- В принципе ничего, кроме новой маски и фляжки. Маску мне всю изодрало, а фляжку пробило в нескольких местах. Да, кстати, полковник, с Новым Годом…
Огарев не понимающе посмотрел на нее:
- Какой Новый Год?.. А… Точно! С Новым Годом, Искандер! Вы прочли послание старого друга?
Только в этот момент Степанова вспомнила о записке. Подняла рюкзак и достала бумажку. Аккуратно расправила пальцами сгибы и пригнувшись поближе к свече на столе, прочла:
- "Искандер! Все говорят, что ты погиб, а я не верю. Не могу представить твои глаза закрытыми и твои руки холодными. Любимая! Если ты жива, ответь. Я женился, но этот брак мое самое большое горе. Все мои мысли с тобой. Вернусь с Афгана и разведусь к черту. Уж лучше одному и с мыслями о тебе, чем с этой самовлюбленной дурой. Люблю. Твой Костя.".
Письмо было написано до того, как она встретил капитана Жукова. Марина застыла за столом, глядя на знакомый почерк и не видя, как полковник внимательно смотрит на ее трясущиеся руки. Она встала. С трудом сглотнула комок, застрявший в горле. Молча подхватив набитый боеприпасами рюкзак, винтовку и автомат, вышла из палатки. Огарев выскочил следом:
- Марина, вы вернетесь?
Она обернулась, не понимая. А потом ответила, улыбнувшись:
- Обязательно! Вы печку сделайте, помните, как в Афгане делали? Холодно…
Ахмад Шах Масуд сидел, откинувшись на подушки и о чем-то напряженно думал. Лицо одного из лидеров движения "Талибан" было необычайно сосредоточенным. Он несколько раз проводил ладонями по густой черной бороде, что выдавало высшую степень задумчивости. Наконец Масуд принял решение и позвонил в золотой колокольчик. Из-за скрытой под тяжелой бархатной портьерой двери, появился смуглый бородатый слуга в традиционном афганском одеянии:
- Звали, Ахмад-сахиб?
- Позови ко мне Ахмада. Немедленно.
Через несколько минут русский стоял перед ним. В этом не было ничего удивительного. Комната верного слуги располагалась рядом с комнатой господина. Масуд повел рукой вправо, приглашая сесть рядом с собой. Николай Горев ничуть не смутился, такая честь была оказана ему не впервой, сел рядом и с ожиданием посмотрел на хозяина. Но тот явно не спешил говорить о том, зачем позвал в столь неурочный час. Было два часа ночи.
Ахмад Шах снова позвонил в колокольчик и потребовал:
- Принеси нам кофе…
Из этого Горев мгновенно заключил - разговор будет тяжелым и долгим. Когда кофе вместе со сладостями принесли, лидер оппозиции сам разлил его по чашкам и пригласил:
- Угощайтесь, Ахмад. Разговор у нас будет длинным, как наши молитвы.
Немного отпил из чашки и пристально поглядел верному псу в глаза:
- Мы с тобой знаем друг друга не первый год. Я знаю твою верность и преданность. За это и ценю. Ты русский, хорошо знаешь арабский и русский языки, знаешь пушту и фарси. Я очень доволен тобой. Хочу предложить тебе вернуться в Россию…
Он заметил, как Горев передернулся и удивленно уставился ему в лицо, поправился:
- Не совсем в Россию… Я немного не так выразился. В Чечню. Русские ввели войска и штурмуют Грозный. Истинные мусульмане противостоят им, как могут, но я не уверен, что они смогут долго держать оборону. Россия ни за что не упустит из рук такой сладкий кусок, как нефтепровод. Скоро придется переходить на партизанские методы борьбы с российским режимом. В Ичкерии требуются специалисты твоего уровня для обучения правоверных методам борьбы. Ты прекрасно подходишь на эту роль. К тому же нам требуется в республике свой наблюдатель, который бы понимал о чем говорят русские. Подумай, Ахмад.
Горев погладил русую бороду на афганский манер обоими руками и спросил:
- Когда нужен ответ и какова оплата? Аллах для меня превыше всего, но и деньги не помешают, Ахмад-сахиб.
