Впрочем, неказистую внешность вошедшего в какой-то мере компенсировала прекрасная одежда. Костюм, несомненно, был сшит хорошим кутюрье и обладал неброским шармом дорогой эксклюзивной вещи. Расстегнутый вырез белоснежной рубашки украшал дорогой шелковый платок, на пальце правой руки сверкал тяжелый перстень с черным матовым камнем. Стильная штучка.
– Очень люблю, – ответила я, сочтя затянувшееся молчание неприличным.
Мужчина улыбнулся, обвел долгим взглядом картины. Так смотрят на безнадежно любимую женщину: с покорностью и страстью. Примерно так на меня смотрел когда-то Пашка. Еще до нашей женитьбы.
Мужчина переступил с одной ноги на другую, оперся на трость.
– Прекрасный портрет, – сказал он, кивая на юную наследницу испанского престола. – Гениальный художник должен быть немного пророком, вам не кажется? Вглядитесь в эту девочку. По лицу не скажешь, что ее ожидает блестящее счастливое будущее. Есть в ней обреченность ягненка перед закланием. Нет?
Я посмотрела на Маргариту. Принцесса ответила мне долгим грустным взглядом.
– Поздняя дочь стареющего короля Филиппа, – продолжал мужчина, делая еще один шаг ко мне.
Тяжело стукнула трость, я почувствовала запах хорошей туалетной воды. Сибарит мой гид, ничего не скажешь.
– Он, кажется, правил Испанией в семнадцатом веке? – спросила я.
Мужчина кивнул. Вблизи шрам на его лице показался мне еще уродливее, чем издали. Но неожиданно я почувствовала, что попадаю под странное обаяние этого пожилого некрасивого, искалеченного человека.
– Последний из рода Габсбургов. Точнее, предпоследний. Последним был его сын. Полный и законченный идиот. – Тут он поймал мой удивленный взгляд и сразу поправился: – Сказав "идиот", я имел в виду медицинский диагноз. Ну, если вам не нравится это слово, назовем его дауном. И Маргарита дожила лишь до двадцати лет.
– Болезнь? Эпидемия? – предположила я.
Мужчина с легкой усмешкой покачал головой.
– Вырождение, – ответил он коротко. – Полное и окончательное истощение крови. Бесконечные браки между родственниками и, как следствие, нежизнеспособные дети. Последняя жена Филиппа приходилась ему племянницей, то есть дочерью его родной сестры. В те времена не знали законов генетики! Думая, что спасает династию браком с племянницей, Филипп только довершил ее вырождение. – Собеседник склонил голову к плечу, любуясь очаровательной девочкой, и сказал: – Замечательная работа! Правда, мне больше нравится другой портрет принцессы, из Венского музея, но – увы! – получить его нет никакой возможности. Пока нет.
– Заказали бы копию, – предложила я.
Брови мужчины изумленно поползли на лоб.
– Копию? – повторил он, словно не поверил своим ушам. – Копий я в доме не держу.
Я остолбенела. Оглянулась назад и встретилась взглядом с испанской принцессой. По спине побежали ледяные мурашки.
– Конечно, это оригиналы, – спокойно подтвердил хозяин дома.
Я посмотрела на него и отчего-то мгновенно поверила. Подняла дрожащую руку, чтобы дотронуться до холста, которого касалась кисть великого Веласкеса, но не успела. Рядом с тяжелым стуком упала трость. Пальцы хозяина дома цепко перехватили мое запястье и рванули руку вниз.
Не знаю, каким чудом мне удалось не упасть. Силы в руках странного незнакомца было достаточно, чтобы сбить с ног любого человека. Я выпрямилась, в упор взглянула на своего визави.
Нет, этот человек не любит искусство. Он им болеет и болеет хронически. Так страдают от неизлечимых болезней: до последнего вздоха. Для него это страсть, а страсти, доводящие до фанатизма, всегда опасны.
Я осторожно высвободила руку. Мужчина смутился, отвел глаза в сторону и извинился.
– И вы простите, – ответила я. – Просто меня потрясло то, что вы сказали. Я хотела убедиться, что это не мираж.
– Я не люблю, когда картины трогают руками, – объяснил мужчина тем же виноватым тоном.
Я подняла трость с узорного паркета, подала хозяину. Тот поблагодарил меня коротким кивком.
– А можно мне дотронуться хотя бы до рамы? – спросила я.
Пауза затянулась. Мужчина пристально посмотрел на меня и неохотно разрешил:
– До рамы, пожалуй, можно.
Я осторожно прикоснулась к старинному дереву, покрытому позолотой. И мгновенно почувствовала, какие мучения доставляю этим прикосновением человеку, стоящему рядом.
