Я медленно выпрямился, держа в руке трофеи. Обрывок бумаги - верхняя часть фирменного бланка Ярдмана. Банкнот неизвестной страны и несколько травинок сена.
Обрывок бумаги и купюра были пришпилены булавкой, а травинки оказались между ними.
- Что за чепуха? - произнесла Габриэлла.
- Ты не знаешь, что это за валюта? - спросил я, показывая ей купюру.
Оглядев ее с двух сторон, она сказала:
- Югославская. Сто динаров.
- И сколько же это?
- Примерно пять тысяч сто лир.
Три фунта. Клочок бумаги. Сено. И все было запрятано во флакон. Габриэлла взяла у меня из рук бумажки и отцепила булавку.
- Что все это значит? - спросила она.
- Понятия не имею, послание в бутылке, но что оно значит?
- В бумаге какие-то дырочки, - сообщила Габриэлла.
- Это от булавки.
- Нет, их гораздо больше. Смотри. - Она подняла бумажку. Красные печатные буквы бланка гласили: "АГЕНТСТВО ЯРДМАНА. ТРАНСПОРТИРОВКА ГРУЗОВ". Клочок был размером шесть дюймов на два. Я посмотрел его на свет.
Саймон наколол булавкой пять букв. "ЛЮДЕЙ". Меня обдало жаром.
- Что все это значит? - спросила Габриэлла.
- Посмотри, как он наколол буквы - получается: "АГЕНТСТВО ЯРДМАНА. ТРАНСПОРТИРОВКА ЛЮДЕЙ".
Моя интонация явно ее напугала. Она, похоже, что-то почувствовала.
- Но как все это понимать?
- У Саймона не было карандаша, - мрачно отозвался я, избегая объяснений. Только булавки в лацкане пиджака. Записка в бутылке, которую наконец выбросило волной на берег. - Надо подумать, - сказал я. - Надо все хорошенько вспомнить.
Мы уселись на пустые ящики, сваленные в углу двора. Я уставился на побеленную стену дома.
- Расскажи, в чем дело, - попросила Габриэлла. - У тебя такой вид...
- Билли... Билли устраивает дымовую завесу.
- Кто это такой?
- Конюх. Или, по крайней мере, прикидывается конюхом. Всякий раз, когда он летал, на борту был человек, который обратно не возвращался.
- Саймон? - недоверчиво протянула Габриэлла.
- Сейчас я не о Саймоне, хотя и с ним на борту был Билли. Люди, которые путешествовали под видом конюхов, назад не возвращались. Я не помню их лиц, потому что Билли делал все, чтобы у меня не было возможности с ними пообщаться.
- Что же он делал?
- Много чего. Оскорблял меня и... - Я замолчал, пытаясь припомнить этих попутчиков. - Первый раз, когда я летел с Билли, с нами был толстяк по имени Джон. По крайней мере, так мне его представили. От него не было никакого толку. Он понятия не имел, как обращаться с лошадьми. В тот день мы дважды летали во Францию. Похоже, Джон собирался остаться там уже после первого прилета. Я видел, как они горячо спорили с Билли, и тот, видно, заставил его слетать еще раз. Когда Джон согласился лететь обратно, Билли вылил пиво мне на ноги, чтобы я думал об этом, а не о Джоне. А во второй раз он и вовсе устроил со мной потасовку.
- Но кто был этот Джон?
- Понятия не имею, - покачал я головой.
- А остальные?
- Потом мы вместе летали в Нью-Йорк. С нами был конюх с какой-то норвежской лошадью-полукровкой. Он якобы не говорил по-английски. Официально он летел в Америку на две недели, но кто знает, сколько он там пробыл. В тот раз Билли уронил мне на руку железный брус, чтобы я думал об отбитых пальцах, а не о норвежцах.
- Ты в этом уверен? - нахмурилась Габриэлла.
- Ну да. Я и раньше думал, что Билли делает это не просто так, а с какой-то целью. Только я неправильно понял его цель. - Я помолчал и снова заговорил: - Как-то мы летели во Францию с человеком с большими пушистыми усами, а потом, недели через две, мы летели уже из Франции с человеком с такими же большими пушистыми усами. Усы были одни и те же, но вот люди, пожалуй, могли быть разными.
