Куртка и рубашка потемнели от крови. В крови был верх брюк. Степанова с трудом оторвала его руки от живота. Задрала рубашку и куртку. Из колотой раны обильно вытекала кровь. Маринка выдернула из кармана сразу несколько бинтов и ватно-марлевых повязок. Разодрала в момент вощеную бумагу на всех и начала как можно туже перебинтовывать Амира. Его голова легла на ее плечо. Он опирался на нее. Быстрое частое дыхание билось в шею. Ее руки каждый раз невольно обнимали его. Он, улыбаясь, прошептал:
- Я с радостью умру в твоих объятиях…
Она яростно сверкнула глазами:
- Зато мне такого счастья не надо! Я хочу, чтобы ты жил! Помолчи, Амир! Тебе нельзя говорить. Кровь от этого еще сильнее идет.
В коридор вышел Огарев. На скуле темнел след от удара, с губы стекала тоненькая струйка крови, шапки не было. Тельняшка разодрана и виднелась покрытая седым курчавым волосом грудь. Из комнаты слышалось тяжелое дыхание и ругань арестованных:
- Мы вас, сук, все равно мочить будем!
Полковник наклонился над чеченцем. Спросил Марину:
- Тяжело?
Она, наматывая очередной бинт, ответила:
- Надо срочно машину вызывать! Он кровью истекает.
- Ребята уже связались!
Полковник выскочил на лестничную площадку. До женщины донесся его горестный вскрик:
- Сергей!!! Алик!!! Ребята!!!
Она на долю секунды обернулась. Мгновенно поняв, что два спецназовца убиты. Содрала с себя бронежилет. Из кармана куртки достала еще несколько последних, запасных, бинтов и снова принялась перетягивать живот Бесланова. Огарев внес в коридор раненого разведчика и крикнул:
- Мужики, Сорока ранен! Перевяжите! И поторопите машину, быстрее!
Сам снова вышел в подъезд. В коридор выскочил Ракса. Он тоже был не в лучшем виде: нос распух, под глазом фингал, рука наскоро замотана бинтом, разрезанный рукав болтается. Бросился к лежавшему без сознания спецназовцу. Бронежилет от очереди в упор не спас. Сквозь дырки в кевларе и пластинах уже просочилась кровь. Майор стащил с него бронежилет, куртку и тельняшку. Грудная клетка была перечеркнута очередью. От плечь и до живота все было в крови.
Закончив к этому моменту с Амиром, Степанова бросилась перевязывать спецназовца уже теми бинтами, что достал офицер. Ракса придерживал разведчика, помогая ей. Перевязка длилась всего пару минут. Женщина провела ее весьма ловко и быстро. Полковник по очереди внес убитых ребят и положил в кухне рядышком. С трудом сглатывая комок, застрявший в горле, хрипло спросил Марину:
- Сорока жить будет, как думаешь?
Она быстро подняла лицо и сразу же опустила:
- Если машина поторопится. Шесть пуль попало…
- Мать вашу!.. - Полковник схватился за голову и вошел в комнату. Раздался его крик: - Сволочи! Таких ребят убили! Мы Афган с ними прошли!.. Санько, поторопи!!! Дай, я сам… - Раздался громоподобный рев Огарева: - Вы что там копаетесь?! У нас парни кровью истекают! Быстрее мать вас яти!.. А мне плевать, что завалы не разобраны. Не будет машины через пять минут, всю вашу медчасть собственноручно разнесу! Да что вы мне трибуналом грозите! На х… трибунал, ты машину давай!
Внизу хлопнула дверь подъезда. Степанова автоматически приготовила оружие. В дверях показались трое разведчиков, бросавшихся в погоню за Горевым. Они приволокли одного бандита. Устало выдохнули:
- Ушел, зараза! Матерый! Одним из своих, как щитом прикрывался, когда мы сверху бежали. На Алика с Серегой вот этого гада столкнул. В темноте скрылся с одним. Еще один у крыльца валяется. Его Алик срезал. Где он?
Майор выдохнул со слезами:
- Убит Алик, и Серега тоже. Сорока в тяжелом и Амира ножом…
- А те, что вошли?
