Мы на плацдарме. При свете ракет увидел несколько тел убитых наших и немецких солдат. Торчала искореженная тренога, рядом валялся согнутый пулеметный ствол. Боевое охранение немцев закидали гранатами, шинели пулеметчиков изорваны, валяется пробитая осколком каска. Видимо, передовые укрепления прорвали с ходу, переправившись в стороне и ударив с фланга. Ступак рассиживаться не дает. Двигаемся дальше, держа наготове оружие. Из темноты нас окликают.
Это часовой седьмой роты. Вместе с ним добираемся до траншеи, где укрепились бойцы. Нас встречают радостно. Ребятам за прошедшие сутки досталось крепко. В седьмой и девятой роте после атак и непрерывного обстрела осталось немногим больше половины людей. Много раненых.
Рассчитывали, что по мосту подойдут другие роты, перебросят артиллерию, эвакуируют раненых. А пробилось лишь подкрепление: стрелковый взвод, два отделения бронебойщиков и несколько саперов. В седьмой роте погиб командир. Его заменил один из молодых взводных. Вопрос у всех один: когда построят переправу. Долго здесь не удержаться.
Саперы сразу же принимаются за дело. Уползают на нейтралку устанавливать мины. Но много ли мин перетащишь через речку на себе? Десяток противотанковых и сколько-то противопехотных.
Федор Долгушин располагается на правом фланге, мое отделение – на левом. Окопов хватает. Мы торопливо углубляем их. До рассвета остается всего ничего. Практически мы в немецком тылу. Вижу, что Родька Шмырёв, самый младший из нас, заметно нервничает. Я показываю сектор его обстрела и пытаюсь успокоить:
– Все будет нормально. Нас тут целый взвод, отобьемся.
Родька с усилием улыбается в ответ.
Позади в быстром темпе идет строительство нового моста. Там взрываются мины, пересекаются разноцветные пулеметные трассы. Продолжают гибнуть саперы и их помощники из стрелковых рот.
Утром строительство прекращается. Саперы сумели забить новые сваи, соединить их частично прогонами. Остальное будут делать, как стемнеет. Рекунков, не колеблясь, приказал бы продолжать работы и днем. Но самые опытные из саперов-строителей уже выбиты. Пополнение из пехотинцев ничего сделать не сможет. Ждут роту из дивизионного инженерно-строительного батальона. Прибудет ли она – неизвестно. Ну, а мы все глубже зарываемся в землю, изучаем местность.
Вокруг редкий лес, кустарник. Застыл сгоревший танк Т-3, который пытался раздавить седьмую роту. Его подожгли бутылками с горючей смесью. Взрыв боеприпасов сдвинул набок башню. Пахнет гарью и жженой человеческой плотью.
Продолжает накрапывать дождь. Пусть лучше слякоть, чем ясное небо. Тогда непременно жди немецкую авиацию. Любой плацдарм стараются побыстрее уничтожить, заставить покинуть берег. Это клин, вбитый в оборону противника.
Пока же сыпятся мины и с разных мест ведут редкий огонь пулеметы. Редкий – потому что люди прячутся в окопах.
– Сколько их на вашем участке? – спрашивает Ступак у командира взвода.
– Штук шесть пулеметных точек, – отвечает младший лейтенант. – И минометов штуки четыре.
Когда окончательно рассветает, мы видим тела убитых немецких солдат. Их много, не меньше взвода. Младший лейтенант рассказывает, что в течение дня и ночью немцы раза четыре атаковали. Убитых было больше, но часть из них в темноте унесли.
– Последний раз мы их поближе подпустили, – возбужденно размахивал руками взводный. – Свои патроны заканчивались, так мы у мертвяков разжились. У фрицев боеприпасов много. Верите, у каждого автоматчика штук по восемь запасных магазинов и гранат по десятку. Плюс патроны в ранцах. Хорошо, что вы хоть небольшой запас с собой принесли. Но если фрицы в таком же темпе атаковать будут, до вечера не продержимся.
Старший лейтенант Ступак прибыл сюда лишь с одним из своих взводов, но команду решительно взял в свои руки. Обошел траншеи и окопы. Увидев дремлющих бойцов, приказал:
– Почистить немедленно оружие, особенно автоматическое. В каждом взводе выделить по пять-шесть лучших стрелков. Огонь вести только прицельный.
