Другое дело – журналисты. Везде суют свой нос, куда надо и не надо. Так обычно следователям представляется. Возможно, это оттого, что они отбивают у нас хлеб. При этом всегда забывается, что журналисты, в отличие от нас, весьма уязвимы.
Но мне, как адвокату, так не кажется. По сути, два человека сейчас сидят во мне и один Ирину допрашивает, а другой пытается с ней беседовать. И один мешает другому.
Правда, надо отдать должное Баху – нашу собеседницу его люди до сих пор не трогали, несмотря на все ее газетные статьи, направленные против него.
– А что вы хотите от меня? – спросила она. – Чтобы я вам чем-то помогла?
– Хотим заказать вам статью, – сказал я неожиданно для самого себя.
– Статью? – она округлила глаза.
– Да. О происходящем, – вставил Вадим. – О том, что вы только что слышали. О погибших Степаняне и Колерове, об убитых насильниках, о попытках похищения, о раненом телохранителе и спецназовце, лежащем в институте Склифосовского.
– Он пошутил, – сказал я. – Не обращайте внимания. Мы представляем, какой подвергаем вас опасности. А обеспечить вашу безопасность мы не в состоянии.
– Да, я всего лишь пошутил, – поспешно подтвердил Вадим и поглядел на меня непонимающими глазами. Он был сбит с толку моими финтами. Даже перестал пыхать своей трубкой.
– Но в каждой шутке есть доля правды, – сказал я. – Напишите все-таки обо всем этом и покажите своему начальству. И посмотрите, как оно отреагирует. Наверняка ведь не пропустят. И тогда поймете, почему пропустили тот ваш материал.
Ирина перевела взгляд с Вадима на меня. И решила обидеться. У женщин обида всегда под рукой, со слезами или без. Как зеркальце в сумочке.
– Ребята, вы шутите или действительно держите меня за дуру?
– Поймите, – сказал я. – Огласка, вот чего боятся эти уроды. К тому же они, видно по всему, очень спешат с этим судом. Им нужен громогласный скандал, чтобы успеть к очередному этапу передела госсобственности убрать мешающую фигуру… Ожидается очередной инвестиционный аукцион, он должен скоро состояться. А главный приз…
– Пара десятков миллиардов долларов, – сказал Вадим. – Или того больше. Это огромный комбинат сплавов редких металлов на Урале. Едва ли не самый большой в мире. И к этому мероприятию хочет подключиться один американский банк со своими миллиардами, готовый присоединиться к одной из сторон…
– Вы и так уже все знаете, – улыбнулась Ирина. – Зачем вам это расследование?
– Пока это только наши догадки и предположения, – сказал Вадим. – А ваша статья проверила бы их реакцию. И мы бы поняли, правы мы или нет.
– Короче, вам нужен мой труп в Москве-реке, чтобы убедиться в собственной правоте, – засмеялась она. – Я тоже шучу, не обращайте внимания, – добавила она уже серьезно. – Боюсь, такую тему я не потяну.
Она смолкла и поежилась, видимо, представляя последствия. Мне это понравилось. Она боялась не бандитов, а ответственности. И громадности темы. Вот теперь я поверил, что она не способна писать по заказу. До этого представлялось, что наши журналисты вообще ничего не боятся! Хватаются за все подряд – лишь бы сенсация. Лишь бы сделать себе имя.
– Кажется, я понимаю, о чем речь, – сказала она задумчиво. – И, пожалуй, вы правы в своем предположении. Есть две соперничающие финансово-промышленные группы. К одной относится Бахметьев, он не на виду, не на первых ролях, скорее, является серым кардиналом. И вторая, во главе которой стоит бывший вице-премьер правительства Соковнин… И есть этот самый банк "Майами бэнк", который до сих пор склонялся к Баху. Понимаете? И потому Соковнин предпринял экстренные меры по дискредитации соперника… Война компроматов, понимаете? – она внимательно посмотрела на нас.
Вадик развел руками и вперил свой взгляд в потолок.
– С трудом, – перевел я его пантомиму. – Вы уж простите нам нашу твердолобость.