- А что тогда отмочил Билли?
- На пути туда вылил мне на голову сладкий кофе, и почти всю дорогу я отмывался в уборной. А на обратном пути он огрел меня цепью, и я большую часть пути просидел у бортинженера, чтобы избежать настоящей драки.
- Больше ничего не случилось? - спросила Габриэлла, грустно глядя на меня.
Я покачал головой:
- На прошлой неделе я летел в Нью-Йорк. Я заявил Ярдману, что, если Билли посмеет хоть пальцем меня тронуть, я тут же увольняюсь. Туда мы летели нормально. Но на обратном пути с нами летел человек, который явно не имел никакого отношения к лошадям. На нем была одежда для верховой езды, но он чувствовал себя в ней крайне неуютно. Я подумал, что он родственник кого-то из хозяев лошадей и просто решил бесплатно пересечь Атлантику. Но я мало с ним разговаривал, потому что почти всю дорогу в самолете проспал. Десять часов. Я редко так устаю, но я тогда решил, что это, возможно, потому, что за шесть дней я четвертый раз лечу через Атлантику.
- А может, тебе подсунули таблетку? - предположила Габриэлла.
- Не исключено. Вскоре после взлета Альф принес мне кофе. В одном из боксов был нервный жеребенок, и я пытался его успокоить. Не исключено...
- А кто такой Альф?
- Глухой конюх, который всегда летает с Билли.
- Так ты думаешь, тебе подложили в кофе снотворное?
- Все может быть. Я и потом все время хотел спать. Даже дома заснул в ванной.
- Все это очень серьезно, - сказала Габриэлла.
- И сегодня с нами чужой человек. Его тоже зовут Джон. Вроде бы я вижу его впервые, и все-таки... Я стал смотреть на него, пытаясь понять, где же мы могли встречаться. Но тут появился Билли и ударил меня по ноге. Я ответил ему тем же, но после этого перестал думать на эту тему.
- Ну а теперь что ты думаешь?
- Во-первых, у него странные для конюха руки. У конюхов руки грубые, обветренные - им приходится мыть лошадей в любую погоду и выполнять другую тяжелую работу. У него же руки гладкие, с хорошо подстриженными ногтями.
Габриэлла взяла меня за руку и провела пальчиками по тем местам, где стали образовываться мозоли после тоге, как я оставил канцелярскую работу.
- Значит, они вовсе не похожи на твои, да?
- Не похожи, но дело в другом. В выражении его лица. Я смотрел на него, как раз когда он вдруг проснулся. Я помню этот момент, несмотря на Билли. Меня поразило выражение его лица. Как бы тебе его описать... О! - воскликнул я, смеясь над собственной недогадливостью. - Ну конечно. Он учился в той же школе, что и я.
- Значит, вы знакомы? Вы знали друг друга по школе?
- Нет, он постарше. Он окончил ее лет на пять раньше меня. Но взгляд... Именно так смотрели ученики - не самые симпатичные, те, кто был свято убежден, что они подарок человечеству, а все остальные - на много ступеней ниже. Он из таких. И уж явно не конюх. Он держался так, словно его грубая одежда была оскорблением его достоинства.
- Но ты же не носишь одежду конюха, - возразила Габриэлла, - значит, и он мог одеться, как считал нужным. Это же необязательно.
- Не совсем так. Альф носит брюки для верховой езды, Билли - джинсы. Двое других конюхов, Тимми и Конкер, носят бриджи - в них удобно работать. Это своего рода форма. Никто не заподозрит неладное, если человек, прибывающий с партией лошадей, одет как конюх.
- Это верно.
- И с паспортами никакой мороки. Обрати внимание, как просто я к тебе сегодня вышел - через служебный выход. Если ты работаешь с авиакомпанией, то в аэропортах, особенно маленьких, к тебе не будет никаких придирок. В большинстве из них ты просто проходишь через грузовое отделение и на тебя никто не обращает никакого внимания. У американцев наибольшие строгости, но и они привыкли к нам.
