Продвигаясь к линии укреплений, Жозеф заблудился в лабиринте железнодорожных путей среди куч лимонита и угля, выбрался на улицу Пре-Моди, огляделся и побрел обратно. Вернувшись к начальной точке, он взял направление вдоль ветхих домишек со стенами, исписанными непристойностями, мимо подозрительных гостиниц, больше похожих на притоны, и заросших овсюгом пустырей, где тренировались в поднятии тяжестей ярмарочные силачи. За железнодорожной станцией мрачной тенью выросла потерна. Внутри галереи навстречу Жозефу попадались пугающие силуэты, он различал в полумраке каких-то оборванок, бандитского вида оболтусов, бесшумно скользивших в туфлях на веревочной подошве, бродяг, сбившихся в тесные группки, и наконец вырвался на белый свет, к подножию фортификаций.
Здесь, за Великой Китайской стеной, ему открылись райские кущи. Если бы не копья фабричных дымов, терзавшие небо то тут, то там, Жозеф подумал бы, что попал в сельскую местность, - до того густо цвели здесь сады и зеленели огороды, бабочки порхали над капустным полем, даже несколько бурёнок щипали травку на лугу. Но увы, в этом промышленном предместье, как черные и белые квадраты на шахматной доске, перемежались заводы и хозяйства зеленщиков.
Кладбище в итоге нашлось - бродяжка не соврал. По аллее трясся катафалк, черная обивка посерела от пыли. Гроб сняли, семейство попрощалось с покойным, могильщики споро засыпали яму.
Вместо того чтобы разыскивать по всей территории гипотетическую могилу, Жозеф решил сразу обратиться к смотрителю. Тот сверился с реестром - Пьер Андрези среди похороненных не значился.
- Однако, версия опечатки в дате не очень-то подтвердилась, - задумчиво бормотал Жозеф, возвращаясь к линии укреплений. - Если только наборщик не зазевался настолько, что перепутал еще и кладбище. Странное это дело, очень странное. Наведаюсь-ка я в редакцию "Фигаро", да хотя бы ради того, чтоб досадить патрону!
Занятый размышлениями, он прошел мимо питьевого фонтанчика, к которому приник стройный господин, одетый слишком элегантно для здешних мест; рядом своей очереди дожидались мальчишки с кувшинами, отряженные мамками за водой.
Фредерик Даглан выпрямился, промокнул платком усы и направился к террасе бистро. Там, усевшись за столик и заказав кофе, он достал из кармана три газеты и внимательно изучил первую. А развернув вторую, чуть не опрокинул чашку: между заметками о квартирной драке и выловленном утопленнике сообщалось об исчезновении печатника по имени Поль Тэней; его бухгалтер среди деловой переписки нашел любопытное послание, в котором фигурировал леопард…
Разомлевшая от жары собака свесила башку в канаву и принялась лакать проточную воду. Как раз настал час аперитива.
Виктор запустил плоский камешек по озерной глади, и тот запрыгал, распугав уток, не преминувших гнусаво выразить свое фи. Не удостоив их внимания и даже не полюбовавшись копией храма Сивиллы в Тиволи, возведенной на вершине искусственного утеса, он направился к выходу из парка Бют-Шомон. Жозеф имел наглость заявиться в лавку лишь к концу рабочего дня, да еще с иронической усмешкой - и ни извинений, ни объяснений! Сущее наказанье, а не мальчишка. Перспектива заполучить это недоразумение в зятья приводила Виктора в ужас. Не менее пугала его мысль о том, что свадьба Айрис может и вовсе не состояться. Разрываясь между двумя желаниями - положить конец отношениям Айрис с Жозефом и увидеть сводную сестру счастливой, - он вышел на улицу Дюн.
Мастерская и жилые комнаты, которые Виктор помог снять Джине Херсон, находились во втором этаже добротного дома. Дверь открыла сама Джина - из соображений экономии она так и не наняла прислугу. Мать Таша не считала зазорным самостоятельно вести хозяйство и делать уборку, тем более что в виду тесноты двухкомнатной квартирки это не занимало много времени. Ее мастерская, в которой не было ничего, кроме стульев и мольбертов, располагалась напротив.
Виктор, ожидавший встретить у Джины только Таша, немало удивился, застав в гостиной еще и Айрис с Кэндзи - все трое сидели за столом у самовара. Джина в присборенной сзади юбке и расшитой русским орнаментом блузке выглядела не намного старше своей дочери. Японец держался, как всегда, невозмутимо, с отстраненной вежливостью, но хорошо знавший его Виктор не мог не догадаться по определенным признакам, что в присутствии хозяйки он нервничает. Джина, со своей стороны, не обращала на Кэндзи внимания. Она налила Виктору стакан чая:
- У меня только черный. - И возобновила прерванную беседу с Айрис и Таша: - Я так рада, что он опять при деле. Бедняга теряет вкус к жизни, когда чувствует себя бесполезным. - У нее был негромкий глубокий голос с едва уловимым акцентом.