– Группа Бахметьева представляет собой наших новых капиталистов, из тех, кто сделал себя сам. Их оппоненты представляют номенклатурных капиталистов. Это те, кто оказались у раздачи в силу своего прежнего положения и старых связей. Сейчас, когда раздача возобновилась, – она кивнула в сторону буфетчицы, наливавшей суп половником какому-то очкарику, – они не хотят делиться или быть отодвинутыми. Словом, ребята, здесь вам нужен маститый журналист из серьезного издания. Из тех, кто ногой открывает дверь к главному редактору. И хотя бы защищен своим именем.
– А есть такой? – спросил я. – Вы поможете нам с ним связаться? Мы должны их упредить, понимаете? Нужна статья, подобная грому с небес. Нужно рассказать, чем они занимаются! В том числе и об убийствах и похищениях в последнее время.
– Я ничего не могу обещать, – Ирина пожала плечами. – Надо кое с кем переговорить. Оставьте мне ваш телефон, я вам позвоню.
Она встала из-за стола. Теперь не только Вадик, но и я тоже смотрел на нее с восхищением. Как четко и точно обрисовала она то, вокруг чего мы столько времени ходим вокруг да около.
– Возможно, у вас остались какие-то материалы, которые не вошли в ваши статьи? – спросил я. – И наверняка, если таковые существуют, в них заложена настоящая бомба, которой ваше начальство не дало разорваться.
– Наконец вы спросили о самом главном, – грустно улыбнулась она. – Сейчас вы напоминаете мне кое-кого из моих коллег. Готовы черту душу продать за информацию… Но я пока вам ничего не скажу, ладно? Созвонимся…
И очаровательно улыбнулась персонально мне, отчего лицо бедного Вадика выразило обиду.
Трупы подозреваемых насильников лежали на столе в морге, под белыми простынями, а за дверью по-прежнему негромко переговаривались и спорили родители их жертв.
Стоит ли травмировать лишний раз детей, и без того переживших потрясение на всю жизнь от встречи с этими монстрами?
– Неужели без этого нельзя обойтись? – спросил я судмедэксперта из следовательской группы, – есть же объективные данные, группа крови например…
– Есть, – сказал за него Толя Бородин, следователь прокуратуры, который организовал эти "смотрины". – Могу хоть сейчас отправить их домой. Но потом ты попробуй после этого оспорить на суде результат экспертизы. А иначе, насколько я понимаю, Игоря Бахметьева тебе не спасти.
Толя знал меня не первый год и был в курсе моих проблем, связанных с этим делом.
Я вышел в коридор. При моем появлении все умолкли. Только две девочки лет десяти-двенадцати всхлипывали, прижавшись к своим родителям. Но и они притихли, увидев меня. Я молчал, разглядывая присутствующих. Что и как им сказать? Одно было несомненно: дети боялись сейчас этих мертвых подонков не меньше, чем живых. Если не больше.
В стороне стояли родители и родственники погибших насильников. Они молча смотрели на происходящее, не решаясь во что-либо вмешиваться. Я подумал, что их следовало бы привести сюда в другое время. И сказал об этом вслух здешнему патологоанатому. Он ответил, что пришли они на сорок минут раньше, но опоздала следственная группа. Они опознали уже своих сыновей, но почему-то не уходили. Возможно, их попросили задержаться следователи.
Странно, но на них никто из родителей девочек не обращал внимания, как если бы их не было вовсе.
Я остановил свой взгляд на Оле Ребровой.
Есть свидетели, которые видели, как ее затаскивали в кабину лифта. Наверняка они тоже могли бы опознать эти трупы. Но они теперь наотрез отказывались от своих показаний. Что ж, это их право. Конечно, в результате их молчания невиновный может оказаться в тюрьме, но из-за своих показаний они вполне могут оказаться на кладбище.
Я не сторонник тезиса, проповедуемого нашими либералами: пусть лучше десять виновных гуляют на свободе, чем один невинный попадет за решетку. Звучит благородно, ничего не скажешь, но по жизни этот десяток виновных, оставшихся, благодаря такому принципу, на воле, может убить или покалечить еще не один десяток тоже ни в чем не повинных людей.
