
– Никак!
– В моргах нет?
– Пока проверили только два морга… В них – нет.
– Кто этим занимается?
– Майкины предки. Папашка с мамашкой.
– Ладно, я объявлюсь позже, – сказал Каукалов, отключаясь.
Он позвонил через два часа.
– Какие-нибудь новости есть?
– Никаких.
– Да запила Майка! – Каукалов деланно засмеялся, смех его был похож на сухой птичий стрекот. – Сидит и квасит где-нибудь в компании однокурсников. Объявится она, вот увидишь – скоро объявится!
– Всех ее однокурсников уже обзвонили. Нету Майки. Она в тот день вообще нигде не объявилась.
– Слушай, а если честно, она собиралась на лекции?
– Конечно. Она страсть как боялась пропускать занятия. Особенно лекции.
– А как же она плюнула на все и поехала с нами в Хургаду?
– То был особый случай. А вообще у Майки бзик – эта стерва хочет стать настоящим специалистом. Просто идея фикс у нее – стать спецом.
– Это не бзик и не идея фикс, это называется по-другому. Это цель, достойная настоящей девушки, спортсменки и комсомолки. Так раньше писали в газетах и вещали с киноэкрана.
– М-да, так поступали настоящие пионеры, – чувствовалось, что Катя улыбнулась сквозь слезы.
Каукалов понял это и произнес невыразительным успокаивающим голосом:
– Ну… ну, Катюш! Держи хвост пистолетом, и все будет тип-топ.
– Слушай, тут вдруг всплыло. Я Майке записала телефон деканата на краешке стодолларовой бумажки, которую ты ей дал… Зачем-то он ей понадобился, этот номер.
– Ну вот, видишь, она ведь недаром спрашивала у тебя этот телефон. Загуляла, запила, закуролесила наша Майка!
– Но в деканат она не звонила.
– А это, Катюшкин, совершенно ничего не значит.
Тут Каукалов не к месту вспомнил, что в газете "Московский комсомолец" он натыкался на объявления типа "20 декабря из дома ушла Тыквина Свекла Арбузовна, 1979 года рождения, проживающая по адресу Демократический тупик, дом № 642, кв. 1046. Направлялась к своей подруге в Выхино и по дороге исчезла. Была одета в шубу из норки, шапку из меха соболя и высокие кожаные сапоги с золотыми пряжками. Если кто-нибудь видел ее или что-нибудь знает о местонахождении, просим сообщить в отделение милиции по телефону такому-то…".
И объявлений этих становится все больше и больше, люди уже начали пропадать среди белого дня – пропадают и, как правило, потом не возвращаются.
– Надо ждать, – произнес Каукалов назидательно.
Через два часа он позвонил опять – все то же, никаких новостей. Холодная липкая тоска, ощущение опасности, отступившие было, приблизились вновь. Он выпил водки – налил полный, до краев, граненый стакан и выпил. Водка не подействовала.
– Во, блин! – выругался Каукалов, выглянув в окно. – Поехать в Клязьму, что ли, привезти сюда маманю? А? Не то уж очень паскудно на душе. Будто кто-то туда наплевал.
Он поймал себя на мысли, что разговаривает вслух, словно сумасшедший. От этого маленького открытия ему сделалось еще более тошно и страшно. По-настоящему страшно. Как не было страшно ни в армии, ни после нее.
Шахбазов изучал бумаги, взятые у бугая по фамилии Сандыбаев.
Среди документов были и деньги – семьдесят тысяч "деревянных" и довольно новая, сложенная пополам стодолларовая купюра. Шахбазов внимательно осматривал каждую бумажку, каждый документ, прикладывал к глазам очки в модной золотой оправе, отодвигал их в сторону, снова прикладывал, – очков он стеснялся и надевал их редко…
Изучил, естественно, и деньги.
Деньги раньше среди воров в законе и профессиональных разведчиков были таким же весомым документом, удостоверяющим личность, как у добропорядочного гражданина паспорт. Разорванная пополам купюра служила надежным паролем и запросто открывала двери туда, куда не мог войти человек, имеющий даже постоянный пропуск в Кремль…
Среди "деревянных" – одной синеватой пятидесятитысячной и двух десятитысячных купюр он ничего интересного не нашел и отложил их в сторону, а вот популярной стобаксовой купюрой заинтересовался – увидел цифры, написанные на краешке банкноты, и обрадованно пробормотал:
– Так-так-так!