- Ответ нужен чем быстрее, тем лучше. Оплата весьма высока. В какой валюте ты хотел бы ее получать?
Николай ухмыльнулся:
- В долларах разумеется!
- Тогда оплата такова: за каждого обученного мусульманина пять тысяч, плюс ежедневная доза чистейшего героина. Желающих много, не сомневайся! Уже сейчас по нашим сведениям в лагерях по подготовке подрывников не хватает мест для всех. Строятся дополнительные центры. Что скажешь, Ахмад?
Горев подумал еще минуту и кивнул:
- Согласен!
Масуд вкрадчиво спросил:
- К родителям не хотел бы съездить?
Колька представил гневное лицо отца и решительно отказался:
- Нет!
Марина в тот день в палатку Огарева так и не вернулась. Не появилась она и на следующий день. Не пришла и вечером. Полковник, не смотря на огромную занятость, все же не забыл о ней. То и дело поглядывал на часы и косился на дверь каждый раз, как она открывалась. Время перевалило далеко за полночь. Откуда-то издалека доносились звуки не прекращавшегося боя. Кто-то отбивался от бандитов в той стороне.
Огарев знал, что сегодня из западни у железнодорожного вокзала все-таки удалось прорываться хоть и изрядно потрепанному, полку мотострелков. Уже вечером он ходил в их расположение и от нескольких парней сумел узнать, что кто-то весьма умело поддерживал их отход с высотки. Вокруг все дома были в руках боевиков, кроме этого, самого высокого здания. С него неизвестный стрелок расстреливал боевиков. Они даже слышали винтовочные выстрелы. Один из мотострелков вздохнул и вытер грязное лицо:
- Когда мы оторвались от преследователей, по этому дому боевики из орудий бить стали. Тот кто в доме был, навряд ли выжил…
Огарев не поверил, что Маринка погибла, но сразу кинуться на выручку не смог. Дел было невпроворот. К тому же командиров полков срочно вызвали на совещание. Он лишь уточнил у мотострелков место, где вел бой невидимый стрелок. Разобравшись к часу ночи с делами, Геннадий Валерьевич в два часа ночи сам, с отделением спецназа вышел в город.
Полковник спецназа не спал третью ночь, но возбуждение от происходящего было настолько велико, что он и думать забыл о сне. В город постарались пробраться тихо, чтоб боевики не знали. Крались, прижимаясь к стенам и кучам кирпича. Звуки боя, который так и не прекратился, становились все отчетливее. Кто-то яростно отстреливался в паре кварталов от них. Спецназовца словно в грудь толкнули. Сердце заболело и он резко повернул в ту сторону, всем нутром чуя: это она дерется. Очереди звучали с одного места, никуда не перемещаясь. Из этого офицер заключил: видимо тяжело ранена. Обернулся к мужикам и прошипел:
- Быстрее, мужики! Она ведь одна дерется. Мы должны успеть. Слышите, очереди все короче. Видно патроны кончаются. Быстрее!
Те даже спрашивать не стали, о ком он говорит. Уже не стараясь таиться, кинулись вперед. Обломки с грохотом отлетали от сапог, но по ним никто не стрелял. Видимо чехи думали, что так открыто могут бежать лишь свои. Проскочили по какому-то двору, полностью заваленному разбитым кирпичом. Скосили очередями двух выскочивших навстречу боевиков. Очереди раздавались совсем рядом, из огромной груды развалин впереди. Спецназовцы остановились, чтобы оглядеться. Вокруг валялось множество трупов. Кто-то впереди еще был жив и надрывно стонал. Боевики снова пустили в небо осветительную ракету.
Огарев вдруг увидел стрелка в крошечной нише. Это точно была Маринка: без маски и шапки, с перевязанной кое-как головой, с торчащими во все стороны длинными волосами, с бинтами на руках. Она чуть приподнялась и неловко пристраивала автомат под подбородком. Полковник бросился вперед, не обращая внимания на то, что находится как на ладони. Он успел и в прыжке вышиб автомат ногой. Коротенькая очередь ушла в небо. Упал рядом с женщиной и попытался ее схватить. Она начала отчаянно сопротивляться и сумела уронить его на камни спиной. На секунду резко отстранилась. В руке сверкнул нож и мужчина едва успел схватить ее за кисть, иначе она воткнула бы клинок себе в грудь. Крикнул:
- Искандер! Свои!