- О ком вы говорите? - поинтересовался Виктор.
- О Пинхасе, - ответила Таша. - Он написал, что скоро вернет тебе долг.
- Мне совсем не к спеху…
- Для него это вопрос чести, - сказала Джина. Она взяла письмо и перевела вслух для Виктора: - "По сути жизнь в Америке ничем не отличается от того, что было в Вильно: бедняки подыхают в нищете, богатые жиреют. Но я не жалуюсь. Снимаю двухкомнатную квартирку в Нижнем Ист-Сайде. Раньше по четырнадцать часов в сутки через день строчил на машинке в Бронксе, но теперь с этим покончено, я уволился…"
- Папа вошел в долю с одним ирландцем, который держит игорный зал, представляешь?! - воскликнула Таша.
- Он что, будет принимать ставки? - осведомился Кэндзи, покосившись на Джину.
- Нет, так низко он еще не пал, - холодно отозвалась та.
- Они с ирландцем собираются заняться продажей уникального аппарата, который был представлен на Всемирной выставке в Чикаго, - пояснила Таша. - С его помощью можно передать эффект движения, проецируя на экран двадцать четыре быстро сменяющихся фотографических кадра!
Джина пробежала взглядом письмо Пинхаса и нашла нужное место:
- Вот, это называется "электрический та… хис… коп". Что такое тахископ, месье Легри?
- Должно быть, усовершенствованный праксиноскоп, - предположил Виктор.
Джина продолжила чтение:
- "Мы собираемся предложить публике разные модели механизмов, и все они настолько уникальны и удивительны, что я уверен - деньги потекут рекой…" Ох, надо же! Твой отец заделался торгашом! А ведь когда-то он ратовал за революцию!
- Ты несправедлива к нему, мама. Что плохого в том, что человек зарабатывает себе на хлеб? Он же не отрекся от своих идеалов - никого не эксплуатирует.
- Мне бы хотелось увидеть эти движущиеся картинки, - сказала вдруг Айрис.
Виктор, обрадовавшись тому, что сестра наконец-то выразила хоть какое-то желание, тотчас пообещал:
- Непременно свожу вас в театр "Робер-Уден". Кстати, не желаете ли вы возобновить занятия акварелью?
- Мы уже назначили день, - ответила за Айрис Джина. - Идемте, девочки, покажу вам краски, которые я заказала, - их доставили сегодня утром.
Когда дамы ушли, Кэндзи перенес свой стул поближе к Виктору.
- На прошлой неделе на торги был выставлен некий восточный манускрипт. Его приобрела Национальная библиотека - я узнал об этом от одного приятеля из Ассоциации книготорговцев. Разумеется, нет ни малейшего шанса, что речь идет о нашем…
- Кэндзи, вы подозреваете, что Пьер Андрези перед смертью продал "Тути-наме"?!
- Помилуйте! Мне и в голову такое не приходило!
- А какого числа означенный манускрипт попал на аукцион?
- Вот это я и намерен выяснить.
"Да что с ними со всеми творится? Жозеф намерен выяснить, откуда в газете взялось объявление о похоронах, теперь Кэндзи со своим "Тути-наме"… Какое-то заразное поветрие!" - хмуро подумал Виктор, но в этот момент вернулись дамы. При виде Таша он вспомнил о клятве, которую ей дал, и внезапно разозлился. Он, конечно, привык держать слово, однако сейчас почувствовал себя птицей, которую сунули в клетку и заперли дверцу. Почему Таша не понимает, что ему необходима свобода? И как об этом сказать, если сам он по отношению к ней ведет себя точно так же, с той лишь разницей, что его опасения вызваны ревностью, а Таша действительно боится за его жизнь?..
Виктор поднял голову. Нет, на сей раз он не мог ошибиться: Кэндзи совершенно околдован Джиной. "Не хватает еще, чтобы мой отчим влюбился в мать Таша - семейный портрет будет полностью укомплектован…"
ГЛАВА ПЯТАЯ
Четверг 13 июля
Ночь пологом укрыла металлический остов, сотни зыбких огней зияли прорехами в плотной ткани мрака - в этот предрассветный час торговый павильон справа от церкви Святого Евстахия кипел жизнью: цветочная ярмарка была в разгаре. Жозетта Фату поздоровалась у входа с рябой Маринеттой - местной силачкой, достопримечательностью с фруктового рынка. Маринетта, дочь канатоходки, в свое время поколесила по стране в труппе бродячего цирка, выступала с акробатическими номерами и веселила народ в обличье бородатой женщины. Сейчас, разменяв седьмой десяток, она все еще играючи закидывала на плечи неподъемную корзину с яблоками.