Повертел ее так и эдак, посмотрел на свет и перенес цифры на отдельный листок бумаги.
– Так-так-так!
Шахбазов справедливо полагал, что спортсмен, взявший под колпак бригадира, работающего на Минском шоссе, не мог действовать в одиночку, с ним был кто-то еще. Вот Шахбазов и пытался, изучая документы, деньги, все бумажки, выяснить это. Он не пропускал ни одной детали, ни одной цифирки, ни одного пятнышка на удостоверении. В этом был весь Шахбазов – всегда так работал.
– Так-так-так, – пробормотал он в третий раз, пересчитал цифры. – Их было семь. Подумал, что это – номер телефона, – и, приподнявшись в кресле, позвал: – Ро-ог!
Когда Рог появился в комнате, Шахбазов протянул ему бумажку.
– Ну-ка, старик, пощупай-ка этот номерок… И чем быстрее, тем лучше.
– Ладно. – Рог взял бумажку, повертел в пальцах, затем сказал: – Я мигом! – и исчез.
Лицо у Армена перекосилось, мясистый нос съехал в сторону, он задумчиво побарабанил пальцами по столу.
– Так-так-так, – пробормотал он в очередной раз.
Рог вернулся через пять минут. Вид у него был обескураженный, словно он только что перевел через улицу старушку.
– Ну, чего?
– Страхи божьи, – пожаловался Рог. – Никогда не думал, что мне придется разговаривать с деканом факультета. Да какого? Из академии, будь она неладна! Вот напасть, а!
– Что за академия?
– Готовит разных спецов по продаже бананов, слюнявщиков банкнот, да этих самых… менеджеров для банков. А это… – Рог тряхнул бумажкой, зажатой в пальцах, – это телефон деканата. Тьфу!
– Плохой из тебя исследователь, Рог!
– Какой есть, шеф, такой и есть. Переделывать уже поздно. – Рог на всякий случай сделал обиженное лицо. – Ну и шкаф! – Он покрутил головой, вспомнив убитого спортсмена. – И какое отношение имеет трехстворчатый гардероб к академии – представить себе не могу.
– Я ищу связи этого трехстворчатого гардероба, как ты говоришь, пытаюсь вычислить, кто с ним работал в паре, что у него осталось в этой жизни. Сам-то он – там, – Шахбазов показал пальцем вверх, – а связи – тут. Зуб-то надо рвать с корнем. Верно?
– Верно, – по-солдатски согласно рявкнул Рог. Он знал, что Шахбазов любит солдатскую дисциплину. – Верно! – повторил для пущей убедительности.
– Поэтому нам надо найти не какой-то безымянный деканат, а тех, кто за этим телефончиком стоит, – Шахбазов взял за уголок стодолларовую банкноту, встряхнул ее. – Ведь не будет же человек с бухты-барахты писать какой-то вшивый телефон на ста долларах, а? Особенно если этот телефон – так себе… плевый, проходной, для разового пользования. В конце концов, на каблуке у себя нарисует, на заднице, чтобы можно было номер рассмотреть в зеркале, но не на сотне. Да тем более долларовой сотне. Сотню он обязательно побережет – слишком ценная бумажка. А здесь – записал. Значит, телефон был важный… Верно?
– Так точно! – привычно рявкнул Рог, глаза его засветились от некого внутреннего накала, и Шахбазов в очередной раз отметил, что это только внешне Рог выглядит сапог сапогом, чухонцем без единой мысли в черепушке, а на самом деле – это мужик со сложной внутренней структурой, большой притвора и актер.
Но главное качество у Рога не это. Главное – то, что он безраздельно предан Шахбазову.
– Вот нам с тобой, дуся, и надо раскрутить, что это за телефон… Впрочем, что за телефон – понятно, это ты уже узнал, но что стоит за всем этим, и что неким незнакомым людишкам надобно от нашей структуры?
Раскрутили они это дельце довольно быстро и приехали в морг одной из маленьких больниц, расположенный в старом монастырском помещении, почти одновременно с родителями Майи Хилькевич. Деликатно постояли в дверях, одетые в белые врачебные халаты, послушали задыхающийся рев Майкиной матери, потом приблизились к трупу. Без всяких вскрытий поставили точный диагноз. От чего умерла Майя, было видно и невооруженным глазом.
