Достали водки, консервов и вечером отметили мое возвращение. Кроме старых товарищей пригласили "деда" Черникова и нового взводного, младшего лейтенанта Анатолия Евсеева. Вид этих неопытных, еще не видевших войны командиров казался порой смешным.
Анатолий Евсеев, чем-то похожий на покойного Мишу Травкина, изо всех сил пытался поддержать свой авторитет. Выпить он был не против, но долго мялся.
– Неудобно как-то с подчиненными. Нас предупреждали…
– О чем предупреждали? – вскинулся я. – Что в одной траншее воевать будем? А может, и хоронить друг друга придется.
Такое у меня было настроение после гибели Антона. Не выносил я лишней болтовни. Посидели, выпили, обменялись последними новостями. Хорошего мало. Холодно, слякоть. В землянках воды по щиколотку. Немцы каждый час сыпят мины. Наши отвечают слабо, не хватает боеприпасов. А когда их у нас хватало?
Ночью спал в сырой землянке. Печка шипела, дрова горели кое-как. Где-то в стороне гремели взрывы. А среди ночи вдруг обвалились земляные нары слева от входа – подмыло водой. Трое ребят бухнулись в грязь.
Остаток ночи не спали. Заново соорудили нары, засыпали землей и ветками пол. Землянка стала совсем низкой, голову не поднять.
Но это мелочи. Утром санитары пронесли мимо нас тяжелораненого красноармейца с исковерканной, смятой ногой. Мина угодила в окоп пулеметчиков. Одного убила наповал, второго крепко подранило.
На следующий день погода изменилась. Ветер разогнал облака. Поднималось апрельское солнце. Высоко в небе гудела "рама", немецкий самолет-разведчик "Фокке-Вульф–189". С немецкой стороны отстучал одну и вторую очередь пулемет.
Вот я и дома.
Глава 5
Переправа
Когда подсохла земля, начали проявлять активность и мы, и немцы. В один из дней начал наступление третий батальон, усиленный нашей шестой ротой.
Главной целью этой тактической операции было срезать выступ, который нам мешал, и занять плацдарм на правом берегу извилистой речки Рачейки.
В обычное время это была невидная речушка, которую переходили вброд. Талые воды превратили ее в мутный быстрый поток, с шумом бьющий в берега и закручивающий водовороты. В бурлящих воронках исчезали пучки травы, ветки, вырванные с корнем небольшие деревья.
Я не понимал причины этой спешки. Если выждать неделю-другую, то речка войдет в русло и наступать будет легче. Возможно, была какая-то необходимость, о которой я не знал. Но, как я заметил, у нас все делалось срочно, наспех, без необходимой подготовки.
Если вы смотрите военные фильмы, то в кадрах, где показывают немцев, без конца звучат слова: "Шнель! Шнеллер! – Быстро, быстрее!". И показывалась бестолковая и крикливая немецкая суета.
К сожалению, происходило с точностью наоборот. Фрицы, когда надо, поторапливались, наносили быстрые резкие удары. А вот суетой, бестолковщиной, криками "Быстрее! Вперед!" отличалось наше начальство.
Ночью на правый берег по канату переправили с легким вооружением две роты. Они продвинулись метров на триста, оттеснили с боем немногочисленные передовые посты.
Без артиллерии, минометов (даже "максимы" по канату не переправишь) роты дальше продвинуться не смогли и стали срочно окапываться. Свою задачу они выполнили. Плацдарм, хоть и небольшой, был захвачен, теперь требовалось построить мост для переброски войск и артиллерии.
Саперная рота была самой многочисленной в полку – более полутора сотен бойцов. Командир был у них новый. Капитан, работавший раньше прорабом на стройке. За дело он взялся энергично и умело. Однако немцы подтянули дополнительные силы.
Началась мясорубка. Истошно выкрикивали это пресловутое: "Быстрее! Давай, давай!" Мы находились пока на левом берегу. Смотреть, что происходит на переправе, было невыносимо. В воде и вдоль берега поднимались фонтаны минных разрывов. Были видны пулеметные трассы – день выдался пасмурный, шел мелкий дождь.
