– В конце концов, армия должна проявлять готовность сражаться, – сказал он, наблюдая, как водитель сворачивает на небольшую тупиковую улочку, где находилась японская контрразведка. О подвалах её предпочитали не упоминать даже в среде прожженных белогвардейских контрразведчиков.
– Вы говорите о своей армии?
– О моей – тоже, в соболях-алмазах.
– Ваша армия должна проявлять готовность выполнять приказы штаба Квантунской армии. Любые приказы, в любое время.
– Таким образом меня пытаются поставить на место?
– Можете поверить, что я как отпетый полукровка делаю это самым деликатным образом. Не хотелось бы мне, чтобы вы хоть единожды стали невольным свидетелем того, как ставят на место обычно в ваше отсутствие.
– А почему вдруг такая откровенность со мной? – недоверчиво поинтересовался Семёнов. – Да к тому же такая отчаянная храбрость? – незаметно кивнул он в сторону водителя.
– Это мой шофер. Если внимательно присмотритесь к его лицу, поймете, что он тоже полурусский-полуманьчжур. Откровенность же моя происходит из сочувствия. Может, я не менее вашего желаю видеть Дальний Восток и всю Сибирь свободной страной. Свободной от большевиков и всей их прожидовской Совдепии. Если хотите, перед вами дальневосточный националист. Кстати, замечу: если бы вам, господин генерал, все же удалось стать правителем Дальнего Востока или хотя бы Забайкалья, более удобного для японцев военного министра в моём лице попросту не сыскать.
Семёнов оглянулся. Нет, Имоти не шутил. Всего лишь пользовался случаем высказать вслух то, что раньше почему-то не решался.
– Сабельно, подполковник. Предложение принимается. Но… так считаете только вы? Или же этот вопрос – о военном министре – уже обсуждался в штабе Квантунской армии?
– Японцы еще более пунктуальны и дотошны в своих планах, чем германцы. У них уже заранее разработано и предусмотрено все – вплоть до дипломатического протокола переговоров с Гитлером во время раздела Советского Союза по линии Урал – Каспийское море.
– Были бы они столь же дотошны в подготовке своей армии к войне с красной Россией. А то ведь на всю Квантунскую и двух автоматов не найдется, – довольно озлобленно парировал командующий. – Долго ли с карабинами против такой автоматики, как у маршала Жукова, навоюешься? Красные генералы в сорок первом хлебнули своё, трехлинейками воюя. Многие тогда же и захлебнулись.
– Господин генерал! – окрысился на него Имоти. – Вы забываетесь.
– Ну-ну… – признал свою горячность Семёнов. – Но ведь как военный с военным…
– В таком случае вернемся к посту министра… Вы назвали бы кандидатуру более подходящую? Если учесть, что японцы являются главным вашим союзником. Для меня это важно. Тут можете быть откровенным.
"Да уж!" – саркастически осклабился генерал.
– К разговору о союзничестве вернемся после свидания с мадам Кондратьевой, – сказал он.
– Мадам Лукиной.
– Лукиной? Ишь ты, соврала, значит, негодная, Господь её разопни на её же собственных грехах!
– На грехах её сейчас распинают офицеры контрразведки, – уточнил Имоти. И по-лошадиному заржал.
"Это в нем явно схамила душа полурусского", – сообразил Семёнов, уставившись на подполковника.
– Сейчас все поймете, – с истинно японской деликатностью склонил голову Имоти, считая, что выразился недостаточно образно.
– Где она, в тюрьме? Так стоит ли мне встречаться с этой мерзавкой?
– "Стоит – не стоит" – так вопрос уже не ставится. Вы обязаны встретиться.
– Как это понимать?
– Мы, японцы, говорим то, что говорим.
"Мы, японцы… – обиженно хмыкнул генерал, не привыкший, чтобы с ним говорили в таком категоричном тоне. – Это-то как раз не о японцах".
А видеть сейчас Лукину, или как её там, Семёнову крайне не хотелось.
38
Вся компания долго поднималась по основательно забытой, едва очерченной горной дороге, пока наконец не достигла равнины, на которой возвышались замшелые руины замка. Огромные каменные блоки, остатки оконной готики, обломки полуистлевших дубовых балок…
– Это он и есть – замок Шварцтирбах, названный так по названию самой возвышенности, – обвел морщинистой рукой каменное жертвоприношение вечности последний из древнего рода, Георг фон Тирбах, которого маньчжурскому стрелку, а ныне оберштурмфюреру Виктору фон Тирбаху посчастливилось отыскать в Германии.
– Если говорить честно, я представлял его совершенно иным, – молвил предполагаемый наследник.
– Зато теперь образ этого пристанища древних рыцарей останется в вашем сознании на века.
