- О, его еще мой дед повесил. Он воевал в Крыму и привез оттуда эту русскую поговорку.
- А в моих краях говорят: "Алкоголь медленно убивает? Вот и славно, мы ж никуда не торопимся!"
- Как-как? - засмеялась мадам Матиас. - "Мы ж никуда не торопимся?" Вот умора, никогда не слыхала! Вы, наверное, не местный?
- Да, хожу-брожу по свету, предлагаю образцы… спиртных напитков наивысшего качества по самым низким ценам!
- А у меня уже есть все что нужно.
- Жалость какая! Должно быть, я под несчастливой звездой родился. Куда ни приду - у всех всё есть, и приходится убираться восвояси несолоно хлебавши.
- Ну, может быть, вам все-таки повезет. Покажите-ка, что там у вас.
Фредерик Даглан с готовностью откинул крышку чемоданчика, на дне которого были закреплены крошечные бутылочки.
- Только самое лучшее, мадам!
- Я вам верю, - вздохнула кариатида, так что пышная грудь ее всколыхнулась, - да вот завсегдатаи мои все как один с лужеными глотками - к кислятине всякой привычны и к домашним настойкам. Боюсь, ваши коньяки с арманьяками, сударь, они не оценят. Вам бы пройтись по ресторанам на Больших бульварах.
- Что ж, спасибо за совет, непременно воспользуюсь. А чашечкой кофе угостите? Черный, пожалуйста.
- А что же, вы наугад ходите? - полюбопытствовала мадам Матиас, наливая в чашку дымящийся кофе. И стыдливо расправила на груди потревоженную недавним вздохом блузку. - Без уговору?
- Да, пытаю судьбу. Вот уже все питейные заведения в предместье Сент-Антуан обежал и повсюду получил от ворот поворот… Кстати, возможно, я ошибаюсь… странно, но название вашего кафе - "У Кики" - кажется мне знакомым…
- Ну конечно, вы наверняка читали в газетах о том деле.
- О каком деле? - вскинул бровь Фредерик.
- Об убийстве месье Гранжана, эмальера с улицы Буле. Его закололи кинжалом тут неподалеку. Такой славный был господин! Каждое утро заходил сюда. Подойдет, бывало, к стойке и давай дразнить Фернана - это наш гарсон. "Фернан, - говорит, - мне кофе с пенкой, но не вздумай туда плюнуть!"
- Боже мой, ничего не слышал об этом убийстве! А вы видели место преступления?
Мадам Матиас похрустела пальцами и решительно наполнила два бокала белым вином.
- А как же, сударь, одной из первых прибежала. Крови-то сколько было!.. Потом, конечно, тротуар отмыли. Ох, мамочки, до сих пор как вспомню, так в дрожь бросает, вот послушайте, как сердце колотится. - Она схватила Фредерика за руку и прижала его ладонь к своей груди.
- Прям выскочит сейчас, - подтвердил Фредерик. Необъятная грудь ходила под его ладонью ходуном, как море в ненастье.
Мадам Матиас повторила недавний успешный вздох, и Фредерик поспешил высвободить руку.
- Ах сударь мой, как же вы меня растревожили, - выдохнула кариатида, - такое напомнили…
- Вы несравненны, мадам, - промурлыкал Фредерик, подавшись ближе, - как рассказчица. Продолжайте же.
- Ну да. Самое ужасное - его глаза. Они были широко открыты! Я как заглянула ему в лицо - закричала громче, чем Жозетта Фату. А она-то убийство видела. Я на ее крик и выскочила, принялась успокаивать бедняжку - с ней случилась истерика, и сами понимаете, было отчего. Потом я сказала Фернану: "Беги за фликами!" Ох боже-боже, вот так и не знаешь, где тебя смерть подкараулит, стало быть, надо получать от жизни удовольствие, пока можно. Вы согласны со мной, сударь?
- Вы сказали - Жозетта Фату? Кто она?
- Цветочница-мулаточка, живет на улице Буле.
- Неужели она видела убийцу?
- Кто ж его разберет! Бедняжка божится, что нет, но она ведь напугана, и ее можно понять - только представьте, ведь убийца может вернуться, чтобы заставить ее замолчать. Не желаете еще кофе? За счет заведения.
- Благодарю, мадам, но мне пора. - Фредерик с утомленным видом закрыл чемоданчик.
- Куда же вы? Оставайтесь, позавтракайте, в этот час не бывает клиентов, я вам приготовлю омлет с картошкой - нигде такого больше не отведаете! - Заметив, что он колеблется, мадам Матиас поспешно добавила: - В этом заведении - лучшая кухня в городе, сударь, пальчики оближете! И потом, кто знает, быть может, я передумаю насчет этого. - Она кокетливо провела пальцем по чемоданчику с образцами и потупила взор. - Признаться, я вдова. Ах, это долгая и печальная история… А в моем возрасте оставаться одной так трудно…
Среда 12 июля
Мишлин Баллю натянула хлопчатобумажные чулки, одернула подол платья и уселась в кресло у окна.