Командир третьего батальона, переправившийся с седьмой и девятой ротами, тяжело ранен. Лежит в блиндаже возле речки, но переправить его на правый берег днем не удается.
Наконец наладили в который раз оборванную связь. Рекунков приказал старшему лейтенанту Ступаку взять командование на себя.
– Есть принять батальон, – коротко отозвался в телефонную трубку Юрий Ефремович. – С боеприпасами туго. Если есть возможность, доставьте хоть несколько ящиков патронов.
– Ты сам видишь, какие у нас возможности, – трещало и шипело в телефонной трубке. – Посылали лодку за комбатом – ее утопили. Строительство моста до вечера приказал отложить. Людей терять жалко.
Поговорили. Передав трубку телефонисту, Ступак достал мятую пачку папирос, закурил.
– Заботливым командир полка стал. Прямо отец родной. Угробил саперную роту и половину третьего батальона. Теперь не знает, что делать. Хотел отличиться, а нарвался на хороший кулак. Меня во второй раз комбатом назначает. Как в игрушки играет.
Желчный мужик, Ступак. Но дело свое знает. Людей покормили доставленными консервами, спешно укрепляются позиции. Снайперов у нас нет, но отобранные лучшие стрелки прицельным винтовочным огнем не дают разгуляться пулеметчикам. Я замечаю метрах в трехстах пулеметное гнездо.
Старый кайзеровский МГ-08, похожий на наш "максим", укрыт под сваленным тополем. Огонь пока не ведет, ждет, когда появится цель. Расчет хоть и замаскирован, но я отчетливо вижу блестящую, мокрую от дождя каску.
– Давайте, врежу, – предлагаю Ступаку. – Заодно ружье испытаю.
– Нет. Вы пока тихо сидите. Ваше дело – танки. Ну-ка, покажи еще раз, где они там прячутся?
Ступак хищно вглядывается в мешанину ветвей, долго наводит винтовку.
– Вы же комбат. Не рискуйте, – говорит ему взводный.
– Я уже второй раз комбат, – бормочет старший лейтенант. – Нужда пройдет, опять на роту поставят. Если выживу…
Выстрел, и почти сразу же звяканье пули, угодившей точно в каску. Нам отвечают пулеметы, градом сыпятся мины. Мы вжимаемся в стенки окопов, пережидаем обстрел.
А через десяток минут слышим гул танковых моторов. Выползают два тяжелых Т-4, следом легкий Т-38. Что это, атака? Или они хотят раздавить нас? Но почему тяжелые танки не сделали это вчера, когда роты как следует не укрепились?
– Их сюда вечером только сумели перегнать, – поясняет взводный из седьмой роты. – Вода кругом, техника вязнет.
Я навожу на цель свое новое ружье. Но стрелять еще рано. До танков метров триста пятьдесят. На таком расстоянии тяжелый Т-4 не возьмешь. Зато они точно вложат свои снаряды в наши отсыревшие окопы и траншеи. Ступак реагирует мгновенно:
– Андрей, бери с собой еще один расчет, и бегом во фланг. Осиновую гряду видишь?
– Вижу.
– Выйдешь на ее край, и оттуда откроете огонь по танкам.
– А вы как же?
– Мы в окопах как-нибудь высидим. Да и не подойдут они близко к нам. Расчет Шмырёва с нами остается, гранат и горючки достаточно. А тебе в самую пасть надо забраться и шугануть эту троицу. Иначе выбьют они нас.
Ступак ситуацию оценивает верно. Танки открывают неторопливый огонь по окопам. Остановившись передохнуть в низине, где начинается осиновая гряда, мы видим происходящее. Мины опасны, когда влетают прямо в окоп или траншею. Но это происходит не так часто.
Фугасные танковые снаряды, которые за полчаса развалили с немалого расстояния мост, теперь так же эффективно рушат сырые траншеи. Тем более расстояние здесь вдвое меньше. Фугасы летят точно под основание брустверов. Взрываясь на глубине полметра, а то и глубже, они разваливают траншеи, глушат, убивают бойцов.