Саперы забивали массивными колотушками сваи, соединяли их бревнами, реже – металлическими швеллерами, кое-где уже появился настил.
Все это происходило под непрерывным обстрелом. Саперов просто выбивали. Взрывы сбрасывали людей в воду, редко кто выплывал. На наших глазах взрыв разорвал на части сапера, тянувшего вместе с другими массивное бревно. Пулеметные трассы порой утыкались в человека, и тот, вскрикнув, падал в воду.
Две роты на правом берегу оттеснили огневые точки. Каким бы сильным ни был огонь, но стреляли издалека, и работа продолжалась.
– А чего Рекункову роту не угробить? – зло матерился хвативший водки старший лейтенант Ступак. – Орден Красного Знамени получил. Продвинется вперед, еще один повесят. Или кто погибших считать будет? Главное – активность, вперед! Еще одну водную преграду одолели. Наплевать, какой ценой. Ты глянь, Андрюха, вода красная течет.
За последнее время мы с ротным не сказать что сдружились, но стали ближе. Не буду преувеличивать, но на кого ему было надеяться? На политрука, который под любым предлогом в штаб полка убегал? На двоих младших лейтенантов, мальчишек лет девятнадцати, которые пороху еще не нюхали?
Вот и получалось, что чаще всего старший лейтенант решал разные вопросы с Филиппом Черниковым, который исполнял обязанности командира взвода, и с несколькими опытными сержантами, в число которых попал и я.
В те же дни узнал я непростую военную биографию ротного. Призвали в армию из крохотной деревушки, затерянной в заволжских степях. Отслужив два года, закончил заочно седьмой класс, необходимый для поступления в училище.
Два года учился в Саратове, затем направили на Дальний Восток. Здесь женился, родился ребенок, вроде все складывалось неплохо. В тридцать девятом перевели с повышением под Брест. Дали просторную комнату в служебной квартире. Жена радовалась: наконец зажили по-человечески. К тому времени подрастали сын и дочь. В магазинах есть что купить, Юрий командовал ротой, у начальства был на неплохом счету.
– Двадцать второго июня заступил по части дежурить, – рассказывал мне Юрий Ефремович Ступак. – Жена проводила, поцеловала, до завтра, мол! С тех пор ни о жене, ни о детях ничего не знаю.
Первый свой бой старший лейтенант Ступак принял прямо у ворот своей части. На второй день попал в плен. Пользуясь неразберихой, бежал. Шел на восток. И на восток отступала наша армия. Догонял своих целых полтора месяца.
За это время чего только не нагляделся. Колонны разбитой и совершенно новой техники по обочинам дорог. Почему бросили – непонятно. В других местах красноармейцы сражались до последнего. Дымились подбитые немецкие танки, а неподалеку – вмятые в землю пушки и тела наших артиллеристов.
Вместе с группой бойцов и командиров перебирались через железнодорожные насыпи, где из огромных воронок торчали скрученные, порванные рельсы, расщепленные шпалы. Из обгоревших разбитых вагонов тянуло запахом гниющей человеческой плоти. Во множестве лежали бойцы, почти все разутые, без шинелей и гимнастерок.
Попадались эвакуированные. Каждый раз Юрий смотрел на них с замиранием сердца: вдруг увидит тела жены и детей. Погибших собирали и сносили в яму крестьяне. Рассказывали:
– Немцы приказали. Засыпать землей, сосчитать и воткнуть дощечку, сколько людей закопали.
– Памятник, что ли?
– Хрен, а не памятник. Чтобы видели, сколько наших побили.
– Ой, много, – качали головами белорусские крестьяне. – Сердце сжимается на все глядеть. Вон в той воронке сто семьдесят человек зарыли. В эту не меньше уложим. И военные, и гражданские, бабы с детишками.
Крестьяне делились харчами, взятыми из дома. Показывали, где валяются не подобранные немцами винтовки и патроны.
– Воевать-то с германцами будете? А то, говорят, Красная Армия разбита.
– Воюем, – невесело усмехались окруженцы.
За эти полтора месяца в окружении старший лейтенант Юрий Ступак прошел школу, с которой военное училище нельзя было и сравнить.