Уж я, как следователь, это знаю не понаслышке. И оттого, что стал адвокатом, думать по иному не буду. Хотя даже один невиновный за решеткой – с этим тоже невозможно согласиться.
Оля Реброва приехала с отцом и матерью. Стояла, прижавшись к ним, и глядела на плачущих девочек. Признаться, я забыл, как зовут ее отца, с которым хотел поговорить. Спросить неудобно. Лев Алексеевич, кажется…
– Как Олег Григорьевич? – спросил я Олю.
Чуть ведь не забыл про ее верного рыцаря, поскольку одно наложилось на другое – Гена тоже ранен, и тяжело, и тоже защищая девушек.
– Ему лучше, – сказала она. – Но ведь вы не об этом хотели спросить, правда, Юрий Петрович?
Ее глаза были не по-детски серьезны.
– Ему просто неловко тебя об этом попросить, – сказал ее отец.
Я был ему благодарен за эти слова.
– Ты ведь поможешь расследованию, правда? – спросил я Олю.
Нам было бы лучше, если бы потерпевшие их не признали. Это помогло бы нам оттянуть срок суда. И дало нам время для сбора доказательств невиновности Игоря.
Собственно, этого хотел Вадим. Он настаивал, чтобы оттянуть как можно дальше суд над нашим подзащитным. Ибо не истина, а судьба Игоря для нас должна стоять на первом месте, сказал он. И здесь мы с ним впервые серьезно разошлись.
Притом, что мы уже не могли остановить начавшееся расследование по факту гибели "лифтеров". Хотя и не обязаны были предоставить следователям потерпевших, тем более уговаривать их прийти в морг для опознания.
Что и было мной сделано. Просто я не мог, признавая правоту своего нынешнего коллеги, кривить душой перед коллегами бывшими.
– Хочешь, мы зайдем туда вместе? – спросил Лев Алексеевич у дочери.
– Хочу с мамой, – совсем по-детски ответила Оля.
Ее мать беспомощно посмотрела на нас. Меньше всего ей хотелось видеть тех, кто надругался над ее дочерью.
– Мама боится, – сказала Оля. – Я лучше пойду с тобой, папа, и с Юрием Петровичем.
Такое доверие девочки-подростка тронуло меня.
Когда мы втроем направились к двери, к нам подошла мать одного из погибших. Похоже, она уже с утра была пьяной.
– Это тебя, что ли, мой Димка трахнул? – она уткнула свой палец в Олю. – Нашел кого! Да у него в школе знаешь какие девочки были! Приводил ко мне знакомиться… Куда тебе до них, – она пренебрежительно махнула рукой и покачнулась. – А я тоже на суде скажу! Врешь ты все, вот так!
Я не без труда оттащил ее от Оли, которую стало мелко трясти, и она приникла к отцу, прячась от этой дурной бабы.
– Все скажу! – крикнула она издали. – Не мог мой Димка на такую страхолюдину польститься! Размечталась! Хоть после смерти его в покое оставьте, ироды! Ты вот живая, а он мертвый там лежит, за себя ответить не может! Но я, как его мать, молчать не буду, все как есть скажу, что ты б…, каких мало, а папашка твой всех прокуроров купил!
Она теперь визжала, дралась, отбиваясь от следователей. Еще громче заплакали девочки в коридоре. На Олю было страшно смотреть. Она явно была подавлена, однако не плакала.
Я прикрыл дверь помещения, в котором стоял характерный сладковатый запах смерти – формалина, карболки и еще чего-то. Быть может, нашего страха перед смертью.
На столе лежали два неподвижных тела, укрытые белым.
Патологоанатом откинул простыню с ближайшего трупа, и Оля отступила назад. В ее глазах мелькнул ужас, смешанный, как мне показалось, с жалостью.
На столе лежал молодой рослый парень. Можно было подумать, что он спит и ему снится кошмарный сон. Такое у него было выражение лица. И только синеватый разрез, опоясывающий горло над кадыком, свидетельствовал, что его кошмары закончились.