– И давно он пребывает в таком состоянии? – поинтересовался Курбатов, обратив внимание, что возле замка нет воронок от бомб, а сами разрушения вызваны явно не взрывами и представляются довольно древними.
– Это как взглянуть на его летопись, – объяснил старик-хранитель. – Да, известно, что развалины взывают к небесам уже в течение восьмидесяти лет. Но ведь самому замку более шести столетий!
Приземистый, почти карликового роста семидесятипятилетний Георг фон Тирбах сумел сохранить аристократичную осанку и, сколь бы неуместной она ни казалась на фоне этих родовых руин, демонстрировал её офицерам с истинно королевским достоинством. Длинные седые волосы его все еще оставались достаточно густыми, чтобы шапкой покрывать благородно запрокинутую голову, а массивный, тщательно выбритый подбородок непреклонно свидетельствовал о былой силе воли.
– А это что за раскопки? – указал Курбатов рукой в сторону свежего бруствера, за которым открывалось некое подобие то ли подкопа, то ли огневой точки. – Бесплодные старания вечных искателей сокровищ?
– Здесь пытались установить зенитное орудие.
– Резонно, место выбрано удачно, – опытом бывалого офицера оценил полковник. – Почему же в конечном итоге не установили?
– Удалось уговорить начальника гарнизона не делать этого.
– Отказались от такого прикрытия?
– Не мог допустить, чтобы бомбы и авиационные снаряды англосаксов крушили останки моего родового гнезда. Пусть всего лишь руины… Должен признать, это стоило денег, но как видите, авиация союзников здесь особо не зверствовала.
– Война, в принципе, – очень дорогое развлечение, – заметил оберштурмфюрер фон Тирбах, осматривая развалины взглядом странника, добравшегося до родового пепелища.
Майор фон Бергер и князь Курбатов, стоявшие чуть позади Тирбахов, понимающе переглянулись. Старый барон вызывал у них уважение. Виктору же, неожиданно ставшему без пяти минут обладателем почтенной древности, они попросту завидовали: что ни говори, а сегодня он по-настоящему обретал родословную, какое-никакое состояние и остатки древнего замка. Обретал родину. Если учесть к тому же, что жена фон Бергера, сын и две дочери погибли, а Курбатов находился в нескольких тысячах километров от родных мест, не имея ни состояния, ни родни, – это действительно стоило доброй зависти.
– Не скрою, я все еще далеко не нищий, – величаво повел узкими худыми плечиками старый барон. – Однако единственное, что я по-настоящему сумел сохранить в неприкосновенности, так это священное право нашего рода на руины Шварцтирбаха и всю возвышенность, где он располагается.
– А что, возникали и другие претенденты? – сурово поинтересовался Виктор фон Тирбах.
– Было бы странно, если бы их не оказалось. В свое время король Саксонии даровал гору и участок земли в долине одному из моих предков – за исключительную храбрость в сражении с викингами. Но как же давно это было: сколько правителей и алчущих наш Шварцтирбах сменилось! Да, подлых и хитрых. Но все же мы отстояли свое право… не только во имя возрождения рода Тирбахов, но и во имя возрождения истинно германской империи.
Курбатов уже догадывался, что под "истинно германской империей" Георг фон Тирбах имел в виду совершенно не то, на что молились Гитлер, Геббельс и их окружение. Престарелый барон все еще оставался яростным монархистом и мечтал о дне, когда на берлинский престол вновь взойдет император. Фюрер в роли правителя казался ему всего лишь жалким суррогатом монарха и, вообще, руководителя страны или вождя нации.
– Все еще верите в подобное возрождение? – усомнился фон Бергер не совсем тактично.
– А кто сказал, что наша страна проклята богами? Почему она должна мириться с властью какого-то там фюрера? Неужели не достойна короны императора, сильной и мудрой личности, способной вновь превратить Германию в Священную Римскую империю? Или, по крайней мере, в нормальное аристократически-европейское государство?
– Вы слишком резки в суждениях, барон, – мрачно, хотя и достаточно учтиво, обронил Виктор фон Тирбах. – Мои друзья, конечно, понимают, – повернулся он к офицерам, взгляды есть взгляды. Тем более – старого патриота-монархиста. И все же многих это коробит.
– Я достаточно пожил для того, чтобы позволить себе говорить что думаю, – с вызовом ответил хозяин, горделиво осмотрев каждого из троих гостей.
Виктор хотел было прокомментировать его слова, но появившийся в поднебесье гул заставил его вместе со всеми прислушаться к этому "зову небес".
– Снова англичане, – объяснил Георг фон Тирбах. – На Брауншвайг пошли. Они бомбят его пригороды с тупым упрямством и таким количеством взрывчатки, что руины Шварцтирбаха отзванивают, словно соборные колокола. Да, господа! Но лично я уже достаточно наслушался.