- Уж ливанет так ливанет, - пробормотала она себе под нос. - Мозоли у меня ноют - это верный признак, что разверзнутся хляби небесные.
За окном разгорался рассвет.
- Да уж хорошо бы ливануло - не придется тогда двор мыть. Уборка в такую жару - сущая каторга! Определенно дождь пойдет - на Четырнадцатое июля всегда льет через раз, а о прошлом годе вроде сухо было.
Сперва надо выбросить мусор, затем дождаться почтальона, а там уж она сделает себе чашечку кофе с молоком и дочитает роман-фельетон. С тех пор как ее бедный Онезим отошел в мир иной, годы помчались вскачь, ревматизм покоя не дает, и что же будет, когда ей не под силу станет выполнять обязанности по хозяйству? Домовладелец уже намекает, что оказал великую милость, доверив заботу о своем многоквартирном здании стареющей женщине. А у нее ведь никого на свете не осталось - один только кузен Альфонс, военный, всё в разъездах, гарцует по горам, по долам. Что с ней станется, когда хозяин выставит ее за порог? По счастью, есть месье Легри - вежливый такой мужчина, обходительный. Пообещал ей бесплатно предоставить в пользование комнатку для прислуги под крышей. Вот там она и поселится на склоне лет, и можно будет не покидать любимый квартал.
Мадам Баллю сунула ноги в старые башмаки со стоптанными задниками и тяжело поднялась с кресла. После смерти бедного Онезима она располнела, щеки отвисли, хорошенькое личико превратилось в бульдожью морду. Самую малость утешало лишь то, что ее приятельница Эфросинья Пиньо тоже набрала вес - это сдружило их еще больше, придав отношениям почти родственную близость. Они делились сокровенным, вздорили, мирились и жаловались друг другу на жизнь.
- Ничего не поделаешь, - вздохнула Мишлин Баллю, - жизнь - сплошное безобразие. Сама не заметишь, как превратишься в трухлявый пень, а в душе-то тебе по-прежнему останется пятнадцать…
Обиталище матери и сына Пиньо находилось на самом узком участке русла улицы Висконти, каковая брала исток в улице Сены и впадала в улицу Бонапарта. Арка вела в старинный внутренний дворик, застроенный конюшнями, со временем превращенными в каретные сараи, а потом и вовсе заброшенными. В одном из таких сарайчиков под боком дворянского особняка XVII века Жозеф и обустроил себе прибежище. Это была его башня из слоновой кости, его эрмитаж, набитый книгами, журналами, газетами и реликвиями времен Франко-прусской войны, на которой сражался его отец. Отсюда можно было попасть в собственно жилое помещение - Жозеф и его мать Эфросинья, бывшая зеленщица, а ныне домработница у хозяев сына, господ Легри и Мори, занимали две комнаты и кухню в первом этаже.
Посреди дворика возвышалась каменная уборная, лишенная слива и не подсоединенная к канализации, что, однако, не мешало ей служить гордостью Эфросиньи, которая называла это наследие века Просвещения своим Замком Естественных Нужд. Гордиться было чем - в уборной высился трон, истинное произведение столярного искусства с рельефом из листьев аканта, под ним приютилась выщербленная кювета из розового мрамора - роскошь буржуйских апартаментов. Разумеется, тут были запах и насекомые, особенно мухи - в дождливую погоду они целыми семействами искали пристанища в жилых комнатах. Эфросинья временно изничтожала эти напасти ведрами аммиака, после чего у посетителей уборной щипало в носу и першило в горле. Несмотря ни на что, Жозефа это укромное местечко, куда сами короли пешком ходят, часто выручало: здесь он мог спрятаться от бдительного ока мамаши и, забаррикадировавшись, вволю предаться размышлениям над интригой своего очередного романа-фельетона.
- Ну-ка брысь отсюда, котеночек, мне нужно привести в порядок музей твоего папочки, пока прохладно. Кто рано встает, тому Бог подает!
- Мог бы подать и тому, кто поздно ложится, - проворчал Жозеф, продирая глаза.
В следующую секунду воинственный вид Эфросиньи, вооруженной тряпкой, метлой и совком, обратил его в паническое бегство из каретного сарая, где он заснул, зачитавшись допоздна.