А глаз у Шахбазова – ватерпас. Шахбазов ошибался редко. А уж тут, видя, что у девушки напрочь свернуты шейные позвонки, голова безвольно покоится на плече, будто у нее совершенно нет костей, на которых можно держаться, Шахбазов обменялся выразительным взглядом с Рогом и повернул к двери.
В дверях приказал шепотом своему напарнику:
– Сфотографируй тело! Так, чтобы девка эта была, как живая. А потом сними ее в нынешнем виде.
Рог молча кивнул в ответ. Фотоснимки он смог сделать лишь через полчаса, когда полумертвую, ставшую от горя и слез совершенно слепой и безголосой мать Майи выволокли из кирпичного, пахнущего сыростью помещения и увезли на машине домой. Рог несколько раз сфотографировал мертвую Майю, потом сунул мрачному, с лицом цвета кирпича и остреньким, будто у зверька, подбородком санитару бутылку коньяка из шахбазовских запасов и сказал:
– А теперь приподними-ка ее. Надо, чтобы она мне прямо в объектив смотрела.
Санитар спокойно оглядел бутылку и, откинув полу длинного, до ступней, грязного халата, – обнажились валенки, на которые были натянуты старые тусклые галоши, и ватные брюки, заправленные в расхристанные истончившиеся голенища: в морге было студено и санитара спасала только теплая одежда, – сунул коньяк в карман. Проговорил густым, хорошо поставленным голосом:
– Ладно.
Он приподнял тело Майи, грязной тряпкой стер засохшую струйку крови на лице, с хрустом крутанул голову, ставя ее на место. Рог поморщился, услышав костяной, болезненно отдавшийся в ушах звук.
– Застыла, зар-раза, – выругался санитар, – не разогнуть.
Голова мертвой Майи медленно, словно живая, с прежним, вызывающим боль хрустом развернулась обратно. Рог невольно похолодел – ему показалось, что мертвая женщина сейчас откроет глаза.
– Ты бы поторопился, мужик, фотографировать-то, – угрюмо проговорил санитар, – видишь, как дамочка себя ведет, – он звонко щелкнул Майю ногтем по черепу, – не хочет чего-то фотографироваться. А желания мертвых надо уважать.
Рог поспешно покивал в ответ, санитар, ворча, вновь поставил голову Майи на место. И опять в напряженной тиши морга раздался костяной, рождающий в теле нехороший озноб, хруст. Рог приладил фотоаппарат к правому глазу, щелкнул один раз, другой, третий. Санитар, стараясь не попасть в кадр, пригнулся, поддерживая снизу тело Майи рукой.
А у той голова снова с могильным хрустом начала разворачиваться в обратную сторону. Санитар почувствовал, как у него немеют, становятся чужими руки.
– Тяжелая, зар-раза, – пробурчал он, вставая из-за стола, – видать, в жизни много грешила. – Он аккуратно опустил тело, пояснил Рогу, будто некоему малолетнему несмышленышу: – Бывают покойники легкие, бывают тяжелые.
Из морга Рог поехал в знакомую конторку – одну из многих, украшенных надписью "Кодак", там ему за двадцать минут проявили пленку и отпечатали снимки.
На фотокарточках, – кроме тех, где она была снята со свернутой набок шеей, – Майя не производила впечатления убитой, а легкая улыбка, непонятно откуда возникшая, вообще придавала ей сходство с романтической девушкой, досматривающей сон о красивом молодом женихе. Шахбазов медленно перебрал фотоснимки, задержался на двух, пытаясь понять, видел он когда-нибудь эту женщину или нет, но память была глуха, и он решительно сгреб снимки в сторону.
Задумчиво побарабанил пальцами по столу, щеки у него стали тяжелыми, глаза осоловели – Шахбазов думал. Через несколько минут его лицо ожило, даже немного посветлело от неожиданной мысли. Он зычно позвал Рога.
Подопечный на зов явился незамедлительно.
– У меня складывается кое-какая комбинация, – сказал Шахбазов Рогу. – Может, это так, а может, и не так. Надо проверить.
– Нет проблем, шеф, – Рог послушно склонился, – раз надо – значит, проверим.
– Бери фотоснимки и поезжай с ними… к лоху этому, с Минского шоссе… Который с внуком Арнаутова пьянствовал. Покажи ему снимки. Если он знает эту женщину, немедленно хватай его под мышки и вези сюда. Если не знает, можешь оставить дома. Все понял?
