– Правильно, Лаврэнтий. Она будет направлена. К тому моменту, когда наши войска подойдут к стенам Харбина, которую эмигранты называют "дальневосточной Москвой", группа уже должна подготовить переправку на нашу территорию самого атамана и нескольких генералов из его ближайшего окружения. Мы обязаны сделать так, чтобы один за другим прошли три судебных процесса над русскими генералами-предателями: генерала Власова, генерала Семёнова и генерала Краснова.
– Моя внешняя разведка займется этим вопросом, товарищ Сталин.
– Только запомни, Лаврэнтий: семёновцы нужны мне здесь, в Москве, живыми и раскаивающимися.
– Доставим, товарищ Сталин.
– Когда на фронтах война завершится, политически воевать с этими отщепенцами по-прежнему будет трудно, потому что от гитлеровцев они переметнутся к американцам.
– Сегодня же свяжусь с командующим Забайкальским фронтом маршалом Малиновским, – молвил Берия только для того, чтобы заручиться молчаливым согласием вождя на подключение к этой операции одного из фронтовых маршалов, которые – Берия все явственнее ощущал это – стали относиться к нему, нефронтовому, да к тому же замаранному, как они считали, кровавыми политическими чистками в армии, – с явным высокомерием.
4
"В начале сентября 1915 года у нашего Верховного командования, по-видимому, был план использования кавалерийских масс для рейда в глубокий тыл противника", – вслух, гнусавым голосом сельского дьячка читал генерал-майор Жуковский. Он, как обычно, восседал в глубоком плетенном кресле, на которое никто иной в доме Семёнова зариться не решался, и, покачиваясь всем туловищем, осваивал мемуары хозяина "О себе", как святое писание.
Жуковский перечитывал её множество раз, но всегда начинал именно с той главы, где атаман рассказывал об их совместных действиях в годы Первой мировой: "Насколько мне известно, план рейда на случай войны с Германией был разработан еще покойным М. Д. Скобелевым…".
– Именно Скобелевым и был, – вслух подтвердил чтец, словно кто-то в этом опустевшем двухэтажном особняке мог услышать его. – И старик оказался прав: только во время рейдов по тылам врага наша кавалерия и проявляла себя по-настоящему. При фронтовых атаках, когда надо было прорываться сквозь минные поля, проволочные заграждения да убийственный батарейный и ружейно-пулеметный огонь, потери кавалеристов были слишком велики. Оно и понятно: с саблей против засевшего в окопах и штыками ощетинившегося германца не очень-то повоюешь.
Кресло стояло в тени, на деревянной галерее второго этажа, овеваемой влажный ветром, прорывавшимся через невысокие приморские холмы из глубин Желтого моря и чуть смягчающим августовскую жару. Этот закуток уже давно стал любимым местом в доме у генерала Жуковского. Потому что отсюда он мог часами созерцать и часть морского залива, и выгоревшие на палящем солнце рыжеватые вершины, и отрезок прибрежной дороги, извивающейся по склону, а затем раздваивающейся рядом с поместьем генерал-атамана.
"Кажется, к 3-му сентября 1915 года тридцать наших кавалерийских дивизий и две пехотные, – продолжал он уже про себя, – были сосредоточены в районе озера Дресвяты. Во главе этой грандиозной конной армии был поставлен генерал Орановский…".
– Один из самых бездарных в царской армии, – проворчал Вечный Гость, как называли про себя Жуковского дети атамана. – В лучшем случае он мог командовать полком, да и то желательно пехотным и тыловым.
"Пехота должна была прорвать фронт немцев и тем дать возможность коннице массой свыше десяти дивизий войти в глубокий тыл противника. Замысел поистине грандиозный, и осуществление его могло оказать существенное влияние на исход всей войны. Но, к несчастью нашему, генерал Орановский оказался совершенно несоответствующим возложенной на него задаче, и из блестящего плана не вышло ничего. По непонятным соображениям пехота совершенно не употреблялась в дело, прорыв же фронта был поручен нашей дивизии, которая должна форсировать Дресвятицу и в пешем строю атаковать окопы противника. По приказанию генерала Крымова первоначально спешились два казачьих полка: наш, 1-й Нерченский, и Уссурийский".
– Вот именно, ничерта из этого не вышло! – пробубнил Жуковский. – А тебе, атаман, так и следовало написать, что Орановский оказался генералом ни к черту не годящимся, а потому своей бездарностью и трусостью нашего брата кавалериста погубил больше, чем угробили его немцы, – с дотошностью придирчивого редактора делал Вечный Гость пометки на полях книги, словно бы готовил ее к переизданию. – Иное дело – генерал Крымов. Хоть и кутил по-гусарски, не раз раздражая этим штабистов, но дело свое командирское знал. Настоящий кавалерийский генерал – вот кем представал перед солдатами Крымов!