- Иисус-Мария-Иосиф, крестным знамением себя осеняю во славу вашу! Не дайте пропасть паршивой овце во стаде невинных агнцев. - Эфросинья отыскала взглядом распятие, стиснутое с двух сторон стопками газет, помассировала поясницу и благочестиво преклонила колени. - Господи-боженьки, пресвятая Троица и Дух Святой, милости вашей прошу, ибо согрешила. Ведаю, что раскаяние уже заслуживает снисхождения, но как же мне признаться моему котеночку, что мы с его папочкой не венчаны? Ежели он узнает, что по закону-то я все еще мадемуазель Курлак, бедняжечка умом тронется, он ведь у меня такой ранимый! - Добрая женщина кряхтя поднялась, смахнула рассеянно пыль с сундука и в отчаянии снова обратила взор к распятию: - Господи, мне много-то и не нужно, просто дай моему сыночку чуточку твоего всепрощения, чтоб он не был так суров с мадемуазель Айрис. Пусть они поженятся и народят мне внуков. Так хочется понянчить крошечек, даже если это будут узкоглазые мандаринчики! Аминь.
Воспрянув духом, Эфросинья просвистела первые такты "Кирасиров из Рейхсгофена" и взялась за уборку в темпе allegro vivace.
Примостившись на краешке трона, Жозеф предавался размышлениям. Превратности его собственной амурной жизни ввергли души персонажей "Кубка Туле" в чистилище, где они и застряли, похоже, навечно, ибо автор сколько ни бился, никак не мог придумать продолжение романа-фельетона.
- Так, сосредоточимся, - бормотал он. - Фрида фон Глокеншпиль в пещере. Ее мастиф Элевтерий лихорадочно роет землю и выкапывает человеческую берцовую кость. Откуда взялась эта берцовая кость в пещере?..
Его взгляд упал на листы газеты, порезанные квадратами и наколотые на гвоздь справа от трона. Жозеф задумчиво сорвал один и прочитал вполголоса:
Никто и не догадывался, что здесь, по торговым рядам улицы Риволи, в праздной толпе шагает писатель, чье имя некогда гремело на всю страну. Воистину, мимолетна слава мирская. Увы! Наши лучшие произведения писаны на опавших листьях, гонимых ветром.
Продолжение в следующем номере.
- Ну уж нет, со мной такого безобразия не случится. Мой "Кубок Туле" напечатают, и не на каких-то там опавших листьях! О нем еще в середине двадцатого века говорить будут!
Жозеф сдернул другой квадратик. Среди рекламных объявлений затесалось уведомление в черной рамке:
Кузен Леопардус
просит друзей и клиентов г-на Пьера Андрези,
переплетчика с улицы Месье-ле-Пренс в Париже,
присутствовать на похоронах,
каковые состоятся на кладбище в Шапели 25 мая.
"Ибо май весь в цвету на луга нас зовет".
Молодой человек, разинув рот, перечитал текст. Не может быть! Мастерская сгорела в прошлую среду, 5 июля! Он поспешно осмотрел вырезку в поисках номера газеты и даты, перевернул, ничего не нашел и, сорвав с гвоздя остальные, выскочил из уборной. На бегу распихав бумажки по карманам, бросился к каретному сараю.
Эфросинья как раз закончила последний штурм, одержав неоспоримую победу над пылью. Букетики анемонов оживляли полки, на которых среди рядов книг и стопок журналов сверкали начищенные остроконечные каски и артиллерийские гильзы - хоть сейчас на парад. Свежевыстиранная кретоновая занавеска берегла помещение от набирающей силу за окном жары.
Жозеф с порога оценил ущерб: опять придется восстанавливать привычный творческий беспорядок.
- Надеюсь, ты не мои газеты на туалетную бумагу извела?! - выпалил он.
- Я?! Твои газетки, котеночек? Да провалиться мне на этом месте, коли я осмелилась твои вещи тронуть! Да и на что они мне - мадам Баллю вон поделилась старыми "Фигаро", она читает только романы-фельетоны, так-то ей всякий хлам без надобности, это ты над своими бумажками чахнешь, а у меня разве ж рука поднимется таких-то сокровищ тебя лишить, и не смотри на меня букой, на месте твоя макулатура, вон лежит, пыль собирает. Иди-ка лучше завтракать, кушать подано, сиятельный господин.
- А на этих "Фигаро" какие даты были?
- Нешто я знаю, какие даты? Мне без разницы, какими датами подтираться! Иди вон у мадам Баллю спроси.
- Ну почему я не сирота?! - не сдержавшись, воскликнул Жозеф.
Тут уж Эфросинья, и без того раскрасневшаяся, побагровела:
- А ты погоди чуток - сиротой и будешь! Я работаю как проклятая, с утра до ночи надрываюсь, из сил выбиваюсь, портки ему стираю, разносолы готовлю, вкалываю, как рабыня, и все ради чего? Чтоб остаться при черепках!
- При каких черепках? - опешил Жозеф.
