Этого ближайшего времени как раз хватило смотаться домой за уже упакованными сумками – а дальше оставалось устроиться на нижней полке, согнав с нее какого-то щуплого ботаника, и мечтать о том, как "нечаянно нагрянет", откроет дверь собственным ключом и заловит зятя за всеми теми непотребствами, о которых она, женщина опытная, давно подозревала. Уже под стук колес в мозгу оформилось видение этакой сцены "не ждали", где она одной рукой поддерживает Федорина за шиворот, а другой выбрасывает за порог пьяную рать дружков и подружек, а он, негодник, рыдает на коленях и клянется в будущем ее доченьку на руках носить и к маминому коту на "вы" обращаться…
И что же? Первое, что она увидела, ступив на вагонные сходни, была улыбающаяся рожа. Ни тебе тени недовольства на лице, ни тебе "чего приперлась?" в глазах… и даже двузначное "Вы к нам надолго?" не озвучено. Даже цветочки притащил! Весь кайф поломал.
Ну не гад ли?
Не иначе как кто-то из дружков по Новозадвинску ее на вокзале засек и быстренько звякнул в Матюганск этому змеенышу подколодному. Мол, гаси свет, сливай воду! Теща едет!
- Так что?
А ничего! Федорин ляпнул первое, что на ум пришло, а по сути – чистую правду:
- Ну, значит, я ваш приезд протелепатил. Все! Отдыхайте, мама, а у меня дела, дела, дела…
И выскочил из дому с единственной мыслью: что бы такое сейчас сделать, чтоб ничего не делать? И чтобы домой вернуться не тогда, когда петухи орать начнут, а точнехонько, когда теща только-только уснет.
Следует сказать, что это ему вполне удалось.
Золотое Тещино слово, со слезами зятя смешанное
Наутро Теща смоталась на рынок за молоком, по дороге набралась сил и духу для очередного наезда на зятя и поймала его в аккурат, когда он дожевывал завтрак.
Кошкодамова скромно уселась на самый краешек кухонного табурета (как она там умещается с такой кормой?), трижды вздохнула, спугнув тараканов за старой неработающей газовой колонкой и уронила своё традиционно-подленькое:
- Так вот, Федорин, что я тебе скажу на этот раз…
Интересненько-интересненько, что эта старая крыса скажет "на этот раз"? Потому что в "тот раз" текст звучал приблизительно так:
- Вот зря моя дочь не послушалась свою мать, то есть меня, и вышла замуж за тебя, а не за Бакаева. А он, между прочим, сейчас в Москве бензоколонку держит.
Ври, ври побольше! Во-первых, не в Москве. И даже не в Подмосковье, а на самой что ни есть окраине Московской области, за пять верст от поселка с лирическим названием Луховица. Москва, как же! С крыши Рязань видать!
Но такие географические подробности для тещи не суть важны. Она сидит – и снова молчит. Только потихонечку передвигает свою корму с уголочка на всю табуретную площадь.
Интересно, где она так научилась паузу держать? Не иначе в юности в драмкружок при клубе водоканала бегала. Репетировать "четвертую бабу, сидящую на заборе рядом с пугалом со словами "охо-хо!". Охохает, как вы поняли, пугало.
- Что я тебе скажу, Федорин… здоровье у меня уже не то, чтобы к единственной дочери в гости в поездах таскаться.
- Так в чем проблема, мама? Купите машину. На честные трудовые сбережения.
- Сволочь ты, Федорин.
- А то! Вы думали – я вам сейчас в ноги брошусь и стану уговаривать быстренько-быстренько-быстренько перебираться из своей глухомани к нам в Матюганск?
- Ну, ваша Матюгань тоже не столица.
- Но и не Лоховица, где ваш разлюбезнейший Бакаев бензин водой из лужи разбавляет. Чтобы денег на взятки хватало. И вообще, маман, вправду – чего вам, собственно, с таким здоровьем к нам, как вы выражаетесь, таскаться? Сидите в своем Новозадвинске и не выдвигайтесь, лечите здоровье, а мы уже с супругой, как только соскучимся – так сразу к вам в гости. Тем более – внуков у вас нет, нянчить некого… то ли к сожалению, то ли слава Богу. Это как посмотреть.