- Взяли. Один к окну кинулся, да Кожемякин его прикладом угостил. Молдагулова и меня ножом немного достали. Обученные. Огареву и то досталось.
Марина обратила внимание, что повязка на руке майора пропиталась кровью. Предложила:
- Давайте я вас тоже перевяжу.
Ракса плакал, не стыдясь слез, глядя на подошвы ботинок, торчащие из кухни. Маринка перевязывала его и тоже ревела. Слезы капали на бинты. Перевязав майора, она проверила Сороку и снова обернулась к Бесланову. Лицо Амира осунулось и побледнело. Густая щетина на подбородке зловеще почернела и, казалось, стала длиннее. Но он все еще был в сознании. Темные глаза блестели не здоровым светом. Она села рядом, прижавшись спиной к стене и слегка потянула его к себе. Бесланов навалился на нее. Голова бессильно легла ей на плечо. Степанова осторожно прижала его к себе, погладила по потному лбу:
- Ты молчи. Только ничего не говори. Помнишь, в Афгане, ты тоже был в живот ранен и ничего, выкарабкался. И сейчас прорвемся. Вот увидишь! Ты только держись, Амир! Я очень прошу тебя, держись. Слышишь, вот и машина пришла. Сейчас в госпиталь поедем. Все будет хорошо, вот увидишь! Ты держись, цепляйся зубами за жизнь. Ты ведь еще и не жил по-человечески!
Он быстро и часто дышал. По вискам катился пот и она стирала его рукавом куртки. Он слегка повернул голову. Черные глаза смотрели на нее не отрываясь. Посеревшие губы раскрылись. Она наклонилась ухом к ним и расслышала:
- Не уходи от меня…
Она взяла его окровавленную руку в свою. Слегка пожала:
- Не уйду. Не бойся.
Боевики Ахмада тоже выглядели не очень. Марина обратила внимание, когда их протащили мимо. Разозленные упорным сопротивлением спецназовцы не жалели ударов. Раненых осторожно перенесли на носилки и вынесли из квартиры. Погрузили в кузов автомобиля. Убитых положили рядом. Сорока был жив. Степанова сидела рядом с носилками, где лежал Бесланов и держала его за руку. Амир перенес дорогу в сознании, но когда стали выгружать, чтобы нести в госпиталь, вырубился. Раненых немедленно унесли в операционную.
Через полчаса из палатки вышел один из хирургов, чтобы сообщить столпившимся мужикам:
- Раненый в грудь парень скончался на операционном столе. Ничего не смогли сделать. Извините, ребята! Его ранения вообще были несопоставимы с жизнью. Мы удивляемся, как он столько сумел продержаться…
Степанова спросила:
- А второй как?
- Пока жив. Уверенности нет. Ранение очень тяжелое. Крови много потерял и сейчас теряет. Хорошо, что группа распространенная и запас плазмы у нас большой.
Хирург вернулся в операционную. Спецназовцы начали расходиться. Огарев подошел к оставшейся возле палатки женщине и присел на обрубок бревна рядом. Она обратила внимание, что он ссутулился и постарел. На лице проглядывали морщины. Глаза ввалились и смотрели с горечью. За эти несколько часов виски полковника полностью побелели. Гибель двух парней, практически на глазах, не прошла бесследно. Геннадий Валерьевич вполголоса сказал:
- Марина, ты хорошо знаешь своего приятеля Ахмада?
Слово "приятель" разозлило и она с яростью посмотрела Огареву в глаза:
- Предатель - не мой приятель! Ясно, полковник? Я уничтожу его. Клянусь!
Он положил ей руку на плечо, чуть шевельнув пальцами:
- Это стало не только твоей заботой. Это дело чести моего отряда. Мы отплатим Ахмаду за смерть парней! Что ты можешь сказать о нем? Сама, лично? Забудь о Генштабе!