- При таких! От свадьбы твоей, разбитой вдребезги! Одно утешение - помру с чистой совестью, всё я для него сделала, в лепешку расплющилась, чтоб вырастить этакого дылду, собой жертвовала, от радостей жизни отказывалась - и что получила взамен? Этот господин лишает меня удовольствия стать бабушкой! - Эфросинья Пиньо стукнула себя кулаком в обширную грудь. - Мечтала я понянчиться с карапузами, пусть и с теми, что у вас только и могут получиться - наполовину добрыми шарантонцами, наполовину япончиками, - ан нет, прахом мечты пошли! - Не переставая ворчать, толстуха побрела восвояси. - Вот она, сыновняя неблагодарность! Все для него делаешь, а он тебе прямо в душу плюет! Ох, горе мое горькое!
Жозеф с тяжелым вздохом разложил на столе квадратные кусочки газет и принялся наклеивать извещение о похоронах Пьера Андрези в свой блокнот с вырезками.
- Ох уж эти студенты, скажу я вам, мадам Примолен! Правительство всего-то и порешило закрыть Дом профсоюзов, а они какую бучу устроили! - Мадам Баллю неодобрительно поцокала языком.
- Муж у меня очень уж переживает, - сообщила ей пожилая дама, остановившаяся перевести дух перед восхождением на пятый этаж. - Думаю, придется нам уехать к родственникам в Виль-д’Аврэ.
- Вот-вот, спасайся кто может… да не так же быстро! - Мадам Баллю, отягощенная помойным ведром, едва удержалась на ногах - на нее налетел мчавшийся на всех парах Жозеф, и она вовремя успела выставить ведро перед собой. - Разуйте глаза, юноша!
- Извиняюсь. Я вас как раз искал - насчет тех "Фигаро", которые вы отдали моей матушке. Вы не помните даты выпусков?
- Так на них же написано.
- Нет, они все изрезаны, ни начала ни конца не сыскать.
- Да уж, ценят мои подарки… Было дело, отдала я Эфросинье целую стопку. Мне эти "Фигаро" приносит жилец с четвертого этажа, а я читаю там только романы с продолжением. Сейчас до того жалостливый печатают! Про старого писателя, который… А как подвигается ваше сочинение, Жожо?
- Уже заканчиваю. Так насчет дат, неужто не помните?
- Вероятно, начало месяца.
- Какого?
- Июля, какого ж еще?
Жозеф, забыв попрощаться, побежал открывать книжную лавку, а Мишлин Баллю поделилась с помойным ведром и мадам Примолен соображением о том, что вежливость как явление природы уходит в прошлое.
Добрый гений управляющих исправно хранил Жожо: месье Мори куда-то отлучился, а месье Легри как раз буксовал на велосипеде между "Эльзевиром" и лавкой фабрикантов Дебова и Гале, производивших "гигиенические товары высшего качества". Так что Жожо встретил хозяина уже за конторкой и немедленно вручил ему блокнот с вырезанным из газеты извещением о похоронах:
- Патрон, у меня для вас потрясающая загадка!
Виктор, пробежав взглядом текст в траурной рамке, пожал плечами:
- Наборщик зазевался, обычное дело… Вот это да, Жозеф, Саломея де Флавиньоль сменила гнев на милость и теперь, когда Ги де Мопассан умер, возжелала прочитать его полное собрание сочинений - глядите, Кэндзи приготовил связку книг для утренней доставки.
- "Наборщик зазевался" - это все, что вы можете сказать, патрон?! - вознегодовал Жозеф. Еще бы - Виктор Легри, прославленный сыщик, не придал никакого значения его открытию!
- Это же какая-то бессмыслица, Жозеф! - отмахнулся Виктор. - Пьер Андрези умер пятого июля, и я не думаю, что кому-то взбредет в голову законсервировать его останки, чтобы предать их земле будущей весной. И вообще, я вам уже не раз говорил: не стоит верить всему, что пишут в газетах.
Жозеф угрюмо нахлобучил кепи и подхватил связку книг.
- Раз так, прощайте, патрон. В этих стенах нечем дышать вольной птице!
Молодой человек вихрем вылетел из лавки, а Виктор облокотился на конторку, подперев подбородок кулаками. Перед ним снова, маня за собой, заплясала знакомая тень. Нет! На сей раз он не уступит демону, он обещал Таша: никаких больше расследований!
- "Оставь надежду, всяк сюда входящий", - процитировал Жожо слова Данте.
Он избавился от груза книг у мадам де Флавиньоль и поддался искушению - не пожалел денег на фиакр до ворот Шапель. После четверти часа блужданий по кварталу в поисках мистического кладбища, упомянутого "кузеном Леопардусом", ничего не оставалось, как спросить дорогу у бродяжки, жевавшего сырные обрезки на пару с собакой.
- А, знаю, перевалите через крепостную стену, пройдете по улице Шапель, свернете на проезд Пуасонье, а там увидите. Ваш приют жмуров в Сент-Уане, мсье!