"На рассвете 4 сентября наш полк должен был внезапно форсировать р. Дресвятицу и сбить противника, окопавшегося на противоположном берегу реки. Река Дресвятица была неширока, но многоводна, с узким и глубоким руслом и чрезвычайно топкими берегами, что делало ее почти непроходимой. Во всяком случае, не представлялось возможным найти брод. Ил и глина на берегу буквально засасывали ноги…".
Генерал запрокинул голову на покрытую пледом спинку кресла и, закрыв глаза, возродил в памяти и речные берега, и сцену переправы, после которой его сотня в пешем строю ринулась на окопы противника. Почему-то именно это множество раз снилось ему, заставляя вновь и вновь мысленно возвращаться к водам той польской речушки.
"Только начала алеть утренняя заря, – вернулся Жуковский к той части фронтовых записей атамана Семёнова, что касалась лично его, – полк двинулся вперёд, имея в авангарде одну сотню… Сотник Жуковский, под прикрытием темноты разобрав какой-то сарай невдалеке от реки и устроив из досок импровизированную переправу, молниеносно перебросил сотню через реку и атаковал немецкую пехоту в окопах, совершенно для неё неожиданно.
Стремительность и внезапность атаки горстки забайкальцев во главе с доблестным сотником Жуковским вызвали поспешный отход противника на вторую линию укреплений, где он был немедленно атакован переправившимися тем временем через реку остальными сотнями нашего полка, поддержанными спешенными приморцами. Одновременно уссурийцы атаковали фольварк Столповчина и овладели им, выбив противника… Не будучи поддержаны ни пехотой, ни остальной конницей, полки наши остановились на достигнутых рубежах, где оставались в течение трех дней. Развития успеха с нашей стороны не последовало вследствие непонятной пассивности штаба генерала Орановского".
Гость положил книжку на низенький плетеный столик, подошел к перилам галереи и окинул взглядом ту часть сада, в которой резвились, перебрасываясь тряпичным мячиком, дочери атамана – двадцатилетняя Татьяна, которую в семье обычно называли Татой, и пятнадцатилетняя Елизавета, или Лиля, которую с раннего детства все называли Рирей. Просто так её называла японка-кормилица, поскольку в японском языке звука "л" не существует.
Жуковский, не имевший своей семьи и давно прижившийся в доме атамана на правах давнего сослуживца и фронтового друга, привязался к этим девчушкам, как к своим родным. И, конечно, радовался любому проявлению взаимности с их стороны. Вот и сейчас он с отцовской умиленностью наблюдал за их игрой, уже в десятый раз отмечая про себя, что Тата пошла в атамана – крепкая, плечистая казачка, скуластая и русоволосая, а Елизавета с каждым годом все больше становилась похожей на своего истинного отца, ненаследного японского принца, премьер-министра Фузимаро Коноэ…
Генерал-майор помнил, сколько боли и переживаний доставила главкому неприкрытая, публичная измена его жены Елены Викторовны с принцем, случившаяся осенью двадцать восьмого года. Адюльтер этот ровно через год привел к разводу. До неприличия разбогатевшая на подарках принца атаманша, ранее дочь священника, на разрыв согласилась с такой радостью, словно вырывалась на волю из тюремного заточения. Бросив детей, в том числе и крошечную Лизу, на попечение своих родителей, она уехала в Европу, чтобы предаться такому разгулу, который лихому атаману и не снился.
Где только ни блистала потом "атаманша Семёнова": в салонах Парижа, Мадрида, Берлина, Копенгагена… Пока наконец не вышла замуж за богатого германского ученого, биолога Эриха Хайде. По воле судьбы его вскоре направили на работу в Южный Китай, в Кантон, где Елена Викторовна также вела жизнь безбедную и кутёжную…
5
На полевом аэродроме, расположенном неподалеку от Харбина, самолет с группой захвата появился уже на закате дня.
– Майор Петраков, – рослый сорокалетний офицер парашютных войск представился полковнику из разведотдела штаба Забайкальского фронта. – Со мной – капитан Ойконов и лейтенант Минаши.
Полковник Жолдак присмотрелся к лицам прибывших и, отметив их азиатские черты, одобрительно кивнул.
– Я так понимаю, кто-то владеет китайским? – обратился он к майору.
– Капитан Ойконов. Пять десантирований в тыл врага, два ранения и семь наград.
