Порой он так и представлялся атаману эдаким "Гришкой в генеральских погонах". Очень уж верилось в полководческую звезду этого азиат-барона, в ниспосланный дар провидца. Потому и стремился во что бы то ни стало объединиться с ним. Чтобы ударить затем остатками своих войск вместе с "монголоидными" частями Азиатской конной дивизии Унгерна то ли на "красный", но готовый восстать против большевиков Хабаровск, то ли на белый", но предательски ненавидящий его Владивосток.
Принял Семёнова японский генерал-губернатор Кореи и в самом деле вполне пристойно, но когда тот заговорил с ним о праве на жительство в Японии, о гражданстве, лицо Ообы тотчас же превратилось в ритуальную маску: "Мы, конечно же рады будем видеть генерала Семёнова в Японии, – заявил генерал-губернатор, – но лишь после того, как император решит, что мы должны радоваться его присутствию в Японии. Поскольку соседняя нам советская Россия будет очень недовольна этим". Тем не менее он способствовал тому, чтобы атаман получил право на въезд в Японию.
На пристань японского города Кобе атаман ступил в мешковатом гражданском костюме, чувствуя себя настолько неуклюже и неловко, словно вместе с армейским мундиром лишился и своей власти, и богатырской силы, и даже веры в собственное "я".
Приживался генерал в Стране восходящего солнца очень трудно, поскольку ни он не принимал её, ни она его. Каждый день атаман встречался то с какими-то русскими эмигрантами, волею судеб оказавшимися в Осаке и Киото, то с местными чиновниками, от которых зависела судьба составляемых им прошений. Но каждое последующее утро он просыпался в номере отеля с видом на залив Осака, мучительно решая, что ему делать: немедленно возвращаться в Маньчжурию, поближе к русской границе, либо сводить счёты с жизнью.
Генерал-губернатор Кореи оказался прав: в Японии его появлению обрадовались бы только в том случае, если бы ему обрадовался император. Точнее, если бы с этим смирились при дворе. Зато, когда в виде на жительство японцы по-восточному вежливо отказали ему, генерал облегченно вздохнул, хотя в сущности ему публично плюнули в лицо. С каждым днем пребывание в этой странной стране становилось для него всё более невыносимым.
Но и в Шанхае, куда он прибыл в двадцатых числа сентября 1921 года, китайские власти тоже не были в восторге по этому поводу. Там ему пытались мстить за поражения, которые китайские войска в Монголии терпели от русско-монгольских частей барона Унгерна. И никакие доводы относительно того, что части генерала Унгерна ему не подчинялись, на китайских чиновников не действовали. От ареста, а возможно, и "случайной" гибели его спасло только бегство. Он сумел незаметно покинуть отель и, перейдя на нелегальное положение, какое-то время скрывался на территории французской концессии. Жаль только, что представители её тоже постарались как можно скорее избавиться от него.
…Из ностальгических странствий в прошлое Семёнова вырвало появление открытой легковой машины, которая лишь на минутку остановилась у ворот его поместья Такахаси, а затем двинулась к "холму Бонапарта" по ухабистой полевой дороге, пролегавшей почти по краю скалистого приморского обрыва. При этом японец, восседавший на сиденье рядом с водителем, поблескивал стеклами бинокля, в который беззастенчиво рассматривал стоящую на вершине фигуру казачьего атамана.
– Теперь море увлекает вас так же, как степь увлекает всадника?! – прокричал офицер, как только машина остановилась у подножия склона. И лишь по басовитому голосу, совершенно не похожему на тысячи других японских голосов, атаман узнал в нем все того же "полурусского-полуяпонца из контрразведки", подполковника Имоти.
– Никуда меня уже не влечет, – прохрипел в ответ генерал-атаман, наблюдая, как солдат, сидевший на заднем сиденье, напяливает на голову наушники и настраивает рацию. – Устал я от странствий и всего этого мира.
– Так чувствуют себя все генералы, – прокомментировал подполковник, довольно прытко поднимаясь на вершину по едва заметной тропе, – когда их лишили войск.
– Которые лишились своих войск, – решил не щадить себя атаман, приближаясь к нему по пологому скату вершины.
– С каждым днем таких полководцев становится все больше, – сомнительно как-то утешил его Имоти, – причем теперь уже не только в Европе, но и в Азии.
– Как после всякой большой войны, – сухо обронил Семёнов.