- Насчет внуков сам виноват, козел выхолощенный! – огрызнулась Теща.
Федорина такая характеристика завела, хоть и слышал он ее, честно говоря, не впервые.
- А вот насчет причин бесплодия у некоторых мелких парнокопытных, так это вы не по адресу. Это не я на холодном камушке воспаление яичников схлопотал. А кстати, маман, а был ли камушек? Мол, рыдала-рыдала сестрица Аленушка, сидя на крутом бережку у реченьки, что маманя не хочет подарить ей братца Иванушку, пока не схлопотала цистит с осложнениями. А может, там совсем другим диагнозом пахнет, который вы с дочерью от меня, дурака влюбленного, благополучно утаили?
Маман глазищами сверкнула – аж тараканы бессознательно оземь посыпались. Но тему сменила.
- Вообще-то про Бакаева – это я так, для связки слов. Надо было дочку за хохла выдать.
- Снова здорово! Откуда у вас этот приступ пролетарского интернационализма?
- Хохлы своих тещ уважают. Мне в поезде рассказывали: один даже свою между членами правительства похоронил – на главной аллее.
- Вы мне эту байку уже шестой раз рассказываете. Так вот, я ее пробил по Интернету. Было дело. Похоронил. Между министрами. В Киеве. На центральной аллее. Кладбища, ясное дело. Но не потому, что сильно тещу любил, а потому как сам этими министрами командовал. Правда, его самого, как время пришло, закопали в углу под забором.
- А почему так?
- А потому как было это еще в советское время. И зашел на ту аллею самый главный партийный секретарь. Посмотрел на тещин портрет – в мраморе – и так ему поплохело, что пришлось "скорую" вызывать. Ну, а за что зятя выгнать, понятное дело, нашли. Но ежели вы, Марья Ильинична, желаете украинца в зятьях иметь, так объявляйте конкурс. А я лично за свои деньги объявленьице в своей же газете дам. С примечанием: заявления от кандидатур грузинской национальности не принимаются и не рассматриваются.
В ответ на такую неожиданную наглость Теща сорвалась с табурета и строевым шагом промаршировала в дочкину комнату. Но Федорин намека не понял и, можно сказать, заколотил в гроб последний гвоздь, прокричав через дверь:
- Так что – совет вам, как говорится, да любовь, дражайшая Марья Ильинична, с новым зятем. Будь он хоть украинец, хоть негр преклонных годов – лишь бы вам тапочки в зубах таскал. Заместо пуделя, которого вы по жадности своей содержать не желаете. Но учтите – после этого вы не то что Москвы – вы нашей Матюгани вовек не увидите. Будете сидеть со своей распрелюбимейшей дочуркой и зятем номер два… или все-таки номер три? А, Марья Ильинична? Потому как есть подозрения… но об этом – в другой раз. А сейчас запомните: сидеть вы будете в своем Новозадвинске хотя бы потому, что ни вы, ни ваша дочь права на мою жилплощадь не имеете.
Теща не удержалась, приоткрыла дверь, высунула голову и поинтересовалась:
- Как это?
- А вот так это. Она где у нас прописана: город Новозадвинск, переулок Третьего Интернационала 7, квартира 11?
- Ну и что? Квартира моя уже на нее переписана – по дарственной, терять ее, что ли?
- А то, что я уже который год участковому выставляю, чтобы он этого нарушения паспортного режима не замечал. Мне даже капать на вас не понадобится. Не дам на лапу в следующий раз – и гуд бай, Матюганск, привет из Новозадвинска!
Теща Кошкодамова поразмышляла маленько, как ей прореагировать: голос возвысить, в обморок брякнуться или смолчать до поры до времени? И решила: смолчать! Потому как расстреливать все снаряды в самом начале антитеррористической операции под условным названием "обломаем рога зятю" было бы тактической ошибкой. А неудачная имитация потери сознания в прошлый приезд обернулась вывихнутой лодыжкой и гигантской шишкой на затылке. И только. Поэтому весь день она обдумывала тактику последующих действий, но так ничего и не придумала, а потому утром следующего дня на кухню не вышла: сделала вид, что проспала.