Степанова успокоилась и сосредоточилась. Начала припоминать:
- Силен физически. В четырнадцать лет в кузне при МТС взрослого кузнеца заменял. Мозги имеются, но полностью не использует. Нагл и самоуверен, по крайней мере был в свое время. Тренирован в той же школе, что и я. Напорист. Во что бы то ни стало старается взять то, что не его, если понравилось. С родителями не общается, так как боится отца до сих пор. Мы с одной деревни… - Она помолчала немного и добавила: - Сейчас он попытается взять меня! Так как с детства влюблен и все еще не забыл. Я видела по его взгляду…
Огарев вытаращил глаз:
- И ты так спокойно об этом говоришь?
Она мрачно взглянула ему в лицо:
- Ага! Я буду приманкой, а вы капканом. Ясно?
- Не совсем…
- Завтра поговорим. Мне тоже есть над чем подумать.
Огарев встал, понимая, что женщина больше ничего не скажет. Он шел, словно неся на плечах ношу: ровная спина согнулась, голова опустилась на грудь. Полковник еле переставлял ноги. Впереди ждала тяжелейшая работа: он должен был отправить "похоронки"…
Операция прошла успешно. Амир выжил. Уже на следующий день Марина навестила его. Отправлять Бесланова в Моздок или Махачкалу врачи опасались. Шевелить чеченца было нельзя. Полковник Огарев внес его в списки личного состава и когда хирург спросил, кем является его больной, решительно ткнул в этот список. Вопросов у медицины больше не возникло. Национальность отошла в тень.
За эти сутки Степанова узнала, что охрана Кольки Горева целиком состояла из уголовников, выпущенных из центральной тюрьмы Грозного. Этим отморозкам нечего было терять. Они откровенно рассказывали на допросах о пытках и казнях военнослужащих, попавших в плен и в которых принимали участие сами. Блондин с наглыми светлыми глазами разоткровенничался во время допроса, стремясь "показать себя":
- Перед Новым годом двери камеры распахнулись. Трое бородатых предложили свободу, если мы станем воевать против российских войск. Несколько мужиков отказалось. Их расстреляли. У нас срока большие, торчать в этих стенах надоело. Решили лучше на свободе сдохнуть, чем в тюрьме гнить. Два месяца назад нас собрали и, не спрашивая, отправили в какой-то лагерь в Пакистане. Жизнь была, просто сказка! Бабы каждый день. Жратва царская, наркота, да еще и бабки платили! Обучали правда. Каждый день по шесть часов. Как проклятые тренировались в стрельбе и драках. Многие отсеялись, а нас к Ахмаду направили. Сказали, что он наш хозяин. Он нас травкой снабжал…
Марина спросила, опережая военного следователя:
- Где логово Ахмада?
Разговорившийся уголовник хмыкнул:
- Не дергайся, дамочка! Ушел Ахмад. Он, как волк, засады чует. Вот и в этот раз нас вперед отправил, хотя всегда впереди идет. Есть у него зазноба. Где-то здесь, в армии служит. Уж как он ее ищет! Слышал краем уха, вроде нашел. Кто, не знаю. Зуб даю! Мне уже все равно, я свое отгулял и не жалею. Таких приключений никто из вас и во сне не видел!
Уголовник вздохнул и почесал грудь руками в наручниках. Желая вогнать женщину в ужас, широко улыбнувшись, сообщил:
- Чеченцы бабу русскую поймали, такое с ней вытворяли! Она сама молить о смерти стала! Так они что сделали: две березы пригнули и ее за ноги привязали, а потом отпустили кроны. На две части разорвало! А мне в руки лейтенант-сапер попался. Раненый! Я ему в рану шомпол загнал и к стене пришпилил, как кузнечика. Как же мне было хорошо! Он кричит, а я наслаждаюсь с девкой, прямо на его глазах. Знаешь, дамочка, страдания других возбуждают! Рана-то в живот была!
У Марины начались рвотные спазмы и она бросилась вон из палатки. Уголовник захохотал ей вслед и вдруг заткнулся, странно чавкнув. Она обернулась. Следователь потирал ободранные о зубы костяшки пальцев. Его лицо было бледно. Пленный валялся на полу, сплевывая кровь вперемежку с зубами…
Изжелта-серое лицо Амира, с небритой недельной щетиной на подбородке, четко выделялось на белой подушке. Вокруг лежало еще восемь раненых. Они удивленно смотрели на женщину. Бесланов был в сознании и даже попробовал улыбнуться. Марина, в надетом поверх камуфляжа халате, присела на край кровати и взяла его руку в свою:
- Привет, Амир! Я тут с хирургом беседовала - жить будешь!