По-японски низко поклонившись генерал-лейтенанту и двумя руками, в поклоне, пожав протянутую ему руку, подполковник остановился рядом с ним и вновь вскинул бинокль, всматриваясь в прибрежные скалы залива Даляньвань. Там, где-то за дымкой предштормовых вод Желтого моря, должны были скрываться берега Кореи. Несколько минут они стояли молча, напряженно вглядываясь в резные очертания берега, как двое соорудивших плот робинзонов, которым предстояло решиться теперь на далекое и почти безнадежное плавание.
– Что привело вас ко мне, подполковник?
– Будь я чистокровным японцем, то ответил бы, что прибыл специально для того, чтобы разделить с вами таинство чайной церемонии.
– Вот и отвечайте, как подобает истинно русскому.
– Как вы уже знаете, вчера советские войска развязали войну против государства Маньчжоу-Го, а значит, и против Японии, – в последнее время русский язык Имоти становился все более чистым, однако подсознательное стремление выкрикивать каждое слово в отдельности неистребимо выдавало в нем кадрового японского офицера. – Их армии устремились на Маньчжурию сразу с трех сторон: из Забайкалья, из района Благовещенск-Хабаровск…
– И, конечно же, со стороны озера Ханка, то есть из района Уссурийск – Владивосток, – совершенно невозмутимо добавил атаман, внешне ничуть не удивившись этому сообщению. Хотя в душе у него словно бы что-то надорвалось. – Причем без объявления войны.
– Никак нет, они решились объявить нам войну! – мрачно пробасил Имоти.
– Странно. Неужели до такой степени осмелели? Впрочем, после того, как им удалось войти в Берлин…
– Не столько осмелели, сколько окончательно обнаглели! – еще более густым басом прорычал увалень-подполковник. В последние годы маньчжурского безделья он откормился так, что теперь уже напоминал постепенно набирающего вес борца сумо. – Самые худшие ваши предсказания сбылись, господин генерал-атаман: едва расправившись с германцами, Советы тотчас же набросились на нас.
– Да, сбылись. И нынешние предсказания мои тоже сбудутся: не пройдет и месяца, как эти красные разнесут ваши квантунские части, не говоря уже о совершенно небоеспособных частях маньчжуров, – проговорил атаман, совершенно забыв о том, что наступление красных угрожает ему и его семье не в меньшей степени, нежели тем, кому он пророчит. – Для вас ведь не была секретом подготовка Советского Союза к войне с Японией и вы догадывались: основной удар придется на Маньчжурию. Но что-то я не заметил, чтобы ваше командование всерьез готовилось к отражению их натиска из-за Амура и Уссури, – уже не скрывал своего осуждения атаман. – Мои части тоже были лишены всякой инициативы, поскольку в последнее время вы не позволяли формировать даже диверсионные отряды.
Прежде чем ответить, офицер кемпейтай иронично ухмыльнулся. Это была снисходительная усмешка японского мандарина, непозволительно позволившего своему слуге высказываться по поводу того, что его совершенно не должно было касаться.
– Мы не могли позволить нашим казакам-союзникам провоцировать эту войну, – все с той же снисходительностью объяснил он.
– У меня даже создалось впечатление, что наиболее боеспособные свои части, особенно механизированные, вы уже успели перебросить на остров Хоккайдо, готовясь к высадке русских со стороны Владивостока, Сахалина и Камчатки.
– Мы ценим усилия вашей разведки, господин генерал, хотя люди штабс-капитана Фротова могли бы и не утруждать себя. Несколько основных частей мы действительно успели перебросить на исконные острова империи. Зажатые между русскими и китайцами, мы все равно не смогли бы удержаться здесь.
– Рад, что наконец-то вы поняли это, – проворчал атаман.
– Когда против Японии выступают три такие великие страны, как США, СССР и Китай со всеми своими союзниками, штабу императорских войск приходится думать уже не столько о защите Маньчжурии и прочих колониальных территорий, сколько о защите самой метрополии.
– Тогда какого дьявола вы, я имею в виду все эти ваши войска, все еще здесь? – поинтересовался Семёнов с таким презрением, словно не он находился под покровительством японцев, а те должны были видеть патрона в нем самом.
– Тем не менее мы развернули двадцать четыре новые дивизии, призвав более двухсот пятидесяти тысяч новобранцев, – как бы оправдываясь за действия всего генерального штаба Японии, удрученно произнес Имоти.