– Отец бурят, мать маньчжурка, – объяснил сам капитан, понимая, что полковника сейчас больше интересует его знание китайского языка и обычаев, а не заслуги и награды. Как и лейтенант, кроме пистолета он был вооружен автоматом и гранатами, словно прямо отсюда, с аэродрома, должен был идти в бой. – Кстати, родом из Забайкалья, земляк атамана Семёнова.
– И чуть ли не родственник, – то ли в шутку, то ли всерьез уточнил майор. – Ну а что касается лейтенанта Минаши, тут все ясно: сахалинец, почти из самураев.
– Вот именно, "почти", – подтвердил лейтенант.
Приземистый, не в меру широкоплечий, он стоял, широко расставив ноги и растопырив полусогнутые руки, в позе борца на татами. Два глубоких шрама – на левой щеке и подбородке – проступали, как две бойцовские отметины.
– Владеет японским, а также приемами дзю-до, джиу-джитсу и еще чем-то там.
– Что, и читать по-японски способен? – поинтересовался седовласый полковник, не обращая особого внимания на медали.
– Ну, с этим не все так просто, воспитывался-то я в русской семье, учился в русской школе. Тем не менее около трехсот иероглифов одолел.
– Неужели около трехсот?! – искренне поразился полковник. – Господи, чтоб меня стреляли, я бы и трех не одолел. У нас вон каких-то там тридцать букв – не иероглифов, а всего лишь букв, – и то полно безграмотных. Но такие хлопцы нам нужны. Ой, как нам нужны сейчас такие вот: чтобы и проверенные, и на этих самых закорючках ихних не сплоховали. Тут у нас пленные, документов всяких куча, а переводчиков толковых не хватает.
– Э-э, товарищ полковник, у нас в Маньчжурии своё задание, – напомнил ему майор. – Причем особое, по личному приказу Самого.
– Но я же не сей минут, я ж в перспективе, – успокоил его Жолдак, провожая группу к трофейному японскому грузовичку, под брезентовым покрытием которого виднелась еще и войлочная подстёжка, для утепления. – Вернетесь из рейда, сей минут и поговорим.
Окрестный пейзаж майору показался унылым: лоскутки выжженной степной равнины, охваченные невысокими, безлесыми возвышенностями. Между ними кое-где виднелись убогие хижины да ночные загоны для скота. Никаких особых отметин войны здесь не наблюдалось. Разве что на вершине одной из сопок майор успел заметить развороченный снарядом то ди дот, то ли наблюдательный пункт. Ни тебе заброшенных окопов, ни скопления выведенной из строя, или попросту оставленной в прифронтовой полосе техники… Словом, ничего такого, что обычно бросалось в глаза на освобожденных от врага территориях германского фронта.
– Не думал, что японцы станут так драпать, – словно бы вычитал его мысли капитан Ойконов, доселе задумчиво сидевший напротив него, у заднего борта. – Самураи как-никак.
– Просто нашему солдату все равно – что эсэсовцы, что самураи. Квантунцы эти самые до сих пор с кем воевали? С китайцами да индокитайцами, ну, еще с монголами, у которых ни современных армий, ни техники. А мы – вон через какую войну прошли.
– И все же… О самураях этих сколько было написано да говорено. А, что скажешь, внебрачный сын императора Хирохито? – обратился он к лейтенанту, задумчиво всматривавшемуся в багровый, растерзанный овал предзакатного солнца.
– К войне с нами японцы не готовы, это факт. В сорок первом – да, могли бы представлять серьезную угрозу. А вот почему они не решились тогда перейти Амур – это для меня загадка. Как, впрочем, и для нашего Генштаба.
Начальник разведки Забайкальского фронта генерал Лиханов уже был извещен о прибытии "маньчжурской группы"; он помнил, что с маршалом Малиновским беседовал сам Берия, а спланированная им операция "Ночной бросок" под контролем у Верховного Главнокомандующего.
– Правду говоря, я плохо представляю себе, как вы втроем рассчитываете захватить командующего белой армией в глубоком тылу квантунцев, – честно признался он.
– Мы и сами плохо представляем, – удивил его командир группы. – Но есть приказ, и его надо выполнять.
– Пристрелить атамана или забросать его пристанище гранатами – куда ни шло, но изъять Семёнова из этой маньчжурской глубинки в натуральном виде… – пожал плечами Лиханов, разворачивая перед офицерами группы оперативную карту Лаодунского полуострова, где находились некогда русские города Дальний и Порт-Артур.
– Только в натуральном, чтобы – как я понимаю – затем можно было повесить вместе с власовцами. Прилюдно и желательно на Красной площади.