Он прошептал:
- Тот парень, как он?
Степанова решила сказать правду. Опустила голову:
- Ты не расстраивайся, поздно уже горевать. Сорока умер на операционном столе… - Подняла лицо и комкая боль в комок, весело сказала: - Я тебя побрить собираюсь. Брадобрей, конечно, из меня хреновый, но врач попросил. Ты не против? Обещаю быть очень осторожной и аккуратной.
Он моргнул глазами, давая согласие. Степанова достала из-под халата отечественный крем для бритья, помазок и бритвенный станок. Не совсем ловко одела на стерженек свежее лезвие. Сходила за теплой водой к медсестре и положила на щетину смоченный горячей водой большой носовой платок. Минуты через три сняла и нанесла крем для бритья на подбородок и усы. Смущенно улыбаясь, осторожно провела бритвой по его щеке. Поболтала станком в миске с водой. Он прошептал:
- Где ты этому научилась?
- Да у меня отец так брился, я помню! - Через полчаса она все же закончила с бритьем. Протерла лицо Бесланова чистым полотенцем. С довольным видом посмотрела на работу и сказала: - Все! И ни одного пореза!
За спиной раздался голос хирурга:
- За это время я мог бы весь госпиталь побрить!
Женщина вздрогнула и резко обернулась. Улыбнулась:
- У меня есть оправдание - в первый раз этим занимаюсь!
Врач подошел ближе. Наклонился над Беслановым. Проверил пульс:
- Ну-с, как мы себя чувствуем? Без этой дрянной щетины выглядите значительно свежее и лучше… Пульс в норме… Зрачки не расширены… - Повернулся к Марине и попросил: - Вы не могли бы выйти в коридор минут на пять? Я хочу осмотреть места ранений. - Женщина пожала плечами и направилась к дверям. Хирург вышел минуты через две. Еще минуту разглядывал ее лицо, а затем тихо сказал: - Ранение крайне тяжелое. Ближайшая неделя будет решающей. То, как он себя чувствует сейчас, дело десятое. Если переживет неделю, будет жить. Расстраивать нельзя. Постарайтесь бывать у него чаще. Вы благотворно воздействуете на него, я заметил. Он оживился.
- Разве Амира не отправят в Моздок?
- Его нельзя шевелить. Пить ему нельзя. Если попросит, смочите губы ваткой. Вы торопитесь?
- Да нет… Я свободна на ближайшие три-четыре дня.
- Посидите с ним, если ваш приятель вам дорог. Сейчас ему поставят капельницы в обе руки. Последите, чтобы он не дергал ими. Когда станете уходить, скажите медсестрам.
Женщина кивнула и вернулась в палату. Улыбнулась в ответ на вопросительный взгляд Бесланова:
- Доктор наставления по уходу за тобой давал, вот и задержалась. Тебе капельницы поставят, а я рядом буду сидеть. Постарайся заснуть. Чем больше раненые спят, тем быстрее выздоравливают. Ясно, сержант Бесланов?
Он слабо улыбнулся:
- Ты еще помнишь мое звание в Афгане?
- А то как же! Я всех своих спасенных помню…
Две появившиеся в палатке медсестры прервали разговор. Они внесли штативы с закрепленными сверху большими пузырьками. Попросили Марину передвинуть стул ближе к голове раненого. За пару минут поставили капельницы и ушли, попросив женщину следить за состоянием больного. Она заметила, что вены на сгибах рук уже продырявлены неоднократно и спросила:
- Тебе уже ставили капельницы?
Амир прошептал:
- Перед твоим приходом убрали. Всю ночь капельницы были и когда очнулся, рядом капельница стояла. Даже в ноги делали. Одной ногой я в могиле стоял.
Она, чтобы скрыть пронзившую сердце боль, взяла с тумбочки салфетку и промокнула пот с его лба. Протерла лицо, пригладила волосы. Оглянувшись на раненых и на дверь, расстегнула сверху халат и вытащила из внутреннего кармана куртки фотографию двух обнявшихся детей. Показала мужчине, держа снимок перед его лицом сантиметрах в тридцати:
- Это мои дети, Амир. Александр и Юлия.