– Так точно! – подтвердил Рог, хотя глаза у него сделались какими-то ошалелыми, непонимающими. Шахбазов засек этот опрокинутый взгляд, но ничего не сказал, лишь приподнял стопку фотоснимков и стукнул ею по столу.
– Действуй, Рог!
– Вдруг его дома нету? – неожиданно предположил Рог. Что-то останавливало его.
Шахбазов выгнул удивленной мохнатой скобкой одну бровь.
– Дождись, если нет. Займи пост на лестничной площадке и дождись. – В голосе Шахбазова зазвучали раздраженные нотки. То, что его подчиненный позволил себе в чем-то усомниться, вызвало у Шахбазова недовольство. Рог поспешил ретироваться из кабинета шефа.
Опасения Рога насчет Каукалова были напрасны – Каукалов был дома. Чтобы заглушить в себе глухую тоску, ощущение того, что он находится на чьей-то гигантской ладони и его вот-вот прихлопнут другой гигантской ладонью, Каукалов напился – выдул два стакана виски без закуски и плашмя повалился на тахту. Бутылку "Лонг Джона" поставил на пол. Ему стало тепло, мелькнула мысль о том, что после виски не останется никаких последствий, это тебе не самогон-сучок: наутро себя чувствуешь, будто свеженький огурчик, – ни треска в черепушке, ни ломоты в висках, – и Каукалов растянул рот в довольной улыбке.
Все страхи потихоньку отступили, о Майе он уже не думал. Каукалов блаженно растянулся и захрапел. Проснулся он минут через двадцать и вновь приложился к бутылке.
В дверях раздался звонок. Каукалов потряс головой, приподнялся на тахте, почувствовал, как противный, едкий, неприятно пахнущий пот заскользил по груди вниз. Каукалов оттянул пальцами воротник рубашки, прислушался тревожно: раздастся звонок еще раз или нет? Может, это соседка с какой-нибудь просьбой или почтальонша с очередной рекламной ерундой?
Звонок раздался снова – вкрадчивый, надсаженный от старости, долгий.
Хмель, только что круживший голову, исчез. Каукалов бесшумно соскользнул с тахты, глянул в окно.
Заснеженный двор был пуст и плохо освещен. Куртка, в которой лежал пистолет, угрюмой пятнистой собакой свернулась в кресле. Каукалов на цыпочках приблизился к ней, достал из кармана тяжелый холодный "макаров". Передернул затвор, загнал в ствол патрон.
В дверь позвонили в третий раз, а может быть, в четвертый или даже в пятый. Каукалов бесшумно прокрался по коридору, откинул в сторону пяточку, прикрывающую смотровой глазок, посмотрел на лестничную площадку.
Поморщился от внезапно пробившей его странной мысли: в этот глазок очень удобно стрелять с лестничной площадки. Стоит только стрелку засечь слабое движение, проблеск за непрочным стеклышком глазка, сразу можно нажимать на спусковой крючок. Сердце Каукалова остановилось от обжигающего ужаса – сейчас по нему саданут из пистолета!
На лестничной площадке стоял парень, которого Каукалов несколько раз видел вместе с низеньким, широкогрудым, похожим на краба армянином, занимающимся безопасностью структуры.
"А этому деятелю чего от меня надо? – подумал Каукалов. – Открывать, не открывать?". Если он сейчас не откроет дверь, затаится, нырнет под землю, это все равно не снимет проблемы: армянин найдет его. Завтра либо послезавтра.
– Кто? – глухо, одеревеневшим голосом спросил Каукалов.
– Это от Армена Григорьевича Шахбазова, – вежливо произнес Рог, – впустите, пожалуйста! Мне надо кое-что срочно вам передать…
Немного помедлив, Каукалов отвел руку с пистолетом за спину и открыл дверь.
Рог сделал быстрый шаг в прихожую, безошибочно нащупал на стенке выключатель, словно бы не раз бывал в этой квартире.
– Что же ты, братан, в темноте сидишь? – Рог мигом утратил вежливость, которую демонстрировал на лестничной площадке, "вы" сменил на "ты", проворно перехватил руку, которую Каукалов держал за спиной. Сжал ее:
– Дай-ка эту дуру сюда и не балуй, братан! Я ведь тебя не убивать пришел.