- Но все-таки ваши паспорта проверяют, - возразила Габриэлла.
Я вытащил свой паспорт, утративший свою безукоризненную чистоту за последние три месяца и порядком помятый.
- Видишь, он истрепался больше от того, что я ношу его в кармане, но в нем не так уж много штампов. Да, конечно, вот американская виза. Но в Милане мне поставили штамп, лишь когда я прилетел обычным пассажирским рейсом. Во Франции мне ни разу не ставили штамп, хотя я там успел побывать много раз. Разумеется, в паспорт заглядывали, но очень бегло. В общем-то, при таких условиях можно кататься и с поддельным паспортом и лаже вообще без паспорта. Один летчик рассказывал мне, что как-то три недели летал по всему белому свету вообще без паспорта, и ничего, сошло...
- Люди, работающие в авиакомпаниях, просто рехнулись бы, если бы им устраивали такую же проверку паспортов, как и всем остальным, - сказала Габриэлла.
- Да, обычно в этом нет необходимости. И вообще, не так-то просто прокатиться в один конец, даже в качестве работника фирмы. Просто невозможно, если у тебя нет связей. Если кому-то вдруг захотелось без помех прокатиться в другую страну, ему будет трудно попасть на борт самолета, который везет лошадей. Но если транспортное агентство или кто-то из его сотрудников готовы организовать нелегальный экспорт людей, наряду с лошадьми, тогда все делается проще простого.
- Но что это за люди?
- Ну, Билли, конечно, вряд ли рекламирует свою деятельность в газетах, но в клиентах у него явно нет недостатка.
- Мошенники? - спросила Габриэлла.
Я повертел в руках банкнот, потом былинки.
- Почему вдруг сено? - в свою очередь, задал я вопрос.
- Может, он нашел деньги в сене, - сказала Габриэлла, пожимая плечами.
- Ну конечно! - воскликнул я. - Ты абсолютно права! В сетках для сена, куда и не думают заглядывать таможенники. Может, они переправляют контрабандой не только людей, но и валюту?
Я рассказал Габриэлле, как Билли наполнил вместо меня сетку с сеном и как это меня тогда поразило.
- Но, Генри, милый, я не понимаю совсем другого. Почему тебя не удивили все эти пакости Билли? Мне бы это показалось очень странным. Я бы устроила большой шум... - Габриэлла говорила с удивлением и огорчением в голосе.
- Я просто решил, что все это из-за того, что я...
- Ты - что? - не поняла она.
- Потому что я принадлежу, - продолжил я с улыбкой, - к тому слою общества, который он хотел бы истребить.
- Генри! Что это за слой?
- Как тебе сказать... Ну, у вас в Италии и по сей день есть графы и графини...
- А ты что... граф?
- Вроде бы. Да, граф.
- Вроде бы граф, - неуверенно отозвалась она, готовая рассмеяться шутке, подозревая, что я ее разыгрываю.
- Поведение Билли по отношению ко мне не удивило меня, потому что я знал: он ненавидит меня лютой ненавистью за мой титул.
- Тогда все становится на свои места. - Габриэлла ухитрилась одновременно и улыбнуться, и нахмуриться, отчего сделалась очаровательной. - Но если ты граф, то почему, скажи на милость, ты возишься с лошадьми?
- А ты сама попробуй мне это объяснить.
Она внимательно на меня посмотрела, потом обняла за шею и, прижавшись щекой к щеке, прошептала:
- Тебе недостаточно иметь титул. Тебе надо... Надо доказать миру, что ты... - Она порылась в своем французском запасе слов и сказала: - Что ты... настоящий!
Я издал глубокий вздох, в котором смешались любовь и облегчение, и поцеловал ее туда, где над ухом свисала темная прядь.
- Моя жена будет графиней, - сказал я. - Как тебе это?
- Пожалуй, я могла бы это вынести.
- А меня? Меня ты могла бы выносить? Всю жизнь?
- Да. Я люблю тебя, - прошептала она мне в ухо. - Только, Генри...
- Да? "Только" - что?
- Оставайся и дальше настоящим. Ты не перестанешь быть настоящим?