– Позвольте! – не выдержала я. – Но эта картина находится в известном музее!
– Она там находилась, – подтвердил хозяин дома. – До последнего времени. А сейчас там висит копия.
Я промолчала. По-моему, комментировать такие заявления просто глупо.
– Идите за мной, – пригласил меня хозяин дома.
Повернулся и захромал к стоявшему у стены небольшому столику из потемневшего дуба. Склонился над ним, оперся на трость, поманил меня. Я, как лунатик, пошла к нему.
– Смотрите, какое чудо.
Я наклонилась над столом. Под стеклом лежал кусок картона с угольным наброском: портрет мужчины в высокой прямоугольной шапочке, умное сухощавое лицо с холодным взглядом прищуренных глаз было мне незнакомо.
– Это эскиз портрета итальянского кардинала Гаспара Борхи. Незадолго до смерти Веласкес побывал в Италии. У художника было громкое имя, и несколько влиятельных людей заказали ему свои портреты. Портрет папы Иннокентия вы, конечно, знаете.
Я кивнула.
– Ну вот. А портрет кардинала остался незаконченным. Странно! Ведь набросок очень подробный. Очевидно, его преосвященство не мог часто позировать, и Веласкес сделал тщательную заготовку. Смотрите, какое замечательное лицо у этого человека. Какие невероятные глаза: умные, лукавые, проницательные… Посмотрите на кардинала Борху и сравните его с проповедниками Сурбарана.
Хозяин дома оглянулся, сделал жест в сторону противоположной стены.
– Священники на картинах Сурбарана – это люди, стоящие на земле одной ногой. Как у них подняты руки, как они запрокинули головы куда-то вверх. Земля для них только трамплин в небеса. Они ее не замечают. А этот человек… – Мужчина снова склонился над портретом кардинала. – О! Это человек совсем другой породы. Он прекрасно понимает, что стоит на земле, а небеса – где они? Слишком далеки, чтобы до них добраться! Вот вам два священника в интерпретации придворных испанских художников. Они жили и писали примерно в одинаковых условиях, а какая разница в характерах!
– И что же изменилось? – спросила я невольно.
Слушать собеседника было так интересно, что я позабыла все на свете.
– Время! Изменилось самое главное – время! Одному английскому королю потребовался развод с одной женщиной и венчание с другой! Развести его мог только папа, но папа не соглашался благословлять королевскую прихоть. Вот Генрих Восьмой и изобрел Реформацию, дабы стать самому себе хозяином. Он объявил, что главой церкви в государстве должен быть король, а не римский папа. Сам себя развел, сам себя женил. И между прочим, проделал это не один раз. – Хозяин дома остановился, снова пристально посмотрел на меня и, не скрывая насмешки, спросил: – Как вам это нравится? Целая страна выпала из сферы влияния! Каков пример для подражания? Римская церковь немедленно подготовила ответный удар, который вошел в историю под названием Контрреформации. Это была интересная эпоха, даже очень интересная! И потребовала она выдвижения сильных, изворотливых церковников. Таков был и кардинал Борха, упокой, господи, его душу. Видите, какое лицо, какой характер, как колоритен…
Верхний свет бросал блики на стекло, я прищурилась и попросила достать картон из-под стекла, хотя бы на минутку.
Хозяин развел руками:
– К сожалению, нельзя. Под стеклом вакуум. Видите ли, картон был в таком состоянии, что потребовалась серьезная реставрация. Так что…
Он вновь развел руками, вежливо демонстрируя огорчение. Я кивнула, не в силах говорить.
Неизвестный набросок Веласкеса!.. Вакуум!.. Ну что тут можно сказать?!
Хозяин дома шел вдоль стены, перечисляя экспонаты, лежавшие в стеклянных витринах:
– Офорты Рембрандта, перстень Александра Борджиа, тот самый, ядовитый, с шипом… Подвеска Екатерины Великой, бриллиантовый гарнитур Марии Антуанетты, обручальное кольцо маркизы Ментенон…
Я шла следом за гидом и скользила невидящими глазами по стеклянным витринам. В голове стоял непрерывный гул, уши заложило, словно в самолете на большой высоте.
– А вот очень интересный экспонат.
Хозяин остановился. Под стеклянным колпаком лежала алая бархатная подушка. Я замерла на месте, впилась в подушку напряженным взглядом. Интересно, в истории есть знаменитые подушки? Наверное, есть. Предположим, подушка, которой задушили какого-нибудь монарха. Существует же книга о соколиной охоте, пропитанная ядом! Французский король полистал слипшиеся страницы, послюнявил пальцы и умер.
Я ждала сопроводительной лекции, но мужчина молчал. Под его пронизывающим взглядом я вдруг запаниковала.