Старались идти ночами, но летние ночи были короткие. В темноте то забредали в болото, то, спотыкаясь среди лишайника и камней, люди ломали ноги. Приходилось шагать и днем, что было опасно. Массы людей выходили из окружения, и второй эшелон немецких войск (полицейские батальоны) стремился преградить им путь.
Большие потери несли возле дорог. Германская техника и обозы двигались непрерывным потоком. Приходилось ждать часами. Однажды, дождавшись, когда пройдет колонна грузовиков, бросились через дорогу. Внезапно из темноты вынырнул легкий вездеход, вспыхнули фары, и заработал пулемет.
Красноармейцы падали один за другим. Разноцветные трассы легко настигали мечущихся по полю хорошо освещенных людей. Юрий Ступак вспоминал, как чувство страха и незащищенности охватило его. Он жалел себя, своих бойцов, которых знал по именам.
Вездеход, перевалив через кювет, тоже выскочил на поле, где собирался продолжить охоту. Чем бы все закончилось, непонятно, но старший лейтенант увидел бойца с ручным пулеметом. Выхватил "дегтярева" и закричал:
– Ложись! Огонь по фашистам!
Вряд ли его команда подействовала. Зато остановили бегство очереди "дегтярева", которые Ступак умело всаживал во вражескую машину. Звякнула, разлетелась фара, кто-то вскрикнул, замолк пулемет. Выпустив диск, Юрий пытался отыскать запасной, но дисков больше не было.
По вездеходу уже стреляли из винтовок. Ступак выпустил обойму своего ТТ. Дымя пробитым мотором, вездеход уползал к дороге. Преследовать его старший лейтенант запретил, приближались фары другой колонны.
Но этот эпизод сразу выделил Юрия Ступака. И сам он почувствовал уверенность, к которой прибавлялась ненависть к врагу, боль за семью и детей.
В другой раз, на рассвете, его разбудил часовой:
– Там немцы на перекрестке. Три человека, пулемет и мотоцикл.
– Далеко?
– Метров двести.
– Ладно, сейчас разберемся.
С собой взял помощника командира взвода, крепкого надежного сержанта. У того был "дегтярев", сам ротный захватил самозарядку СВТ, которой владел, как и любым оружием, умело.
Пошли вдвоем, приказав остальным ждать и не двигаться с места.
– Их же трое, – прошептал политрук роты, уже доставший наган. – Возьми еще людей.
– Тебя, что ли? Спрячь наган, а то пальцы трясутся, пальнешь ненароком. Трое – четверо, какая разница! – еще больше раздражался старший лейтенант, проверяя магазин самозарядки. – Как уничтожим их, я дам сигнал.
И перебил вместе с сержантом полевой пост немецкой жандармерии. Ступак уложил выстрелом фельдфебеля с бляхой на груди, а двоих других прикончил из "дегтярева" сержант.
Достались неплохие трофеи: пулемет МГ-34, два автомата, гранаты и запас консервов. Бойцы, у кого разваливалась обувь, стаскивали с убитых добротные подкованные сапоги.
Много чего видели, пока одолели путь до линии фронта. Запомнилась огромная колонна пленных, шаркающая по дороге в сопровождении нескольких конвоиров.
– Чего же они не бегут, – скрипел зубами старший лейтенант. – Их же сотен пять, а конвоиров два десятка.
Но колонна молча плелась мимо. Шли опустившиеся, небритые люди в расстегнутых шинелях, без поясов. Красноармейцы в ботинках, но иногда виднелись командирские сапоги.
– Лучше подохнуть, – сказал тогда Ступак, и это не было пустой фразой.
Старший лейтенант уже научился убивать врагов и не собирался сдаваться.
Когда вышли к своим и находились в фильтрационном лагере, Юрия Ефремовича Ступака крепко подвел неосторожный рассказ насчет пленных. Особисты, до этого неплохо к нему относившиеся, прицепились, да еще подключили политработников.
– Что ты мелешь?! – орал на Ступака комиссар. – Какие там колонны пленных? В Красной Армии пленных нет, а есть отдельные предатели. Хочешь сказать, таких предателей сотни? Паникер ты, а с такими трибунал разбирается.