Собралась убрать, но он остановил:
- Подожди. Дай посмотреть. Держи чуть повыше… - С минуту разглядывал. Затем сказал: - Мальчик не твой, а в дочке что-то есть от тебя.
Степанова аж головой закрутила:
- Сын действительно приемный. Ты наблюдательный! А теперь спи. После поговорим. Ты уже устал. Я буду здесь, не беспокойся.
Целую неделю она практически не отходила от постели Бесланова. Днем и ночью сидела рядом. Впервые не требовала у Бредина и Огарева отправить ее на задание. Собственное ранение в руку, в связи с наступившим покоем, наконец-то начало зарастать.
Однажды генерал сам позвонил Огареву, удивленный странным молчанием обычно неугомонной подчиненной. Полковник подробно рассказал обо всем. В том числе и о решении использовать знания Степановой для ликвидации банды. О нехватке людей в батальоне и о встрече Марины со старым знакомым. О перевербовке Бесланова и его ранении. Не скрыл факт бегства Ахмада и потерю троих ребят. Бредин долго молчал, а затем ответил:
- Передайте сержанту, что в ближайшее время от меня заданий пока не будет и она поступает в ваше распоряжение. - Немного помолчав, добавил: - У Маринки характер наглый, напористый, как у десантника, вы уж приглядывайте за ней. В случае чего, если чувствуете, что не справиться, мне звоните. Я найду на нее управу!
Огарев коротко ответил:
- Есть!
Полковник откровенно радовался тому обстоятельству, что женщина пропадает в госпитале и пока ничем не интересуется. За это время ребята из батальона кое-что сумели разузнать о местонахождении Ахмада.
Горев, сбежав из Грозного с последним охранником, вернулся в подвал на окраине города. Испугавшись, что теперь его обложат, как зверя, связался с Масудом. Сообщил, что возникли большие проблемы с российским спецназом и они идут по его следам. Спросил:
- Что делать, Ахмад-сахиб? В квартире Мурзы была засада. Мои охранники успели предупредить, но теперь по моим следам идет спецназ. Из охранников остался живым только один. Остальные или в плену, или убиты. Учебный центр, еще не начав работать, уже под угрозой. Я не знаю, что делать. Ситуация очень запутана. На федералов натыкаешься даже там, где их не должно быть по докладам разведки.
Ахмад Шах долго молчал, а затем сказал:
- Уходи! Для тебя найдется дело и в другом месте.
Уже на следующий день, к вечеру, Горев отправился в лагерь по подготовке боевиков, расположенный под Бамутом. Кроме охранника, у него был проводник и еще пара мрачных чеченцев. Они практически ничего не говорили, зато выполняли его приказания.
Через неделю Николай приступил к обучению диверсантов. Группа состояла из ста человек. Занятия велись десять часов в сутки с перерывом на молитвы. Закончив "уроки", Горев торопливо скрывался в палатке. Мрачно смотрел перед собой, а видел женщину в форме: из-под фуражки выбились золотистые волосы, зеленые глаза горят гневом. Это видение вовсе не прибавляло ему хорошего настроения. Он видел ненависть в ее глазах
Подполковник Силаев командовал артиллерией. Минометы били по позициям боевиков, закрепившихся под Бамутом, практически без перерыва. Костя едва успевал уточнять координаты для ведения огня, закрепившись с полуротой мотострелков на ближайшей господствующей высоте. Одновременно приходилось отбивать атаки боевиков. Те видимо сообразили, что отсюда идет корректировка огня и лезли напролом, стремясь смять отряд.
На помощь, как никогда кстати, подошла небольшая группа десантников и чехи отступили, потеряв в первой же рукопашной почти половину отряда. Силаев подошел, чтобы поблагодарить лейтенанта, командовавшего ими:
- Спасибо, мужики! Выручили! Думали все, смерть пришла!
В ответ услышал:
- Да ерунда! Мы теперь дальше пошли. Чехи вот-вот рванут в бега…