– Но призвали-то вы необученную молодежь да старичков из "временно и частично годных". Причем в армии вашей так и не появилось ни автоматов, ни противотанковых ружей, а подавляющее большинство артиллерийских дивизионов состоит в основном из 75-миллиметровых орудий, которые могут противостоять разве что пехоте да танкеткам. А ведь русские идут на вас, уже имея ракетную артиллерию, мощные танки и самые современные самолеты, не чета вашим, устаревшим. А недоученным камикадзе в битве против растерзавших небеса Европы русских асов и вовсе делать нечего.
– Понимаю, русский всегда остается русским, даже если самого его может ждать только виселица, – поиграл желваками Имоти, с трудом сдерживая раздражение.
– Уж извините, – развел руками Семёнов. – О примитивности вооружения Квантунской армии её командующему, генералу Оцудзо Ямаде, я говорил давно; лично и совершенно откровенно. Как, впрочем, всем его предшественникам: и генералу Тачибану, который в годы нашей Гражданской командовал японскими войсками в Сибири, и генералу Хаяси, и сменившему его генералу Хондзио, и его преемнику – генералу Уэда…
– …Смещенному после того, как наша 6-я армия потерпела поражение в боях с русско-монгольскими войсками на речке Халхин-Гол, – задумчиво вспомнил подполковник Имоти. – Кстати, я служил тогда в разведке 6-й армии, именно там начиналось моё солдатское "восхождение на Фудзияму".
– Это мне было известно, – не стал лукавить атаман. – Как знаю и то, что, несмотря на поражение в штабе Квантунской армии очень ценят офицеров, получивших закалку на озере Хасан и на реке Халхин-Гол.
– Опыт поражения куда более ценен, нежели опыт победы, – проговорил Имоти, уважительно склонив голову.
– Ах, эта восточная мудрость…
– Не восточная, а воинская. Потому, что опыт поражений куда более поучителен, нежели опыт побед. А еще он злит и взывает к реваншу, к мести!
– Трудно не согласиться, в соболях-алмазах… Замечу, кстати: с начальником штаба Квантунской армии полковником Итагаки я тоже беседовал часто и подолгу. Попросту, по-солдатски, говорил с ним. Неужели за все эти годы нельзя было наладить хотя бы выпуск автоматического оружия?!
– Однако всех нас страшит не то, что может произойти здесь, в Маньчжурии, а то, что уже произошло на Окинаве, а главное, в Хиросиме, – еще резче поиграл желваками подполковник.
– О Хиросиме слышал. Не скрою, поражен. Чтобы одной бомбой стереть с лица Земли весь город?! – недоверчиво взглянул на Имоти Семёнов. – Это уже не война, а какое-то вселенское истребление.
– К сожалению, у нас не было в США разведчика, подобного Рихарду Зорге, которого ваши красные сумели подсунуть нам через Германию. Поэтому мы не знали, каким именно сверхмощным оружием стала обладать эта страна.
– Вы слишком многого не учли, готовясь к этой войне, – согласно кивал атаман.
– Именно поэтому нам пришлось оставить Индонезию и спешно вывести остаток войск из Индокитая. Причем вслед за Америкой и Англией нам объявил войну Китай, сломить который мы уже не смогли. Это ведь страна, обладающая неисчерпаемыми людскими ресурсами.
– Как человеку военному мне понятно положение, в котором оказалась ваша империя.
– А вместе с ней – и ваше Белое движение, генерал-атаман.
– То есть хотите сказать, что теперь наше движение обречено. Точно так же, как и ваша армия? – мстительно уточнил атаман.
– И все же, если бы мы бросили Маньчжурию и ушли, мы, все командование Квантунской армии, все офицеры, попросту потеряли бы лицо, – спокойно, как-то устало объяснил Имоти. – Но, что самое страшное – потерял бы лицо сам император. Так что сопротивление необходимо и обязательно. Наши самурайские части, как и подразделения воздушных и наземных камикадзе, окажут достойный отпор красным.
– Аллюрно мыслишь, подполковник. Тем не менее недели через две Советы уже будут здесь, на Ляодунском полуострове, под стенами Порт-Артура, – проворчал атаман, мрачно воззрившись на кончики своих запыленных сапог.
3
Сталин поднялся из-за стола настолько резко, что Берия поневоле отшатнулся. Однако вождь прошел мимо него и, остановившись у окна, стал долго, старательно утрамбовывать пожелтевшим большим пальцем едва дымящийся в трубке табак. Берии множество раз приходилось наблюдать за этим действием, но всякий раз оно казалось бывшему главному энкавэдисту страны своеобразным шаманским ритуалом.