Она замерла. Нож выпал. С минуту разглядывала лицо полковника, не веря тому, что жива, а затем крепко обхватила его за шею, прижавшись грудью и уткнувшись лицом в плечо. Все ее тело тряслось от рыданий. Геннадий Валерьевич чувствовал, что с места она не сдвинулась ни на миллиметр. Ее словно что-то держало. Вначале подумал, что она парализована. Спецназовцы попадали рядом и встретили идущих в атаку чеченцев плотной завесой огня. Полковник прижал к себе ревущую в три ручья женщину и погладил по спине:
- Ну, все-все! Хватит слез! Давай уходить теперь. Мы тебя вынесем…
Голос прошептал ему в ухо:
- Мне ноги плитой защемило. Уходите! Оставьте мне патронов и уходите. Они меня живой хотят взять, но не получат. В автомате три патрона оставалось, не больше.
Он спокойно сказал:
- Значит, мы вовремя явились. Сейчас отгоним духов и попробуем тебя извлечь из этой консервной банки…
Огарев выбрался из-под нее. Отполз в сторону и внимательно осмотрел бетонную плиту со всех сторон. Вместе с частью ребят, начал сбрасывать с нее многочисленные обломки. Когда силы не хватало, просто сталкивали их, наваливаясь плечами. Остальные отбивались от чеченцев. Степанова вполголоса сказала:
- Легче стало.
Чехи откатились, чтобы перегруппироваться для новой атаки. Они быстро поняли, что к женщине подошло подкрепление, но оно немногочисленное. Полковник решил воспользоваться перерывом:
- А ну-ка, мужики, навались! Надо же нам Искандера из западни вытащить!
Почти всему отряду эта кличка была знакома, но время было не то, чтобы расспрашивать. Хотя у всех появились вопросы. Самый худощавый ящерицей подполз к Марине и ухватился за подмышки. Остальные, во главе с полковником схватились за плиту и напрягая все силы, слегка приподняли. Парень выдернул женщину одним коротким рывком. Она глухо охнула и обмякла в его руках. Голова завалилась вверх. Огарев крикнул бойцу:
- Мешков, на плечо ее и уходи. Мы прикроем!
Отряд уходил в темноту яростно огрызаясь очередями на пытавшихся окружить их дудаевцев. На этот раз узкие улицы мешали чеченцам развернуться. Длинные волосы Степановой свисали до колен спецназовца, руки безжизненно болтались из стороны в сторону. Темнота надежно укрыла отряд. Проскочив несколько улиц и поняв, что оторвались, полковник сделал передышку. Задыхаясь, спросил:
- Что с ней?
Мешков, несший Марину, ответил:
- Жива, но без сознания. Обе ноги сломаны. Геннадий Валерьевич, это действительно Искандер? Ведь она погибла в Афгане. Все слышали об этом. Я ее как Марину знаю с ноября прошлого года. Помните, вы нас в Катаяму отправляли? Она под арабку была загримирована. По-арабски говорит, как на родном языке. Марина и есть Искандер, это точно?
Огарев вздохнул и дотронулся до шеи женщины. Нашел еле бьющийся пульс. Ответил Ивану:
- Не погибла, как видишь. Под другой кличкой работала. Видно так надо было. Передохнули? Тогда пошли дальше.
Мужики унесли Степанову прямо в медсанбат. Уложили на металлический стол, только при электрическом свете разглядев набухшие кровью бинты на руках и голове. Полковник потребовал у военврача:
- Надо сделать все, чтобы она жила. Ясно, доктор?
Усталый хирург беззлобно выругался, оглянувшись на двух солдат-санинструкторов, разрезавших на женщине обмундирование:
- Я вам не господь-Бог, полковник! У нее вон кости переломанные торчат, а в раны всякая х… могла забиться. Вы меня поняли? Дай Бог, чтобы заражения крови не случилось! Слово даю, сделаю все. Проблема в другом, ни одной раненой женщины в санбате нет. Эта откуда взялась? Чеченка?