– Осквернять святое для всех место?! – возмутился генерал, но тут же благоразумно добавил: – Впрочем, это уж решать не нам, наше дело солдатское. Так вот, по данным разведки, атаман находится сейчас в доме, которым его наделили японцы. Расположен он в дачном поселке, который патрулируется их полицией, однако у самого жилища охраны пока что нет или, по крайней мере, до вчерашнего дня не было, что само по себе очень странно.
– Неподалеку находится дача нашего консульства. В связи с этим сообщаю, что советник по вопросам безопасности консульства Ярыгин установил наблюдение за обиталищем атамана: наши агенты отслеживают все передвижения и встречи Семёнова. Личной охраны у того и в самом деле нет, если только не принимать во внимание, что в доме постоянно живет некий генерал-майор Жуковский, однополчанин по Первой мировой войне. Выполняет сейчас роль адъютанта.
– Странно… Насколько мне известно, Власов при аресте своем тоже оказался без охраны, – вклинился в их разговор полковник Жолдак. – Меня это всегда поражало. Почему атаман не выставил пару-тройку людей у дома? У него несколько тысяч боевых казаков, добрая сотня курсантов разведывательно-диверсионной школы в распоряжении. То есть сотня вышколенных головорезов. Что за беспечность или… полное безразличие?
– Скорее всего, обреченность, – предположил Петраков. – Ничем иным это не объяснишь.
– В любом случае два ствола в доме есть, – вернул их к разработке операции генерал Лиханов. – Кроме того, там имеется телефон, а возможно, и рация, поэтому при возникновении форс-мажора атаман может вызвать подкрепление.
– Но не следует забывать, что вместе с ним живут трое детей: две дочери и сын-инвалид, а также маленький внук, от старшей дочери. Семёнову они очень дороги, поэтому он вряд ли решится открывать стрельбу, рискуя их жизнями.
– Тоже верно, майор. Хотя, тем более непонятно его поведение в нынешней ситуации. Почему не бежит? Зачем не увозит детей в глубь Китая или на один из его островов, в Японию? Ну да понятно: ответить на все эти вопросы сможет только сам атаман. Сколько у нас в запасе дней?
– Завтра Ярыгин еще раз должен изучить обстоятельства дела, а главное, обязан подобрать площадку, где можно было бы посадить легкий, партизанский, самолет.
– Но между вашей высадкой, захватом и доставкой атамана на место посадки пройдет уйма времени. Чтобы не подпустить японцев к самолету, не дать повредить его, мне понадобится высаживать целый батальон. Да и то гарантии, что машину не заденут, – не будет. И потом, на подобную операцию, когда за голову Семёнова придется заплатить жизнями сотен наших бойцов, нужен специальный приказ. И готовить её следует не один день, поскольку понадобится огневая и воздушная поддержка.
Майор переглянулся с офицерами своей группы, однако те угрюмо молчали, ожидая решения командиров.
– Конечно, можно было бы десантироваться с помощью парашютов, – произнёс наконец Петраков, – но ведь переправлять атамана в наш тыл всё равно следует на самолете. Поэтому было бы логичнее, если бы сначала летчик посадил самолет с нами, а затем по радиосигналу вернулся на уже знакомую ему площадку.
– Атамана можно на время заточить в здании советского консульства, которое, насколько я понял, находится где-то рядом, – предложил капитан Ойконов.
– Недалеко находится всего лишь дача его сотрудников, а не само консульство, – ответил Жолдак. – Если казаки узнают, что их атамана похитили, они эту дачу разнесут в щепки. До самого консульства добираться далеко, и японцы, наверняка, остановят и проверят машину. Мы ведь в состоянии войны, а японцам терять нечего.
С минуту все молча смотрели на расстеленную на столе карту полуострова, как будто ответ мог таиться в хитросплетении её линий и обозначений.
– Вижу только один способ выйти из положения, – нарушил затянувшееся молчание всё тот же Петраков. – Убедить Семёнова, что ему и его детям будет сохранена жизнь. В конце концов, в эту войну он со своими войсками Красной Армии не противостоял. К числу военных преступников его не отнесешь.
– А зверства в годы Гражданской? – спросил полковник.
– Этой темы мы касаться не будем. Конечно же, придется лгать. Но ничего не поделаешь: все искусство разведки построено исключительно на вранье. Ну а там уж, как решит суд.
– Итак, – свернул карту генерал, – я докладываю командующему фронтом, что послезавтра на рассвете выделяю вашей спецгруппе самолет и троих бойцов прикрытия. Больше в него не поместится. Ну а дальше – молитесь богу войны.
– И начальнику штабного разведотдела Квантунской армии, – добавил полковник.
– А вот этой шутки не понял.