– Ты, Лаврэнтий, назвал Власова трусом и предателем. Он действительно предал, но трусом он никогда не был.
Услышав это, Берия нервно передернул плечами, как делал всегда, когда чувствовал, что допустил промашку: этому Кобе не угодишь!
– Как же еще объяснить всё то, что произошло с его второй ударной армией?! Ни там, в Западной Украине, в районе Львова, когда со своим 4-м механизированным корпусом противостоял войскам фельдмаршала фон Рундштедта, – не стал выслушивать его доводы "вождь народов", – ни потом, когда, командуя 37-й армией, до последней возможности удерживал рубежи под Киевом. Ни когда со своей 20-й армией сдерживал натиск немцев на Москву и совершал первое контрнаступление… – трусом генерал Власов не был, – с каждым своим словом приводил он Берию во всё большее изумление. – На фронте, Лаврэнтий, трусость проявляется сразу. А Власова никто из его сослуживцев никогда не изобличал. К тому же донесения командарма второй ударной армии ты, Лаврентий, читал еще внимательнее, нежели я. Так что вторая армия – это одно, а предательство Родины и служба фюреру – другое. Не будем путать эти два понятия.
– Историки станут воспринимать Власова таким, каким он видится вам, – то ли заверил, то ли предупредил его Берия.
Но при этом подумал: "А ведь сейчас Коба пытается оправдаться за все то доверие, за чины и награды, которыми осыпал Власова, принимая его здесь, в своем кремлевском кабинете! Предвидит, что могут найтись такие, кто задастся вопросом: "А куда же смотрел товарищ Сталин, доверяя этому трусу и предателю, агенту мирового империализма оборону самой столицы?! Почему ни товарищ Сталин, ни остальные члены Политбюро не распознали врага в генерале, который и до войны, и еще в начале 1942 года, считался в генеральской среде "любимцем Сталина"?
– Однако "дэло" Власова уже принадлежит прошлому, Лаврэнтий, – вторгся Коба в его размышления. – Теперь уже – прошлому…
– Значит, суда над ним не будет? – как-то неуверенно спросил нарком НКВД, чувствуя в то же время облегчение: он-то предполагал, что реакция на "секретное дело" Власова окажется более бурной. – То есть до суда дело можно не доводить?
– Почему же, будэт суд, Лаврэнтий, будэт. Но я хочу, чтобы вслед за Власовым с его подручными мы судили атамана Семёнова со всем его генералитетом.
Берия удивленно уставился на Сталина. Такого поворота беседы он предположить не мог.
– Когда наши войска прорвутся в глубь Маньчжурии, атаман сбежит в Китай, к Чанкайши, или же окажется в Японии.
– Значит, твои люди, – сделал Сталин ударение на нелюбимом понятии "твои", – должны оказаться в Маньчжурии раньше, чем туда войдут войска. Твои люди, Лаврэнтий, должны войти в доверие к генералам и старшим офицерам из окружения атамана.
– Но все же легче спланировать покушение на него, чем пытаться достать в глубоком тылу врага и доставить на Лубянку.
– Мы специально не будем судить Власова, а также Трухина и прочих власовцев, пока в соседних камерах с ними не окажутся Семёнов, Власьевский и этот полковник… – тыкал он мундштуком в пространство перед собой, пытаясь вспомнить фамилию, – которого считают идеологом русского фашизма.
– Полковник? – переспросил Берия и тоже попытался напрячь память, хотя понимал, что это бессмысленно: он совершенно не был готов к разговору об атамане и не способен был вспомнить ни одного связанного с ним имени.
– Да, Лаврэнтий. Да, полковник. Тот самый, по приказу которого на маньчжурской стороне границы в течение многих лет светилась свастика из неоновых ламп. Я имею в виду Родзаевского.
И Берия понял, что Коба попросту проверял, владеет ли он информацией, занимается ли Дальневосточным регионом, отрабатывает ли разведка лагерь семёновцев, расширяется ли накануне вторжения советских войск дальневосточная агентурная сеть.
– Дальневосточное направление у нас разрабатывается, товарищ Сталин. Просто я не знал, что речь пойдет о Маньчжурии. В ближайшие дни туда, к атаману Семёнову, будет направлена специальная диверсионная группа.