Самое дрянное, что нашим нечем ответить. Единственное противотанковое ружье Родиона Шмырёва на таком расстоянии Т-4 не возьмет. Смотреть на это так же тяжко, как на гибель саперной роты. Я поднимаю отделение, и мы, пригибаясь, бежим вдоль осиновой гряды.
Кроме бронебойщиков и пулеметчика Бондаря с помощником нам выделено пехотное отделение из пяти человек, у них тоже имеется "дегтярев". Кроме того, они несут запас тяжелых противотанковых гранат и бутылки с горючей смесью.
Ступак все делает основательно. И удар с фланга предусмотрен, как положено. Два противотанковых ружья, два ручных пулемета, гранаты, "горючка". Среди бойцов с удивлением вижу своего соседа по санбатовской палатке Жору Крупина.
– Жорка, и ты здесь?
Ответ звучит вызывающе:
– А ты сейчас только заметил? Большой командир!
– Брось, Жорка! – Я крепко жму ему руку, хлопаю по плечу.
Настрой у моего дружка кислый. Он тяжело дышит, беспокойно оглядываясь по сторонам. Лезть вместе с бронебойщиками под танки ему очень не хочется. Кроме винтовки и подсумков, на поясе две противотанковые гранаты, под мышкой ящик из-под патронов, где лежат, обмотанные в тряпки, черные бутылки с горючей смесью.
– Опять в говно попал, – пытаясь улыбаться, сказал Крупин. – Танки бежим взрывать. Много мы дел понаделаем с вашими кочергами да бутылками! Артиллерия нужна. Намотают нас на гусеницы.
Я оглянулся на траншею, над которой методично поднимались столбы фугасных разрывов. Надо спешить.
Там, где заканчивалась осиновая гряда, расстилалась широкая поляна. Спутанная рыжая трава, которую так и не скосили в прошлом году. На южной стороне бугорков уже пробилась первая зелень. Война напоминала о себе в любом месте. Одинокий полузасыпанный окоп, воронка от снаряда, ржавая каска.
– Никому не высовываться, – шепнул я своему помощнику Василию. – Передай по цепи.
Нас одиннадцать человек. До ближнего танка было метров двести. Он стоял к нам боком, угловатый, массивный, уверенный в себе. Ударил очередной выстрел. Открылся люк, и высунулся командир Т-4 с биноклем в руках. Сейчас они нас увидят. Одиннадцать человек – это много. Кто-то, несмотря на запрет, тянул шею, разглядывая немецкую машину.
– Саня, огонь после моего выстрела.
Назаров молча кивнул. Ружья заряжены, надо только прицелиться и нажать на спуск. Но все это происходит не так быстро, как мне хотелось бы. Мешает прошлогодняя трава, которая может изменить траекторию пули.
Передвинул ружье чуть выше, рядом закашлялся боец. Тише ты! Немец не услышит кашля за шумом работающего двигателя мощностью триста лошадиных сил, но может сработать чутье опытного танкиста. Офицер повернул голову в нашу сторону и сразу же прокричал какую-то команду.
Я выпустил три пули подряд, целясь в основание башни. Оставшиеся две хотел всадить в моторную часть, но танк крутанулся настолько быстро, что пуля улетела непонятно куда.
Теперь громадина высотой почти три метра стояла, повернувшись к нам лобовой частью. Последнюю пятую пулю выпустил, целясь в гусеницу. Затвор, лязгнув, отошел в заднее положение. Василий умело и быстро вставил новую обойму, а в нашу сторону обрушился огонь сразу двух пулеметов, а затем снаряд.
Он прошел высоко, зато один из пулеметов всаживал очереди с большой точностью. Я вжался в земляной откос. Назаров выстрелил и тоже прижался к земле.
Мы сделали семь выстрелов и, по моим расчетам, должны были хотя бы повредить какие-то механизмы в этой громадине. Но, кажется, не смогли. Танк, выбросив из-под гусениц комья мокрой земли и сизый выхлоп отработанного бензина, набирал скорость и шел прямо на нас. Сколько ему понадобится времени, чтобы преодолеть двести метров? Восемь-десять секунд, а затем он смахнет молодые осины и обрушится всей своей массой. Если раньше не всадит осколочный снаряд.
Снаряд прошел снова выше, а я нажимал на спуск, посылая пули в правую гусеницу. Саня Назаров тоже стрелял. Открыл огонь пулеметчик из пехотного отделения, но "дегтярев" захлебнулся после первой же очереди.