Чудеса в решете продолжаются
Федорин трясся в автобусе на работу, тщетно пытаясь выкарабкаться из состояния, хорошо знакомого каждому, кто хоть когда-нибудь служил в армии: поднять – подняли, а разбудить забыли. В голову лезли мысли – одна унылее другой. Впрочем, если бы в черепушку постучала хоть одна веселая мысль, остальные объединились бы и изгнали ее с позором: не лезь в чужую компанию!
"На работе дел – выше крыши… а помощи ни от кого не дождешься… как некстати Надька ногу сломала… да и Тонька – не работник, нагружать женщину, перенесшую сердечный приступ совесть не позволит…"
Тоньку и Надьку – так сказать, подчиненных нашего Федорина, сидевших с ним в одной комнате и бывших у него на подхвате – можно было бы назвать работницами вполне добросовестными. Можно… если бы Надька перестала воспитывать Тоньку, а Тонька – разыгрывать Надьку. Причем розыгрыши изобретались оригинальные и не повторялись. Дошло до того, что Надька не верила ничему, не то что сказанному Тонькой, а даже услышанному по телефону. И если бы ей, Надежде позвонил сам Борис Николаевич, царство ему небесное, он услышал бы что-нибудь вроде:
- Тонь, с каких это пор ты стала у Максима Галкина хлеб отнимать? Ой, извините, Алла Борисовна, это я вас с подругой перепутала!
…Доехав до своей остановки, Федорин вытряхнул унылые мысли из головы и мелкой рысцой потрусил на работу – в редакцию "Матюганских известий".
Когда-то весь этот трехэтажный довоенной постройки дом принадлежал ордена "Знак Почета" газете "Матюганская правда", органу обкома КПСС и областного совета депутатов трудящихся. Но в нынешние трудные времена пришлось не только поменять старый бренд, но и поделиться законной жилплощадью с отщепенцами из "Матюганских новостей". А вдобавок еще ужаться и пустить на свои метры арендаторов: местную ФМ-радиостанцию, химчистку и турагенство. Хорошо хоть буфет удалось сохранить.
В редакционной комнате Федорина еще никого не было. Да и не удивительно – раз обе дамы больны. Федорин свалил на свой стол все папки с материалами и уже приготовился нырнуть в мутное море информации, как вдруг в коридоре послышался перестук каблучков и в комнату вошла – нет, не вошла, а внесла себя Надька. На обеих целехоньких ногах.
- Федорин, привет!
- Э-э-э… привет… как твоя нога?
- Которая из двух?
До Федорина наконец-то дошло, что перелом, даже закрытый, за сутки не срастается. Значит – ногу Надька не ломала. Да и с чего он взял, что она… тьху! Опять чертовщина, как с приездом Тещи. Утром в автобусе, будто кто-то на ухо сказал: у Тоньки сердечный приступ, а Надька ногу сломала. Интересно, чьи это шуточки? Не Тонькины же? Кстати, а как она-то себя чувствует?
- Тонька? А что ей сделается! – хмыкнула Надька. – Вон в окно посмотри: чешет от остановки на третьей скорости. И улыбается на ходу. Не иначе как опять какую-то пакость удумала.
Удумала или не удумала, но вошла Антонина в комнату с выражением ангелочка, поющего в райском хоре. Поздоровалась со всеми, забрала у Федорина часть папок и с невинным видом принялась их перелопачивать.
- Надечка, а ты видела в вестибюле объявление? – бросила она как бы невзначай. – У "туристов" наших путевки есть недорогие, потому как горящие. Я бы взяла к отпуску, но с финансами туго. Не одолжишь?
- Сколько? – спросила Надька, еще не чувствуя подвоха.
- Долларов двести. Ты же знаешь, я долг всегда вовремя отдаю.
- Ну, это можно. А куда путевки?
- Да турбаза где-то в Болгарии. На две недели. Главное – возле моря. Правда, питание не очень, всего два раза в день, но я и так худеть собиралась.
- Так это с дорогой двести долларов или билеты отдельно?