– Как его зовут? – спросил я Олю негромко. – Это и есть Дима?
– Нет, – покачала головой Оля. – Это он обратился ко второму, назвал его Димон…
Откинули вторую простыню, и я увидел квадратного коротышку с широким плоским лицом. Вряд ли при жизни он слыл сердцеедом, как только что утверждала его мать. Но только кто сейчас ее в этом переубедит?
– Да, это он, – сказала Оля.
Отец поддерживал ее под руку, поскольку казалось, что она вот-вот упадет.
Наташа позвонила мне ночью из Склифа по сотовому и едва слышным голосом сказала, что Гена час назад скончался, не приходя в сознание.
Она говорила, едва ворочая языком, охрипшим, трудно узнаваемым голосом. Все-таки двое суток без сна возле его палаты. Попросила к телефону Катю.
– Кати нет, – сказал я. – Она у родителей. Тебе дать ее телефон?
Она на это ничего не сказала и положила трубку. Сейчас всем не до меня, подумал я. Той же Кате. Никому до меня нет дела, кроме родителей. Кстати, когда я звонил им в последний раз?
Утром я встретился в консультации с Вадимом в его кабинете. Я сам пришел к нему, когда он переговаривался с кем-то на хорошем английском по телефону, не выпуская изо рта трубки. Так ему легче входить в образ преуспевающего адвоката. Это почти избавляет его от акцента, чему, как правило, приятно удивляются зарубежные абоненты. Он кивнул мне, показав на кресло.
Я сел, полистал какие-то журналы, потом их отбросил.
– Ну что? – спросил он. – Ты был в морге при опознании?
– Конечно, – кивнул я. – А как же иначе?
– Все подтвердилось? – спросил он.
– Да, это они. Те самые.
– Доволен? – сощурился он.
– Еще бы, – сказал я.
– И никак было нельзя отложить это действо хотя бы на пару недель?
– Кто будет столько времени держать трупы в хранилище? – пожал я плечами. – Это стоит больших денег. И потому родственники настаивают на быстром захоронении.
– Может, я что-то пропустил, но, насколько я понимаю, Савельев до сих пор не найден – раз, – он загнул палец. – Дезавуировать медэкспертизу в отношении Игоря Бахметьева мы тоже пока не можем, – он загнул второй палец. – Добавь сюда свою подпись под протоколом, лишающую тебя права участия на стороне защиты, как и то, что мы взялись его защищать из чистого энтузиазма, поскольку договор до сих пор в глаза не видели. Одни только обещания.
– Все верно, – согласился я.
– Старичок, теперь объясни мне, бестолковому, как ты собираешься строить защиту? На чем? Даже если докажешь, что твоя подпись – поддельная? Может, я чего-то не понимаю? Ведь это заведомо проигранное дело!
– Похоже на то, – сказал я. – Если забыть о потерпевшей, готовой изменить показания в отношении Игоря. Она – наш козырь.
Я замолчал, пристально глядя на него.
– Не густо, – сказал Вадим. – К тому же она всего лишь сомневается в его участии. И чтоб ты знал, присяжные и заседатели не любят тех, кто меняет показания. Зато результат экспертизы – не изменился… И потом, ты уверен, что до суда с ней ничего не случится? Нам нужна подстраховка, понимаешь?
Он был прав.
– Мне звонила Катя, – сказал Вадим. – Спрашивала про тебя. Почему ей не звонишь?
– Почему она мне не звонит? – пожал я плечами. – Ты сказал ей про смерть Гены?
– Да… У нее просто голос оборвался. Никак не могла прийти в себя. Все переспрашивала, не ошибся ли… Ты бы позвонил ей. Она тебя ждет, честное слово ждет.
– Позвоню, – сказал я. – Хотя сам не знаю, чего ждать мне. Как ты думаешь, мне удобно идти на его похороны?
Он задумался. Потом выколотил трубку, чтобы снова ее заполнить.
– Есть вопросы, задавать которые посторонним значит проявлять малодушие, – заметил он. – Решай сам. Ты уже взрослый человек. Однако вернемся к вашим баранам. Почему они до сих пор не нашли Савельева, вашего бывшего коллегу, не знаешь? Хорошо спрятался или плохо ищут?