До трибунала дело не дошло. Но за потерю вверенной роты (Ступак вывел человек тридцать и лишь семь-восемь бойцов из своей роты) старший лейтенант был понижен в звании и должности. На фронт ушел лейтенантом, командиром взвода.
Лишь спустя полгода снова получил роту и прежнее звание.
С переправой не ладилось. Пасмурная погода и дождь защищали нас от авиации. Но пулеметы, а особенно минометный огонь, безжалостно выбивали людей. Разбухший от половодья поток уносил тела, зачастую не могли выплыть раненые.
Работа продолжалась ночью. Но темнота не наступала. Непрерывно взлетали осветительные ракеты и "люстры" – мины на парашютах. Ближе к полуночи мост был практически готов, оставался последний пролет.
Немецкие 80-миллиметровые мины, при всей их паскудности, не обладали большой пробивной силой. Они косили людей, ломали доски, но металлические швеллеры были им не по зубам. Тяжелой артиллерии на этом участке у немцев не было. Залитые водой низины и месиво вместо дорог не позволяли подвезти гаубицы. Но при свете ракет, когда монтировали последний пролет, на бугор, метрах в шестистах от берега, выползли три тяжелых танка Т-4 и открыли беглый огонь из своих 75-миллиметровых орудий.
Эффективность прямого артиллерийского огня гораздо выше, чем минометный обстрел. Шестикилограммовые фугасные снаряды обрушиваются на цель со скоростью пятьсот метров в секунду, вгрызаясь в преграду и разрываясь внутри нее.
Бронебойные болванки летели со скоростью восемьсот метров в секунду, свист их был жутким и оглушительным. Они переламывали бревна, перебивали металлические трубы и швеллеры.
Через десяток минут бревенчатый настил топорщился от многочисленных попаданий. Некоторые бревна разламывало на части, образовались дыры. Прогоны и сваи, на которых держался настил, были частично металлические, но большей частью тоже бревенчатые.
Взрыв переломил одну-другую сваю. Швеллер рухнул одним концом в воду, перекосило настил. Мост рушился на глазах.
Кроме танков, вели огонь три короткоствольных пехотных орудия, тоже калибра 75 миллиметров. С нашей стороны отвечали "сорокапятки", легкие полковые "трехдюймовки" и минометы. Они сумели разбить два немецких орудия. Третье, с ополовиненным расчетом, немцы откатили за бугор.
Но с тяжелыми Т-4 маломощная полковая артиллерия на таком расстоянии ничего сделать не могла. Отполз один танк, получивший повреждения, но огонь не прекратил. Танковые орудия выполнили свою задачу довольно быстро.
Через полчаса на месте моста торчало всего лишь несколько свай и единственный уцелевший швеллер. Поток уносил бревна настила и тела саперов. С переправой было покончено. Танки неторопливо уходили, посылая снаряды в стоявшие на берегу наши легкие пушки. Половина из них вышла из строя.
Горел тягач, которым подтягивали бревна, санитары торопливо вытаскивали раненых. Командир саперной роты, не обращая внимания на стрельбу, брел по берегу. Ему предстояло после короткой передышки снова начинать строительство.
Потери среди саперов были столь велики, что Рекунков приказал выделить из каждого батальона по двадцать красноармейцев для строительства моста. Люди шли к речке, как на смерть. Изредка перебрасывались тоскливыми фразами:
– Здесь все и останемся.
– Других пригонят. Кто нашего брата за людей считал?
А Тимофея Зайцева и Юрия Ступака вызвали к командиру полка. Разговор был короткий. Зайцеву было приказано выделить шесть расчетов противотанковых ружей, а Ступаку – обеспечить нашу переправу и сопровождать до места.
– Выройте окопы или воронки найдите, будете выбивать танки. Сами видите, наши пушчонки с такого расстояния ничего не сделают. Берите весь запас усиленных зарядов, гранаты, бутылки с горючкой. Сдохните, но не дайте танкам снова разрушить мост.