– Что это за подушка? – спросила я наконец, не выдержав тяжелой паузы.
– Обыкновенная подушка. Ничего примечательного.
– А почему она лежит под стеклом?
– Под стеклом лежит не подушка, а то, что было на ней.
Я снова выдержала паузу. Ничего не понимаю. Шарада.
– И что на ней лежало?
Глаза мужчины сверкнули голодным блеском.
– Мой самый ценный экспонат.
– Где же он?
Хозяин дома резко повернулся ко мне. Его глаза вцепились в мое лицо, как зубы пираньи.
– А вот это, деточка, я хотел спросить у вас, – сказал он мягко.
Минуту я стояла молча, оглушенная, растерянная. Потом произнесла имя человека, которого узнала по дурацкому обращению "деточка":
– Ираклий Андронович!
Мужчина слегка поклонился, не спуская с меня глаз.
– Конечно, это я. Простите, что не представился сразу. Мне казалось, вы и так догадались, куда вас привезли.
– Я об этом и думать забыла. Меня все это… – я обвела рукой комнату, – просто заворожило.
Мужчина опустил глаза в пол и ничего не ответил. Немного постоял, разглядывая сверкающий паркет, постучал палкой по мыскам мягких замшевых туфель. Я замерла, боясь привлечь к себе внимание. Наконец хозяин дома очнулся от своих мыслей и сделал молчаливый жест в сторону двери.
Мы прошли через длинную анфиладу комнат. По пути я оглядывалась на Ираклия Андроновича, но тот молчал и только ладонью указывал мне дорогу. В просторном холле хозяин дома опередил меня и галантно открыл передо мной высокие деревянные двери.
– Прошу!
Это было первое слово, которое он произнес за прошедшие десять минут. Мы вышли на длинную террасу, обставленную легкой плетеной мебелью.
– Присядем, – пригласил Ираклий Андронович.
Я выбрала плетеное кресло с большой мягкой подушкой, осторожно присела на краешек. Хозяин дома подошел к дивану, медленно согнул здоровую левую ногу, вытянул короткую правую и почти упал на сиденье. Отставил трость в сторону и улыбнулся:
– Простите за отсутствие эстетики. Сам понимаю, что выгляжу не лучшим образом, но что делать?..
– Не стоит извиняться.
– Вы очень любезны, – похвалил меня хозяин. – И хорошо воспитаны. Думаю, что и умом вас природа не обидела.
Я скромно промолчала. Спорить не стану, как говорится, со стороны виднее.
– Тогда не будем тянуть время? – предложил собеседник. – Может, вы сразу скажете мне, где она? Без всяких прелюдий и интермедий? А?
– Кто – она? – искренне удивилась я.
Ираклий Андронович взял со стола бутылку минералки, разлил воду по стаканам, подвинул вазу с фруктами.
Но мне было уже не до угощения. Ощущение опасности подступило к горлу, от страха у меня перехватило дыхание. Я сделала над собой усилие, чтобы не дрожал голос, и сказала:
– Ираклий Андронович, я ничего не понимаю. Объясните, чего вы от меня хотите?
– Правда не понимаете?
– Честное слово!
Хозяин дома вздохнул, запасаясь терпением. Взял свой стакан, благовоспитанно сделал бесшумный глоток.
– Я вижу, что без прелюдий нам все-таки не обойтись. Хорошо, начнем. Вы встречались с человеком, которому я доверил очень ценную вещь. Какую – вы и сами прекрасно знаете, и не надо так удивленно хлопать глазками. Не знаю, в каких отношениях вы находились с этим человеком, и знать не хочу. Но мне достоверно известно: эти отношения закончились трагически. Вы отравили его, а потом вместе со своей подругой вывезли за город труп и утопили его в пруду. Ну как? Достаточно прелюдий?
В горле снова образовался противный комок, мешающий дышать.
– Не подумайте, что я вас упрекаю или шантажирую, нет! – продолжал Ираклий Андронович, не дождавшись ответа. – Собственно говоря, вся эта история меня абсолютно не волнует. Меня интересует только моя собственность. И я прошу: верните ее. Поверьте, я не хочу причинять вам вреда. Не заставляйте меня становиться монстром.
Я взяла стакан с водой, сделала судорожный глоток. Минералка плеснула через край, облила подбородок. Я поставила стакан на стол и закашляла, прикрывая рукой рот. Ираклий Андронович молча протянул мне стопку бумажных салфеток. Я промокнула подбородок и глаза. Как ни странно, щеки тоже были мокрыми. Неужели от слез? Неужели я плачу?