Обойма вылетела за считаные секунды, а Т-4 резко замедлил ход. Гусеничная лента, сделав половину оборота, расползлась на две половинки. Верхний край гусеницы вылетел с такой силой, что сорвал подкрылок. Он, кувыркаясь, шлепнулся в траву.
Продолжал работать курсовой пулемет, а башня оставалась неподвижной. Видимо, я заклинил поворотный механизм одной из своих пуль. Новая обойма, щелкнув, встала на свое место. Теперь я стрелял в этот пулемет, зная, что защита здесь тоньше, пуля ее пробьет. Шаровую установку вмяло, брызнули искры.
Саня Назаров и Антон Бондарь из своего "дегтярева" стреляли по смотровым щелям. У механика-водителя на Т-4 довольно широкая смотровая щель. Он захлопнул ее, но я тоже дважды выстрелил.
Танк стоял неподвижно, из-под башни и боковых смотровых щелей выбивался сначала дым, а затем узкие языки пламени.
Экипаж пытался спасти машину. Заработал башенный пулемет, на броню выскочили двое танкистов с автоматами. Но для пулемета мы находились слишком низко, в "мертвой зоне". Один из автоматчиков был срезан пулеметной очередью, второй стрелял, не целясь. Ему не давал высунуться Бондарь.
Дым вытолкнул наружу двух уцелевших танкистов, которые делали попытки погасить огонь. Офицер в черном комбинезоне с серебряными нашивками, наглотавшись дыма, задыхался. Танкист ухватил его под мышки и потащил от горящей машины.
Но, кроме пулемета Бондаря, хлопали винтовочные выстрелы. Я тоже подтянул автомат и дал очередь. Танк разгорался быстро. Танкист, спасавший своего командира, свалился, а офицер, приходя в себя, полз, скрытый густой травой, которая защищала его от пуль.
У нас убили пулеметчика из пехотного отделения. Парень был смелый, не побоялся открыть огонь и получил несколько пуль в лицо. Ранили помощника Феди Долгушина. Пока перевязывали рану на руке, я увидел второй тяжелый танк.
Он шел на выручку товарищам из горевшего Т-4. Скорость сорок километров в час, непрерывный огонь двух пулеметов. С короткой остановки дважды ударила пушка. Шлейф дыма мешал мне целиться. Саня Назаров уже стрелял.
Мы с Василием отбежали в сторону и залегли на гребне овражка. Я открыл огонь, когда до второго Т-4 было метров сто пятьдесят. Непривычный к автоматике своего нового ружья, я невольно торопился, нажимая на спуск. Пуля чиркнула по броне, как спичка, одна сверкнула искрами возле смотровой щели. Затвор с лязгом отбросило в заднее положение.
– Обойму… быстрее!
Новая обойма стала на место. В тот же момент что-то с силой ударило в землю, закричал мой помощник, а позади нас раздался взрыв. У меня звенело в ушах, кажется, текла кровь из носа. Но я не мог позволить себе оторваться от прицела даже на секунду.
Т-4 слегка довернул в сторону, обходя какое-то препятствие. Я увидел крутившиеся, лязгающие колеса, пружины, металлические соединения. Все же это не броня! Я выпустил пять пуль подряд, надеясь, что хоть одна перебьет какую-нибудь железяку или палец на гусенице.
В этот момент взорвался горящий Т-4. Его боезапас составлял девяносто снарядов. Часть из них он успел израсходовать. Но оставшиеся рванули крепко, сбросив массивную угловатую башню вниз.
– Вася, патроны!
Мой помощник тяжело ворочался и стонал. Я достал из сумки увесистую обойму, но вставить ее с непривычки не получалось. Он бы меня раздавил, этот поврежденный, двигающийся рывками "панцер", но ему мешал двигаться густой шлейф дыма, раздуваемый ветром.
Он обогнул горевший танк с другой от меня стороны и шел прямо на расчет Сани Назарова. Непрерывно вели огонь оба пулемета – башенный и курсовой. Саня все же выстрелил, но лобовую броню не пробил.