– Сдохнем, не сомневайтесь, – усмехнулся Юрий Ефремович Ступак.
А Зайцев предложил Рекункову:
– Мне лично надо с расчетами находиться. При чем тут Ступак?
– А при том, что ротных у меня хватает, – желчно заметил подполковник, – но специалист по противотанковым ружьям только один. Если Зайцева угробят, некому молодежь учить будет. А Ступак мужик шустрый. Возьмешь с собой взвод и поможешь перебраться бронебойщикам на тот берег. Если ротные убиты или ранены, примешь командование на себя. Ты же будущий комбат.
– Скорее, бывший, – усмехнулся Ступак, но, козырнув, четко ответил: – Задание понял, выполним!
Зайцев собрал расчеты, оглядел нас. Приказал мне взять самозарядное ружье Симонова (ПТРС).
– Там чухаться некогда будет, а симоновское ружье скорострельное. Ты же знаком с этой конструкцией?
– Так точно.
– У Долгушина тоже ПТРС. Нормальное ружье, Федор?
– Вполне. Эффективнее, чем однозарядное.
В роте имелось всего три ПТРС. Два из них отдали нашей группе. Получили по пятнадцать усиленных патронов БС-41 с металлокерамическим сердечником. Моего напарника, Пашу Скворцова, оставили на левом берегу.
– У тебя опыта мало, побудь в запасных.
Скворцов молча кивнул. Несущийся черный поток и фонтаны минных разрывов наводили на тягостные мысли даже бывалых бойцов. Мне дали другого помощника из первого взвода, хорошо знакомого с самозарядным ружьем.
Познакомились. Звали его Василий, а фамилию не запомнил. Прибыл недели три назад с пополнением, когда я лежал в санбате. Тоже закончил учебные курсы бронебойщиков. По его словам, участвовал в одном из боев. Но что он собой представляет, я пока не знал. Больше надеялся на своих старых проверенных товарищей Саню Назарова и Родиона Шмырёва.
Надолго запомнилась мне эта переправа через ночную речку и обжигающий холод ледяной воды. Один из взводов Ступака и саперы помогали нам, взяв часть немалого груза.
Мое новое ружье ПТРС, длиной 220 сантиметров, раскладывалось на две части. Чехол с прикладом и казёнником был пристегнут ремнями и висел за спиной.
Вначале шли по дну, держась за трос. Чтобы не поранить руки, выдали рукавицы. Обстрел не прекращался. Толчки от взрывающихся в воде мин ощутимо ударяли по телу, вырывая из рук скользкий трос. Я никогда не думал, что так громко бьют по воде пули. Пулеметные очереди хлестали, как огромный кнут, невольно заставляя людей шарахаться прочь.
На середине потока ноги уже не доставали до дна. Я болтался, как притопленный поплавок, лихорадочно перебирая трос. Слишком много груза пришлось навьючить на себя. На груди висел автомат, вещмешок был набит боеприпасами. Я зачем-то сунул туда запасное теплое белье. Намокнув, оно еще больше утяжелило вещмешок. Ноги невольно искали опору. Сапог уткнулся во что-то мягкое. Я понял, что это убитый сапер.
Невольно заторопился. Толчок взрыва выбил трос из рук, а волна хлестнула прямо в лицо. Меня спасло то, что успел нашарить одной рукой трос, затем, подтянувшись, крепко вцепился в него. Через несколько шагов почувствовал под ногами дно, идти стало легче.
Без потерь не обошлось. Один из расчетов в отделении Федора Долгушина накрыло миной. Погиб боец из нашей шестой роты – его настигла пулеметная очередь. Двоих сорвало с троса течением. Спаслись они или нет, мы не знали.
Бойцы исчезли в чернильной темноте, а когда речку осветила ракета, на поверхности я никого не увидел. Вряд ли они выплыли: люди были тяжело загружены оружием и боеприпасами, которые сразу тянули на дно.
Наконец выбрались на правый берег. Собрались в полуразрушенной траншее и, тяжело дыша, приходили в себя. Ступак считал людей, мое отделение сбилось возле меня. Загораживаясь от дождя, скручивали цигарки.