Мешков начал грозно надвигаться на хирурга:
- Я тебе покажу, "чеченка", эскулап долбаный! Глаза застило что ли? Не видишь, русская она!
Огареву пришлось прикрикнуть на парня:
- Отставить, Мешков!
Тот, еще раз яростно посмотрев на хирурга, отступил назад. Смотрел, как стаскивают изрезанную форму с женского тела и скрипел зубами. Полковник вздохнул и пояснил:
- Снайпер с нашей стороны. Позавчера к нам прикомандирована прямым приказом из Москвы. Прикрывала отход мотострелков от железки.
Врач махнул рукой, подходя к полураздетой женщине:
- Вот так бы и сказали… Марш отсюда!
Спецназовцы вышли из палатки. Огарев вздохнул:
- Вот теперь легче стало! Надо хоть пару часиков отдохнуть перед рассветом. Пошли, мужики…
Глава 10
Лешке Силаеву исполнилось девять лет. Он боготворил отца и тихо презирал мать. Ребенок видел все, что происходит в семье, а Лариса и не пыталась скрывать. Каждый вечер мальчик стоял у окна и ждал, когда высокая крупная фигура отца появится из-за угла. Вместе они решали уроки, вместе собирали модели кораблей, самолетов и пушек. Подолгу засиживались за шахматами или шашками. Иногда смотрели телевизор, сидя в одном кресле. Чаще всего это были новости. О Чечне говорили часто, в бравурном тоне, за которым ясно слышалась растерянность. После них отец становился мрачным. В эти минуты Лешка прижимался к нему сильнее и спрашивал:
- Пап, а в Афганистане так же воевали или нет?
Подполковник вздыхал:
- Там, Леша, несколько иначе было. Афган - чужая страна, а Чечня - это Россия. Сейчас получается, что свои против своих встали.
- Нам учительница в школе сказала, что когда свои против своих, то это гражданская война. Когда ты воевал, тебе страшно было?
Силаев грустно улыбнулся и потрепал сына по русым волосам:
- Не страшно на войне только дуракам. Бывало и страшно. Особенно в первые минуты боя. Потом о страхе забываешь, так как времени нет бояться. Отбиваться надо! Вот так, сынок…
Лешка осторожно коснулся шрама на его виске. Заглянул в глаза:
- Когда тебя ранило, ты чувствовал?
Подполковник вспомнил тот бой на перевале и отрицательно покачал головой:
- Не чувствовал. Я же сознание тогда сразу потерял. Это потом, когда в госпитале очнулся, больно было.
Мальчик обнял его руками и тихо сказал:
- Ты не ходи больше на войну…
Какое-то время молча слушали то, что говорил по телевизору диктор. Силаев скосив глаза вниз, смотрел на голову сына, прижавшуюся к его груди. Лешка все больше стал походить внешностью на него. У него были такие же серые сумрачные глаза. Лешка точно так же наклонял голову, когда разговаривал с приятелями и даже верхние зубы у него имели такую же рединку, как у Кости. Подполковник Силаев, чтобы остаться в Москве рядом с сыном, преподавал в той же академии, которую закончил. Лариса в конце его учебы решительно отказалась куда-либо ехать:
- Здесь есть жилье и это Москва. Я отсюда никуда не поеду. Ты можешь ехать, но Лешка останется со мной.
Силаев, хоть это было не приятно, записался к начальнику академии на прием. Просить он не любил, но ради сына смирил гордость. Объяснил ситуацию, ничего не скрывая:
- Товарищ генерал-майор, вы уже наслышаны о том, что представляет собой моя жена. Без меня сын будет предоставлен сам себе, ей он не нужен. Но и мне она его не отдаст. То, что она якобы исправилась, только видимость. Мы постоянно находимся в конфронтации. Помогите!
Генерал пошел навстречу и предложил стать преподавателем. Три года Костя преподавал в академии и тихо тосковал о нормальной службе. Там было тяжелее, зато не было такого однообразия, как здесь. Его деятельной натуре претила рутина, но сделать ничего не мог. Лариса, словно черная глыба, постоянно нависала над душой. С тихой тоской Силаев вспоминал Марину и Афганистан, сердцем понимая, что именно те суровые дни оказались самыми счастливыми в его безрадостной жизни.