- Эй, хрюшечка, пошустрей копытцами перебирай, торг уже идет полным ходом! - подмигнула Маринетта цветочнице. - А чего рыльце у тебя невеселое - беда какая?
- Нет-нет, у меня все хорошо, - выдавила Жозетта, изобразив жалкую улыбку, и заторопилась в павильон.
- Что-то не похоже, - проворчала циркачка, глядя вслед девушке, пробирающейся между охапками белых лилий и холмами фиалок.
- Солнце в букете! Лазурный берег в Париже! Дамочки, налетайте!
Цветочный рынок делился на "Ниццу" и "Париж", сюда привозили бережно упакованные плоды своего труда садоводы с юга, из Менильмонтана, Монтрёя, Вожирара, Ванва и Шаронны.
Жозетта немного расслабилась, страх отпустил - здесь-то она, по крайней мере, на знакомой территории, среди своих. До вчерашнего вечера девушка как-то держалась, но накопившаяся усталость в один миг обрушилась тяжким грузом, будто некая темная сила враз лишила ее способности сопротивляться. Однако не помирать же с голоду, надо работать. С тех пор как она стала арендовать за пять франков в неделю тележку для своего благоуханного товара и доплачивать в городскую казну четыре су за разрешение на "проезд", в кошельке почти ничего не оставалось. Каждый день Жозетта отправлялась подыскивать счастливое местечко и благоприятный час для торговли. На площади Мадлен покупатели нос воротят от простых цветов, им подавай изысканные букеты, а на площади Насьон рабочий люд, обремененный заботами о пропитании, разбегается по мастерским и потом угрюмо спешит домой - у них, у ремесленников, нет ни денег, ни времени на всякие пустяки…
Лучше всего дела шли у поставщиков "Парижа". Здесь в мгновение ока сбывали розы, камелии, гардении, белоснежные шары калины садовой. Южный говорок мешался с воровским жаргоном столичных окраин, бурная жестикуляция помогала в торгах за целые снопы мимозы и жасмина, нарциссов и гвоздик. Но Жозетта Фату этого не видела и не слышала, она покупала цветы механически, словно во сне, не думая о том, что делает. Убийство, произошедшее у нее на глазах ровно двадцать три дня назад, не желало исчезать из памяти. Перед мысленным взором цветочницы снова падал Леопольд Гранжан и маячила спина убийцы…
Пепельный рассвет уже готовился расцвести над городом всеми красками. Тощие бедняцкие жены рылись в гниющих возле рынка отбросах, надеясь найти помятые овощи, которые сгодятся на похлебку. Грузчик с красным поясом, прислонившись к фургону, хлестал вино из горлышка бутылки. В подворотне, как всегда, разбила походную кухню мамаша Бидош и уже раздавала миски рагу из говядины с фасолью собравшимся вокруг нее оборванцам:
- На вот, лопай, начини потроха горяченьким, не могу видеть, как кто-то голодает…
Жозетта вернулась к своей тележке. Переступив через носильщика, прикорнувшего на мешке у колеса, привычно разложила букеты. Рыночная суета и бодрый гул голосов в павильоне не смогли заглушить ее страх - Жозетте и сейчас казалось, что ее преследует тот самый мужчина, который вчера шел за ней по пятам. То есть вчера, заметив его на улице, она и не подумала сразу, что за ней следят, - просто утренний прохожий в надвинутой на лоб фетровой шляпе на миг привлек ее внимание, и всё.
А что, если он там, в рыночной толпе? Наблюдает за ней оттуда?..
Жозетта, поминутно оглядываясь, покатила тележку прочь от павильона. Сгорбившись, она торопливо шагала по ухабистым мостовым, напрягая руки, чтобы уберечь арендованное имущество от вмятин и царапин. Шагала, не останавливаясь передохнуть, - маленький неизвестный солдатик странствующего войска цветочников, в рядах которого были и такие, кто мог позволить себе потратить сразу франков восемьдесят, а то и сто на закупку цветов, но для большинства ежедневные траты в пять, десять, двадцать франков являли собой огромную сумму.
На площади Бастилии цветочница краем уха поймала обрывок разговора двух горемык:
- Ел нынче?
- Да уж накормили сухим горохом в приюте. Такой, знаешь ли, горох да в револьверы бы заряжать - человека убить можно.
Слова "человека убить" гулко отдались у Жозетты в голове. От ужаса перехватило дыхание. Панически заметалась мысль: "Убийца месье Гранжана! Он вернется! Он не оставит меня в живых!"