- С дорогой, Надечка, с дорогой! Чего же я зацепилась! Так если ты меня выручишь, то я побежала, скажу, чтобы мне путевку забили, а то ведь расхватают!
- Погоди… у меня тоже отпуск на носу…
- Ну и беги, пока остальные не хватились!
И Надька, забыв о своей настороженности относительно всего, Тоньки касаемого, таки побежала. Но по дороге зацепилась юбкой за стул, повернулась отцепить подол и увидела ликующую мордашку коллеги.
- Ну, Тонька! Этого я тебе не прощу. Ты же на святое замахнулась – на отпуск!
- А что? – захлопала ресницами Тонька. – А вдруг там и вправду путевки есть? Пойди, проверь.
- Ага, сейчас! Чтобы на меня посмотрели как на идиотку? Мол, подайте нашей Надежде путевку в Болгарию за двести баксов! А может, ей за двести рублей найдется?
- Ну ладно! – завопила Тонька. – Ну что ты какая-то примороженная? Шуток не понимаешь! Ну, скажи, пожалуйста, если бы я тебя не разыгрывала, что бы за жизнь тут была? Скука голодная!
- Ты сюда на работу приходишь, а не на шоу "Сделай дуру из Надежды". Серьезнее надо быть!
- Я и так серьезная.
- Ты – серьёзная женщина? Ты финтифлюшка. Даже нет – финтифирюлька!
- Нет такого слова!
- Да? А ты у Даля посмотри!
Посмотрела. Нашла. Заткнулась. Но ненадолго.
- Ладно, когда ты помрешь тут со скуки, так и знай – я тебе на могилку цветы носить не буду.
- Да я скорее помру от инфаркта, до которого ты меня своими штучками доведешь!
Федорин прекрасно знал, что любое поползновение угомонить разбушевавшихся подруг против него же самого обернется. Поэтому он сидел молча и терзал себя многократными попытками сосредоточиться. Наконец дамы отшумели свое и какое-то время молча стучали по клавиатуре. Потом Тонька встала и вышла.
- Опять какую-то каверзу затеяла! – хмыкнула Надька.
Дверь скрипнула, Тонька мышкой шмыгнула на свое место, уткнулась носом в папку с документами и, вся такая деловая, небрежно бросила:
- Да, Надь, иди, тебя Калиныч зовет.
Главвред, сиречь, главный вредина Калиныч, он же – главный редактор Калиновский, имел такую манеру: вызвать одного сотрудника, дабы приказать ему позвать другого. Поэтому Надя уже поднялась со стула, но тут же опомнилась и села.
- Ну, дудки! Ты меня уже раз так подставила! Второй – не выйдет.
- Не веришь – не надо. Сиди. А он, между прочим, ждет. Чего доброго сам явится и спросит, почему ты не торопишься…
- Я уже тебя послушала – позавчера. Он на меня, как на дурочку, посмотрел!
- Посиди подольше – и сегодня так же посмотрит. И вообще – когда это я тебя дважды на один и тот же прикол ловила?
Последний аргумент убедил Надьку, она встала и вышла. Тонька радостно взвизгнула:
- Ага! Таки попалась!… Ой, Федорин, спрячь меня, а то вернется – убьет!
И поделом. Потому что Калиныч, начальник, что называется, по жизни, терпеть не мог неорганизованности. И Надежде, появившейся с вопросом: "Звали, Марк Саныч?" светила как минимум нудная нотация на тему безответственности некоторых сотрудников, которых по делу не дозовешься, а без дела сами являются и мешают ему, Калиновскому, руководить.
Представив себе последствия Надькиного гнева, Федорин вздохнул и отодвинулся от своего монументального стола:
- Залезай!
Тонька нырнула под стол, Федорин приоткрыл дверцу тумбочки так, что стало совсем не видно, есть ли что-то или кто-то под столом. Сделал это вовремя, потому что через секунду в комнату влетела озверевшая Надька.
- Где эта пар-р-ршивка?
- В буфет пошла, – стараясь выглядеть безразличным, ответил Федорин. – Стол, не дергайся, – тихонько добавил он, потому что Тонька за дверцей тумбочки тряслась от смеха.