- Нет, - грустно сказал я.
Она отступила на шаг, мотая головой:
- Я сказала глупость. Даже если я так быстро усомнилась, это значит, что тебе постоянно приходится что-то доказывать остальным.
- Постоянно, - согласился я.
- И все же тебе не следует заходить так далеко. - Сердце у меня вдруг защемило. - Тебе вовсе нет необходимости делать мне предложение.
У меня екнуло сердце.
- Далеко не всем делают предложения на заднем дворе пекарни у помойки, - пробормотала Габриэлла. Ее губы задрожали и растянулись в кривую улыбку, от которой у меня внутри все содрогнулось.
- Милая... - сказал я.
- Генри, - сказала она, - меня просто распирает от счастья.
Я поцеловал ее, и меня охватило, похоже, такое же чувство, что и Габриэллу. Прошло еще полминуты, и наваждение кончилось. Я вспомнил о Саймоне.
- Что такое? - спросила Габриэлла, увидев, что я вдруг выпрямился.
- Время...
- А!
- И Саймон...
- Мне страшно за него, - прошептала Габриэлла.
- Мне тоже.
Она взяла листок у меня из рук и посмотрела на него.
- Мы делаем все, чтобы не сказать правды - что все это означает.
- Да, - тихо согласился я.
- Вот и скажи, пожалуйста, сам.
- Это была та весточка, которую он мог оставить. Причем единственным способом. - Я замолчал и пристально посмотрел в ее серьезные глаза. После секундной паузы я закончил: - Его больше нет в живых.
- Может, он попал в тюрьму, - растерянно сказала Габриэлла.
Я покачал головой:
- Саймон уже третий, кто вот так исчез. Был некто Баллард, организовывавший транспортировку лошадей отсюда, потом Питерс - у него была как раз моя работа. Теперь они оба исчезли. Баллард пропал год назад. Они как в воду канули.
- Этот Билли... - медленно начала Габриэлла.
- Этот Билли, - продолжил я, - молод, жесток и носит под мышкой заряженный револьвер.
- Пожалуйста, не возвращайся с ними.
- Я в безопасности - пока я буду помалкивать. - Я забрал у Габриэллы отчаянное послание Саймона, скрепил булавкой банкнот и записку, собрал былинки сена и положил все это в бумажник. - Я вернусь в Англию и там разберусь, к кому мне следует обратиться.
- В полицию, - сказала Габриэлла.
- Не уверен.
Я вспомнил о югославской купюре и о словах Габриэллы, сказанных ею в первый наш вечер вместе: "Коммунисты начинаются в Триесте". У меня было чувство человека, ненароком оступившегося и угодившего в кротовую нору, где он обнаружил целую тайную сеть подземных ходов. Было маловероятно, что те, с кем меня свела судьба, были самыми заурядными мошенниками. Это были курьеры, агенты... и бог знает, на кого они могли работать. Удивительно, что я так близко соприкоснулся с людьми, о существовании которых только догадывался, но тем не менее и не надеялся увидеть воочию. Впрочем, соседи Питера и Хелен Крогер в Кранли-Драйв, наверное, тоже были бы сильно удивлены.
- Билли, скорее всего, уже выгрузил то, что доставил в сетке, - сказал я, - хотя я, конечно, вернусь и...
- Нет, - горячо перебила меня Габриэлла. - Не ищи. Именно это, наверное, и сделал Саймон. Обнаружил деньги. А Билли увидел.
- Наверное, так оно и случилось. А в тот раз полетели еще двое конюхов, которых я ранее не встречал. Где-то в полете Саймон обнаружил то, на что я не обращал внимания. Как это случилось, что он потом сделал? Может, потому, что там оказался один лишний человек, может, потому, что Билли не удалось отвлечь его внимание теми способами, что сработали в моем случае, а может, из-за их личных взаимоотношений, о чем мне не было известно. Так или иначе, Саймон понял, чем занимается Билли, и Билли это тоже понял. Саймон, наверное, вспомнил в конце полета, что Баллард и Питерс исчезли безвозвратно и что у него нет возможности посадить Билли, юного подонка с револьвером, в тюрьму. Саймон смог улучить несколько минут в туалете. Карандаша под рукой не оказалось. Только булавки и флакон, который я вручил ему в офисе авиакомпании. Флакон с именем Габриэллы, о существовании которой Билли и не подозревал. Таблетки - в унитаз! Банкнот и бумажку со странным посланием - во флакон. Сделал это и ушел навсегда!