– Вернее второе, – сказал я. – Опять же формально ищут, без огонька. К тому же не столько он сам прячется, сколько его прячут. Хотя, казалось бы, предал своих товарищей, и они должны искать его с удвоенной энергией. Сменил фамилию, прописку, работу, жену, а женат он был уже в третий раз… Так зачем бывшим коллегам, и без того заваленным громкими делами, особенно его искать?
– Ну да, вам нужен, вы и ищите. А не могли его убрать, как убрали этих "лифтеров"? – спросил Вадим, снова раскурив трубку. – Раз уж они занялись, как ты правильно утверждаешь, тотальной зачисткой местности?
– Слишком он много знал, – ответил я. – Скорее всего, именно он способствовал этому подлогу с экспертизой… Вот только как? Я уже говорил тебе: Грязнов предположил, что взятую для идентификации у Игоря пробу примешали к образцу. И все – обвинение готово! И попробуй опровергни.
– Вот-вот… Я тоже думаю, что в этом что-то есть, – оживился Вадим.
– А почему бы нет? Просто кто-то все заранее просчитал на десять ходов вперед… Ведь как подгадали! Я говорю о хронологии, о череде событий, исходящих из срока предстоящего аукциона… А началось с изнасилования Оли Ребровой, потом было убийство Степаняна, потом Колерова. Все точно рассчитано.
– Все-таки какая мерзость… – поморщился Вадим. – Вовлекать в это детей… Но ведь не обязательно расследование должны были поручить Савельеву? Хотя, конечно, он вполне мог заранее подготовить свое назначение.
– Савельев был просто обречен на это дело, – сказал я. – Уж это я знаю. Его назначили следователем через голову Турецкого, он сам мне об этом говорил. А потом всех нас срочно перебросили на дело об убийстве банкира Степаняна. Затем Савельев уволился из прокуратуры, не доведя дело до конца и поссорившись с Александром Борисовичем.
– Ну и дела там у вас, в генпрокуратуре! – подивился Вадим. – Недаром ты оттуда сбежал. А кто, кстати, назначил Савельева через голову Турецкого?
– Прежний генпрокурор… – мрачно сказал я. – Кто ж еще. Что смотришь? Опровергай, задавай вопросы… Думаешь, мне самому очень нравится такая версия? Но другой-то, если мы полагаем, что Игорь Бахметьев невиновен, пока что нет.
– И ты хочешь сказать, что вся эта многоходовая и громоздкая комбинация с использованием стольких значительных лиц, включая генпрокурора…
– Он мог быть не в курсе, – перебил я. – Звонит кто-то с самого верха и говорит: есть, мол, мнение назначить такого-то следователя, как самого опытного и удачливого, на такое-то дело. Мол, это персональная просьба кого-то сверху…
– Неважно! – решительно перебил меня Вадим. – Попробуем проиграть ситуацию, как это будет в суде. Так вот кем это все затеяно, чтобы только посадить невинного подростка в тюрьму? – спросил он меня с "адвокатским" пафосом, как если бы я был обвинителем.
– Опять ты не понимаешь! Савельев всего лишь промежуточное звено в цепи событий! Все время забываешь об их конечной цели… – вздохнул я. – Чтобы завладеть этой чертовой собственностью, о которой справедливо писали классики марксизма…
– Да, я забываю, а ты напоминай! – произнес он раздраженно. – Для того тебя и терплю…
– Давай успокоимся, – примирительно сказал я. – Времени у нас действительно мало, скоро суд. Что мы должны успеть?
– Найти Савельева, – сказал Вадим.
– Допустим, нашли. Если он жив-здоров, конечно. Что дальше? Что мы с него можем взять?
– Признание о совершенных подлогах, – ответил Вадим, – прежде всего – в отношении экспертизы. И твоей подписи… Если таковой, я говорю про подлог в отношении Игоря, на самом деле был.
– Вот именно, – согласился я. – Но если его не было, значит, Игорь виновен?
Мы озадаченно уставились друг на друга.