Надежда вылетела с железным намерением не оставлять паршивке Тоньке никакой надежды на помилование.
- Антонина, ты так и собираешься весь день там сидеть? – поинтересовался Федорин.
- А что? – пискнула из-под стола безнадежная Тонька, вытирая смешные слезы.
- Нет, я не против. Женщина у ног моих – такое не каждый день бывает. Но только Надя в буфете тебя не увидит, вернется сюда – и уж точно найдет.
- Да, ты прав, – Тонька вылезла из-под стола и сдернула с вешалки куртку, – погуляю на улице, пока Надька не остынет, а если вправду Калиныч будет спрашивать, прикрой, придумай что-нибудь.
Надежда вскоре вернулась, внимательно осмотрела в комнате все углы (не забыв заглянуть и под стол Федорина), затем села на свое место, но, судя по всему, остывать не собиралась.
- Пора с этим завязывать, – наконец изрекла она.
- Каким образом?
- Клин клином вышибают. Вот пусть на своей шкуре попробует свои же хохмочки – сразу поумнеет.
Надька поставила у двери табурет, предназначавшийся для незваных гостей, и вскарабкалась на него с папкой в руках.
- И долго ты так собираешься стоять?
- Ой, или я свою подругу не знаю? Она от силы пять минут где-нибудь поошивается, потом решит, что я уже успокоилась – и заявится, как миленькая. А тут мы ее и ждали!
И вправду – через пять минут в коридоре послышались осторожные шаги. Тонька слегка приоткрыла дверь и заглянула в щель, как в амбразуру. Естественно фигуру за дверью она не заметила. Вернее, заметила, когда Надька подпрыгнула на табуретке и с криком: "Гав!" хлопнула ее папкой по голове. Не больно хлопнула, но зато неожиданно. Тонька отшатнулась, ойкнула и тихо сползла на пол, заодно толкнув табуретку. Надька тоже потеряла равновесие и приземлилась, неудачно подвернув ногу.
- Уй-й-й, корова! – взвыла она, схватившись за щиколотку. Тонька перепугано посмотрела на нее, всхлипнула, побелела, почему-то махнула рукой и стала хватать ртом воздух.
Вызванная Федориным "скорая" оказалась той же бригадой, которая приезжала спасать его же, кирпичом стукнутого. Увидев недавнего пациента, доктор остолбенел, а санитар, натура непосредственная, вытаращился, как волк на пса из известного мультика и заорал с теми же интонациями:
- Ш-ш-о!? Опять?!
- Не опять, а снова, – буркнул Федорин. – И не я, а вон, дамы. Целых две.
- Не совсем целых, – простонала Надька. – Я, кажется, ногу сломала.
Медики даже были где-то разочарованы, когда оказалось, что пациент не Федорин, а две девицы, тем более, что у одной перелом ноги, а у второй – сердечный приступ. Так что – повозиться с ними придется.
Пациенток увезли, а Федорина до конца рабочего дня не мучил, а просто таки истязал один вопрос: ведь знал же он и о переломе, и о сердечном приступе – знал заранее. ОТКУДА?!!!
А тут еще шеф масла в огонь подлил. Зашел и спокойненько так, по-деловому говорит:
- Подвел ты меня, Федорин, со своим кирпичом, ой как подвел!
- Не понял, шеф – я же ни дня на больничном не был. Даже в травматологию не поехал. Тыковку почесал – и побежал на вокзал, тещу встречать.
- А вот это вот тещелюбие в данном случае, Федорин, совершенно излишним оказалось. Твоя… как ее там… жёнкина мать, чай, не маленькая, дорогу знает. Сама бы добралась. И в травматологию ты ну совершенно уж напрасно не поехал. Подвел и меня, и газету. Не советские времена нынче, не советские. Нечего трудовой энтузиазм проявлять. Под кирпичи бросаться, с перевязанной башкой в атаку ходить, из горящей избы стеклотару выволакивать.
Федорин хоть и не впервые сталкивался с, мягко говоря, неординарной логикой Калиныча, но все же растерялся.
- Объясните, наконец, шеф, при чем здесь советская власть, если человеку на голову упал старорежимный кирпич, а он не хочет ложиться в больницу.