Он повернулся и молча пошел назад, к едва заметной, поросшей травой дороге. Оберштурмфюрер фон Тирбах и двое других диверсантов последовали за ним.
– Кажется, старик сразу же признал тебя в качестве наследника, – едва слышно проговорил Курбатов, выбрав момент, когда решительно вышагивавший барон оказался достаточно далеко от них.
– Еще бы. По поводу моего приезда ему звонили дважды: сначала адъютант Отто Скорцени…
– Я сам просил его об этом, – обронил Курбатов.
– …А затем кто-то там из штаба Гиммлера.
– Дело не в этом. Никакие звонки, даже если бы на том конце провода оказался сам Гиммлер, не способны были бы убедить такого типа. Тем более что у него своя точка зрения на гитлеризм и роль СС в этой стране. Мне кажется, он сразу же ощутил некую близость душ, почувствовал в тебе что-то родное, кровное.
– В этом его моральное спасение. Он ведь долго ждал духовной поддержки. Представьте себе человека, который сознавал себя последним из угасшего рода, а тут вдруг…
…На полпути к подножию возвышенности их ждал старый, видавший виды "опель" с измятым кузовом и осколочной пробоиной в заднем крыле.
Курбатов давно подозревал, что с помощью этой машины фридентальские курсанты уже два года обучаются дорожно-минерному делу, однако никакой другой машины под рукой у Скорцени не оказалось. И князь не удивился, что, когда час назад "опель" прибыл на подворье Хранителя Руин, тот осмотрел автомобиль и его пассажиров с таким сочувственным любопытством, словно они только что на его глазах прорвались через линию фронта. Возможно, сам вид этой фронтовой машины напомнил ему о гибели сына и обо всем том хаосе, который творится вокруг – а значит, сделал старика покладистее в отношениях с неожиданно и подозрительно объявившимся маньчжурским бароном.
Прежде чем сесть в эту машину после возвращения с вершины, они все четверо оглянулись на остатки древней башни, буквально нависавшей над пятиметровым обрывом.
– Замки и крепости – вот что остается после нас, представителей древних аристократических родов, на этой земле, – горделиво просветил всех Хранитель Руин. – Да, господа, замки и крепости. Всмотритесь в эти стены. В них, как написано было в одной мудрой книге, – наша родословная, наше прошлое и будущее. В них – бессмертие строителей и владетелей. Народ, возведший за всю свою историю хотя бы одну мощную крепость, уже бессмертен и принадлежит вечности. Да, господа, вечности!
– Несомненно, – пробормотал Виктор.
– Можете так и сообщить своему Скорцени, которого, с приближением русских, как я понял, обуяло желание превратить руины замка, скалы Шварцтирбаха и мои лесные угодья в еще одно пристанище германских диверсантов.
Гости многозначительно переглянулись: такой прозорливости в завершение их встречи они явно не ожидали.
39
Генерал Семёнов так и не смог понять, то ли их визит – его и подполковника Имоти – в отдел контрразведки Квантунской армии оказался совершенно неожиданным для следователя, занимающегося делом Лукиной, то ли все, что он увидел, – было именно на него и рассчитано. Дабы главнокомандующий Вооруженными силами Дальнего Востока не усомнился в том, что террористка, столь бездарно покушавшаяся на него, действительно была подослана НКВД.
Войдя в камеру, он увидел сидящую на покрытой циновками тахте совершенно обезумевшую женщину с выпученными невидящими глазами. Распухшее от побоев посеревшее лицо её было окаймлено слипшимися потными космами волос, платье истерзано, вся грудь испещрена кровоподтеками, и запах… запах в этой следственной келье стоял такой, словно несколько минут назад здесь одновременно занимались сексом, по крайней мере, сто беснующихся нечистоплотных пар.
– Совершенно верно, – вычитал его вопрошающий взгляд подполковник, брезгливо осматривая подследственную, в которой уже невозможно было узнать ту красавицу, что появилась недавно в номере командующего. – Она оказалась не из пугливых и могла выдержать любые допросы, в том числе и с пристрастием. Однако в отношении женщин мы иногда применяем такие методы, благодаря которым сохраняем их физически, но уничтожаем морально. Госпожа Лукина не учла этого.
– Сабельно, подполковник, сабельно, – понимающе кивал Семёнов.
– В отношении русских этот способ японские офицеры, как видите, применяют с особым рвением. К тому же вам хорошо известно: японцы обожают сибирячек-славянок.
– Тоже не новость, – проворчал атаман, почти с сожалением посматривая на Лукину, продолжавшую сидеть в позе крайне изможденного человека, совершенно безразличного к тому, что о нем думают и что с ним происходит. По тому, как Имоти в открытую говорил при Лукиной об "особых методах" кемпейтай, Семёнов определил, что судьба её решена.