По выходным, чтобы поменьше видеть жену, Костя с сыном ездили на рыбалку, бродили по музеям или отправлялись в лес. Все зависело от времени года и погоды. Лешка жадно расспрашивал его об Афганистане. Подполковник рассказывал то, что мог, старательно смягчая краски и избегая слишком жестоких сцен. Жена, едва сын укладывался спать, ворчала каждый вечер:
- У всех моих знакомых мужики на двух работах вкалывают, деньги зарабатывают, а ты с Лешкой по выставкам шляешься. В доме денег нет, тебе хоть бы что!
Так повторялось из раза в раз. Однажды подполковник не выдержал:
- Я не виноват, что зарплату задерживают! Сейчас всем трудно. Хватит ныть, Лариса! Ты можешь думать не только о деньгах? Сыну надо развиваться в культурном плане!
Лариса скрестила руки на груди, презрительно посмотрела на него. Тряхнула копной белокурых волос:
- В этом случае он может телевизор посмотреть! Нечего на музеи деньги тратить, раз на хлеб их нет! - В этот момент по телевизору показывали Чечню. Российских офицеров и солдат на окраине Грозного и под Шали. Лариса мгновенно вспомнила, сколько денег муж привез с афганской войны и крикнула: - Вот хотя бы туда слетал, чтоб заработать на жизнь, раз здесь не можешь! Уж если не мне, то хотя бы своему любимому сыночку! Он в школу черт-те в чем ходит и на что покупать я не знаю. На родительские собрания стыдно ходить. Он растет! Каждый месяц брюки становятся все короче. Такая же дылда, как и ты будет. А уж как будем в следующем году в школу собирать, не представляю…
Костя задумался и ничего не ответил. Он вдруг вспомнил, как Лешка говорил ему о желании иметь какую-то там игровую приставку к телевизору и джинсы "как у пацанов". Сын никогда ничего не просил, но Силаев вдруг понял, как хочется мальчишке иметь хотя бы часть того, что есть у других. Жена, стоя у дивана, что-то бурчала, но он не слушал. Решение пришло. Мужчина безо всякого выражения посмотрел на жену и тихо сказал:
- Я уеду воевать, но Лешка будет жить у моей тетки в Рязани. Там и в школу пойдет. Тете Наде поможет, да и она за ним лучше присмотрит, чем ты. Хоть голодным сидеть не будет. Это мое условие!
Лариса, открыв рот от неожиданности, молчала. Она даже на его последние слова внимания не обратила. Пришла в себя и кивнула:
- Хорошо, я не против, но надо еще и Лешку спросить, хочет ли он ехать к тетке в медвежий угол?
Косте очень хотелось сказать ей, что она и сама выросла вот в таком "медвежьем углу", но не стал. Так как знал, ссоры тогда уж точно не избежать. Лариса считала себя чуть ли не коренной москвичкой и каждое напоминание о Рязани принимала, как оскорбление. Подполковник позвал Лешку в кухню и спросил. Мальчишка обрадовался:
- К тете Наде? С радостью поеду! Она такая замечательная!.. - Оборвал радость и внимательно посмотрел на отца: - А ты куда, пап?
Силаев сжал заболевшую душу в кулак и весело усмехнулся:
- В командировку отправляют на Дальний Восток на пару лет! Денег привезу и тебе приставку купим с джинсами.
Лешка вздохнул:
- Да не нужны мне ни джинсы ни приставка по большому-то счету, лишь бы ты не уезжал. Я скучать буду. Но если уж так надо, да не на войну, тогда едь… Только ты побыстрей приезжай. Обещаешь?
Он подхватил сына на руки и усадил рядом с собой. Обхватив за плечи притиснул к себе, слегка дотронулся кончиком указательного пальца до его носа. Лешка смотрел на него во все глаза. Костя подмигнул и еще раз улыбнулся:
- Как только, так сразу! Ты же меня знаешь. Я тоже скучать буду.