На улице Фобур-Сент-Антуан, сидя на мостовой, ревел в три ручья над разбитой бутылкой мальчишка. Жозетте невольно вспомнилось собственное детство, вернее, мать и ее бесчисленные кавалеры. Мужчины постоянно приходили в дом, и мать каждый раз выгоняла маленькую Жозетту на лестничную площадку, где та, съежившись на грязной ступеньке, вздрагивая от каждого шороха и зажмуриваясь, чтобы не видеть таящихся по углам чудовищ, сидела часами в тишине и темноте и дожидалась, пока уйдет очередной гость. Соседские мальчишки дразнили Жозетту, доводя до слез, языкастые кумушки звали Бамбулой, и девочка злилась за все эти унижения на родную мать…
Цветочница ускорила шаг, стараясь прогнать неприятные воспоминания.
Мать, больная, истощенная, всеми покинутая, перед смертью раскрыла ей тайну своего прошлого: она работала в Гваделупе на плантации сахарного тростника, хозяин каждую ночь поднимался к ней в мансарду. Вскоре негритянка забеременела, и ее отправили с глаз долой да постарались спровадить подальше: посадили на корабль, отплывавший во Францию, и на прощание кинули жалкую горсть медяков, будто кость собаке, - живи как знаешь. Здесь, во Франции, родилась Жозетта, и мечта вернуться когда-нибудь на родной солнечный остров истаяла в хмурых парижских сумерках…
Цветочница тряхнула головой - хватит! Кого она ненавидит больше? Мать, неизвестного отца, себя - мулатку, или всех до единого мужчин? Не вопрос. Мужчин. Конечно, мужчин.
Пятница 14 июля
Виктор и Таша прогуливались по набережной Сены. На западе небесная синева над горизонтом уже сгустилась до фиолетового оттенка, легкий ветерок немного остудил раскаленный летним солнцем город. По реке прошла баржа, и о берег заплескали потревоженные волны. Виктор вдруг хлопнул себя по лбу, старательно изобразив забывчивость:
- Ах черт! Совсем запамятовал! - И протянул Таша сверток.
Девушка разорвала оберточную бумагу - у нее в руках оказались блокнот в потертой обложке и маленькая коробочка. С подозрением взглянув на Виктора, Таша первым делом открыла коробочку - и уставилась на него уже во все глаза:
- Какая красота! Спасибо, милый! - Она залюбовалась золотым колечком с лазурным камнем.
- Это аквамарин. Тебе нравится? - Виктор смотрел на Таша с серьезным видом, заложив руки за спину. Сейчас он казался послушным мальчиком, которому очень хочется правильно вести себя на семейном обеде.
- Да, очень! А в честь чего такой подарок?
- Допустим, я решил, хоть и с некоторым опозданием, отметить годовщину нашего знакомства. Мы встретились двадцать второго июня в англо-американском баре на Эйфелевой башне четыре года назад, у тебя была прическа с шиньоном и маленькая шляпка с маргаритками, ты сидела в компании Исидора Гувье, Фифи Ба-Рен и… И я влюбился.
- Фифи Ба-Рен тогда звали Эдокси Аллар, она еще не сдалась в плен демону канкана. И кстати, ты забыл упомянуть Антонена Клюзеля.
- Я видел только тебя!
- Ты угостил меня ванильным мороженым и придумал дурацкий предлог, чтобы поехать со мной в экипаже на улицу Нотр-Дам-де-Лоретт.
- А потом мы попали в затор и ты от меня сбежала.
- Но ты тайком пошел за мной.
- Ты это заметила?!
- И желала всем сердцем, чтобы ты не потерял меня в толпе.
- А я думал: она предназначена мне судьбой, она так не похожа на женщин, которых я знаю…
- И что же во мне такого особенного?
- Сложно выразить словами… Ты независимая, порой недосягаемая, будто добровольно отгораживаешься от мира, который, как мне кажется временами, отталкивает меня… - Голос Виктора стал тише, слабее. - Я ни к кому и никогда не испытывал таких чувств. В том, что ты делаешь, говоришь, в тебе самой есть что-то волшебное… и при этом ты взбалмошна, своенравна, рядом с тобой я словно иду по канату над пропастью. Но вероятно, и в этом тоже выражается моя склонность ко всему непредсказуемому и… опасному… А если я спрошу тебя, что отличает меня от других мужчин, ты сможешь ответить?
- Да, - нежно проговорила Таша, - думаю, что смогу…
Они возобновили прогулку, неспешно направились к мосту Сольферино.
- Стало быть, ты сохранил мой старый блокнот! - вспомнила Таша о втором подарке. - А я-то его повсюду искала!
- Это драгоценная реликвия, - торжественно заявил Виктор, - я возвращаю ее тебе в память о первом дне нашей совместной жизни.
Таша пролистала страницы и надолго задержала взгляд на одном эскизе: четыре года назад она набросала портрет женщины, возлежащей на кушетке.
- Эжени Патино, - прошептала девушка. - Твое первое расследование… Виктор, пообещай мне, что ты никогда бо…