"А хорошая была бабёнка, при ноге и всем прочем… – подумалось ему. О том, как эта "бабёнка" чуть не лишила его жизни, генералу вспоминать почему-то не хотелось. – Испохабили её эти азиаты, а можно было бы и самому "допросить"…"
– И что удалось выпытать у неё, подполковник?
– Что послана сюда со специальным заданием, извините, убить командующего белогвардейской армией. При этом действовать должна была, исходя из ситуации: застрелить, отравить, подложить мину, натравить на вас одного из офицеров. Я все верно изложил? К вам обращаются, мадам!
– Скоты, – едва слышно проговорила террористка. – Какие же вы скоты!
– Вы, сударыня, пока что не в состоянии понять, что если бы к вам начали применять сугубо национальные методы пыток: например, бить палками по пяткам, сажать на подрезанные ростки бамбука или на муравейник, растягивать на канатных подвесках, то обо всем, что с вами происходило до сих пор, вы вспоминали бы, как о райском сне.
– Он прав, мадам, – проворчал главнокомандующий. – Вы должны были знать, куда и с какой целью шли.
– А вы считаете, я не понимала этого? – едва выговаривала слова обреченная. Некогда красиво очерченные губы её распухли до предела, и просто непонятно было, как она умудряется владеть ими при попытке произнести что-либо членораздельное.
– Тогда что же вас возмущает?
– К своей гибели я шла совершенно осознанно. Убить вас вызвалась сама, и тоже вполне осмысленно.
– То есть хотите сказать, что сами попросили направить вас в Маньчжурию, чтобы убить меня? – тяжело опустился на один из двух стоявших здесь стульев генерал.
– Представьте себе… Другое дело, что НКВД давно искал такого человека. Вот я и подвернулась.
Семёнов устало, по-стариковски развел руками, давая понять, что в таком случае ничем не способен помочь ей. Даже не в состоянии посочувствовать.
– Хорошо, тогда как понимать ваше стремление? – вмешался в их диалог подполковник Имоти. – У вас были личные мотивы, заставлявшие прибегнуть к покушению на генерала Семёнова?
– Это уже допрос?
– Чисто человеческий интерес. Я не следователь. Обычный японский офицер, сопровождающий господина командующего.
– Личные тоже, естественно…
Имоти выждал несколько секунд, надеясь, что Лукина продолжит свое признание, однако она сочла его исчерпывающим.
– Следует понимать так, что кто-то из вашей семьи погиб в бою с семёновцами: отец, муж, сын? Хотя простите… С сыном я поторопился.
– Вся моя семья была расстреляна карателями фон Тирбаха. Особая карательная дивизия семёновской армии – позвольте вам напомнить.
Имоти с любопытством взглянул на генерала, словно он мог припомнить этот случай или же попытается отрицать его.
– Скажите, а коммунист-энкавэдисты никого из вашей родни не расстреляли, не посадили в тюрьму, не сослали? – все с той же вселенской усталостью в голосе поинтересовался Семёнов.
– Нет, – с вызовом ответила террористка.
– И никто из ваших близких, односельчан или горожан от них не пострадал? Что молчите, сударыня? Мне кажется, что, по крайней мере, миллион русских баб имеет теперь право вооружиться и двинуться на Кремль, чтобы отомстить Сталину, Берии и всем прочим за те репрессии, которые они чинят против своего народа.
– Только они?
– Не скрою, грешен. И на мне крови немало. Только ведь не я затеял всю эту бойню в октябре семнадцатого, товарищ Лукина, видит Бог, не я. И тот, кто затевал её, прекрасно понимал, что революция, а следовательно, и неминуемая в таких случаях гражданская война – дело кровавое, братоубийственное, а потому морально грязное, в соболях-алмазах… Попробуйте-ка возразить старому рубаке Семёнову.
– Отвечайте на вопрос генерала, – жестко приказал ей подполковник.
Террористка молчала, уронив голову на оголенную, еще не увядшую грудь, призывную прелесть которой Семёнов успел заметить даже в короткие минуты их "покушенческого" свидания.
– Кто конкретно прислал вас сюда? – спросил Семёнов, теряя интерес к этой даме. – И откуда: из Москвы, Читы?
Закрыв руками лицо, Лукина продолжала молчать.
– Заговорит, – пообещал Имоти. – Еще два-три часа сексуальной пытки, и она расскажет все. Предложил бы и вам, господин генерал, поразвлечься, но, боюсь, побрезгуете.
Семёнов метнул на Имоти гневный взгляд: как этот полуазиат вообще мог позволить себе думать такое, и решительно направился к двери.
– Может, вы все же облегчите душу свою грешную исповедью, госпожа наемная убийца? – спросил он, уже стоя в проеме двери. И лишь когда до него донеслось едва слышимое "Мне сказать нечего! Я своё уже сказала", вышел из камеры.