Зато я хорошо видел борт тяжелого Т-4. Бить по бензобаку! Он защищен броней, но там она все же тоньше. Проблема угодить точно в то место, где расположен бак. В горячке боя это непросто. Вложил четыре пули подряд, двигая ствол по горизонтали. Танк задымил, но ожидаемого взрыва бензобака не последовало.
Черт, как близко подошел он к нам! Хоть и получивший несколько пробоин, но упрямо стрелявший из обоих пулеметов и продолжавший двигаться вперед. Сейчас Т-4 просто навалится и раздавит ребят. Послал последнюю, пятую, пулю, которая пробила броню, но не остановила тяжелый "панцер".
Из пелены дыма вылетела противотанковая граната. Не долетев, взорвалась, подняв облако дыма и раскидав в стороны куски мокрой земли. Снова ударили оба пулемета, кто-то вскрикнул. Неужели достали Саню Назарова?
Но танк остановился, попятился назад. Пока я возился с очередной обоймой, бутылка с горючей смесью, более легкая, чем граната, долетела и разбилась о лобовую броню. Она не подожжет танк, но маслянистый густой дым заслонял обзор механику и остальному экипажу. Пулеметы рассеивали очереди наугад. Я дважды выстрелил в моторную часть, затвор заклинило.
Разбираться с оружием некогда. Подхватил автомат, гранату и побежал к танку. Саня Назаров бросил еще одну бутылку. Теперь пламя расползалось по башне. Граната, брошенная мной, разорвала гусеницу.
Я вспомнил, как лихо вскарабкался на подбитый Т-4 старшина Савелий Гречуха и расстреливал экипаж из своего старого нагана. Но мне мешал огонь, да и не обладал я, видимо, такой лихостью, как наш старшина.
Открылся боковой люк, показалась голова в маленькой круглой каске. В руках у танкиста был автомат, но я опередил его. У ППШ скорострельность тринадцать пуль в секунду. Затвор, лязгая, выбрасывал гильзы. Танкист выронил автомат и повис на броне.
Я подбежал к машине вплотную и, сунув ствол в квадратный люк, снова нажал на спуск. Остаток диска вылетел сплошной длинной очередью. Что делать дальше? У меня не осталось ни патронов, ни гранат, а из переднего люка вылезал механик-водитель с вальтером в руке.
Я бы словил от него пулю, он уже целился в меня и наверняка бы не промахнулся. Но, торопясь выбраться, угодил левой рукой в растекшуюся по броне горючую жидкость.
Вскрикнул, мгновенно отдернув сожженную ладонь, и снова провалился в люк. Из горевшей машины выскочили трое танкистов. Они стреляли по бегущим к ним бойцам.
Я увидел, как падал на подломившихся ногах мой товарищ Саня Назаров. Еще один боец шарахнулся прочь. Танкист с автоматом, тот, который прошил очередью Саню, догнал короткой трассой пытавшегося увернуться бойца. Кажется, угодил в ноги и стал торопливо перезаряжать свой МП-40.
Его уложил на бегу Антон Бондарь. Я выдернул из рук убитого мной танкиста автомат, обежал Т-4 с кормы. В трех шагах пятился назад еще один танкист, стреляя из пистолета. Его уложил выстрелом из винтовки Жора Крупин.
Убедившись, что живых немцев поблизости нет, он быстро обшарил тело танкиста, отстегнул часы, подобрал пистолет.
Из переднего люка пытался снова выкарабкаться механик-водитель. Его подталкивали языки пламени. Сожженная левая рука не повиновалась. Горела кожаная куртка, он из последних сил вытаскивал свое тело.
Это был темно-рыжий крепкий немец лет двадцати пяти. Я запомнил его глаза, тоскливые, в которых застыл страх смерти. Но он лез молча. Или перехватило от дыма глотку, или не решался просить нас о помощи.
Возле меня, тяжело дыша, стоял Антон Бондарь, направив ствол "дегтярева" в лицо танкисту. Подбежали еще двое, но никто не стрелял. Не пытались и помочь.
– Чего уставились? – сказал я. – Бегом отсюда. Сейчас рванет.
Подхватили тело Сани Назарова, раненого в ногу бойца и побежали к осинам. Не выдержав, я оглянулся. Обреченный механик-водитель снова исчез в своем люке, откуда штопором ввинчивался в воздух язык пламени.