- Только, пожалуйста, не копайся в сене, - еще раз повторила Габриэлла.
- Нет, нет, - согласился я. - Лучше пусть это сделает официальное лицо в следующий раз, когда полетит Билли.
Габриэлла облегченно вздохнула:
- Мне бы очень не хотелось, чтобы ты исчез.
- Этого не будет, - успокоил ее я. - Большую часть пути я проведу в обществе Патрика и человека, который купил куклу. А потом, когда мы прилетим, я тебе позвоню, чтобы ты не волновалась. Устраивает?
- Это будет здорово, - отозвалась Габриэлла. - Я сразу перестану волноваться.
- Лучше и не начинай, - сказал я. - Все будет отлично. Боги Древнего Рима, наверное, хохотали до упаду, слушая наши рассуждения.
Глава 12
Мы прошли через булочную и оказались на улице. Я понял, что придется очень постараться, чтобы не опоздать.
- Нам надо взять такси, - сказал я.
Габриэлла покачала головой:
- Здесь его не поймать. Лучше доехать на трамвае до центра, а там уже сесть в такси.
- Ладно, - согласился я. - Трамвай или такси - неважно. Поедем на том, что придет раньше.
Трамваи ходили по большому проспекту, на который выходил этот тихий переулок. Мы прибавили ходу.
- Я и не подозревала, что уже так поздно, - сказала Габриэлла, увидев уличные часы, обе стрелки которых показывали на северо-восток.
- И эти еще отстают, - сказал я. - Сейчас четверть.
На проспекте показался длинный зелено-кремовый трамвай.
- Бежим! - крикнула Габриэлла. - Остановка за углом. Надо успеть.
Мы побежали, держась за руки. До угла оставалось шагов десять, не больше.
Внезапно Габриэлла вскрикнула и споткнулась. Я дернул ее за руку, она прижалась ко мне. Вдруг я почувствовал острую боль в боку. Мы оба упали на мостовую - я первым, чтобы уберечь ее от удара.
Двое-трое прохожих остановились, стали помогать нам подняться. Но Габриэлла лежала неподвижно. Я увидел маленькую дырочку на спине ее пальто, почти по центру. Цепенея, я опустился на колени рядом с ней. Затем я засунул левую руку внутрь пиджака, дотронулся до пылающего правого бока, а когда снова вынул руку, она была вся в крови.
- Нет, - только и произнес я. - Нет...
Склонившись над Габриэллой, я перевернул ее на спину, взял на руки. Глаза ее были открыты. Они остановились на мне.
- Генри, - прошептала она. - Я... не могу дышать.
Вокруг нас уже собралась небольшая толпа. Я отчаянно вглядывался в их озадаченные лица.
- Доктор, - сказал я. - Медико! - Нет, это кажется, по-испански.
- Si, si, - сказал мальчик, стоявший у моего локтя. - Undottore.
В толпе возникли шевеление и переговоры. Я понял только одно слово "Inglese", англичанин, говорили они, и я кивнул. Я осторожно распахнул коричневое замшевое пальто Габриэллы. В правой части была большая рваная дыра с темными краями. Черное платье было мокрым от крови. Я неистово замахал рукой, чтобы собравшиеся отошли, и они в самом деле отодвинулись на шаг.
Женщина, по виду мать семейства, вытащила из сумочки ножницы и присела с другого бока Габриэллы. Жестом она попросила меня снова распахнуть пальто девушки и, когда я это сделал, стала разрезать ей платье. Она действовала очень осторожно, и все же Габриэлла зашевелилась в моих объятиях и приглушенно застонала.
- Тише, любимая, - сказал я. - Все будет хорошо.
- Генри... - прошептала она и закрыла глаза.