– Успокойтесь, – мягко сказал хозяин дома. – Ничего плохого с вами не произойдет. Если, конечно, вы будете умницей и вернете то, что вам не принадлежит. Расскажите, куда вы ее девали? В вашей квартире ее нет, мы проверили.
– Значит, это ваши люди были вчера у меня в доме?
– Мои, – подтвердил Ираклий Андронович и тут же тревожно спросил: – Надеюсь, у вас ничего не пропало? Очень рад. Я своим людям строго-настрого запретил брать чужое, но кто их знает? Нынешнее поколение настолько измельчало, что доверять ему нельзя! Рад тому, что ваши ценности остались на месте, – повторил собеседник. – А теперь поговорим о моих. Когда прикажете получить?
Я прижала руки к груди и закричала:
– Да нет у меня ничего вашего! – Тут я вспомнила о дорогих часах, найденных в ванной комнате, и оборвала себя на полуслове: – Где моя сумка?
Ираклий Андронович достал из нижнего отделения плетеного столика замшевую сумочку, протянул мне.
Я схватила ее, как утопающий хватается за соломинку. Машинально отмечая, что все на месте: и браслет с бирюзой, и пустой кошелек, и дорогие мужские часы, попавшие ко мне в недобрый час, – вынула "Ролекс" из сумки, протянула Ираклию Андроновичу.
– Вы об этом? – с надеждой спросила я.
Тот поморщился, как морщится хорошо воспитанный человек от плоской остроты. Бросил на часы короткий взгляд, недовольно произнес:
– Вы шутите?
Я уронила часы на колени. Все. Это конец. Я пропала.
Именно эти последние слова я от волнения повторила вслух.
– Почему? – сердито спросил явно удивленный хозяин дома.
– Потому, что ничего другого я вам предложить не могу.
Ираклий Андронович нахмурился:
– Наверное, мы друг друга не поняли…
– Я вас прекрасно поняла! – перебила я. – Тот человек, которого сначала отравили, а потом я утопила, что-то у вас украл. Не знаю что… и не хочу знать. У меня этой вещи нет. Куда он ее девал – понятия не имею. И вообще я того человека видела только два раза в жизни. Причем второй раз – уже мертвым на полу своей собственной кухни. Вот так.
Я шмыгнула носом, спрятала часы в сумочку, уставилась в пол мрачным взглядом. Сейчас меня начнут пытать. Медленно и долго, чтобы я рассказала, где "она". А я не смогу ничего рассказать, потому что понятия не имею, о чем идет речь.
– Рассказывайте, – велел вдруг хозяин дома. – Рассказывайте все сначала, по порядку, очень подробно.
Значит, казнь откладывается? И я рассказала. Все.
Слушая себя со стороны, я снова и снова не верила, что все это произошло на самом деле. Если бы мне поведал эту историю другой человек, я бы посоветовала ему писать сказки. Или любовные романы, где все – сплошная выдумка. Но Ираклий Андронович слушал, не перебивая, словно мои россказни не казались ему такими уж глупыми.
Говорить было нелегко, но я старалась сдерживать свои эмоции и не скрывала никаких постыдных подробностей. Рассказала даже о том, как мы с Катериной утопили тело в пруду деревни Немчиновка. Впрочем, эта часть повествования слушателя как раз не поразила. У меня сложилось впечатление, что люди Ираклия Андроновича присутствовали при этой "церемонии" и довели до сведения шефа все детали.
После этого я поведала о небольшом расследовании, проведенном в представительстве фирмы "Ролекс". Упомянула о видеопленке с изображением моего двойника. В общем, не утаила ничего. И даже выдохлась в конце, таким долгим и непростым было это повествование.
Ираклий Андронович молчал, разглядывая кольцо на своей руке. Молчала и я, не зная, что еще добавить.
Наконец хозяин дома оторвался от лицезрения перстня. Вздохнул и приказал:
– Посмотрите на меня!
Я подняла голову. Мрачные огненные глаза мгновенно продырявили меня насквозь, словно две смертоносные рапиры. Проникли в мой мозг, обшарили каждую извилину, выяснили подробности каждой провинности, совершенной мной в далеком детстве и ранней юности. Разложили на атомы все мои маленькие тайны, разглядели даже то, в чем я сама боялась себе признаться. Меня будто сканировали два беспощадных рентгеновских луча. Могу сказать, что это было отвратительное ощущение: словно стоишь перед посторонним человеком абсолютно голой.
Не знаю, как долго продолжалось это молчаливое зондирование, но вода, выпитая мной десятью минутами раньше, вдруг поднялась из желудка и подступила к горлу.
"Меня сейчас стошнит!" – поняла я с ужасом. Схватила салфетку, прижала ее к губам, не в силах оторвать взгляд от страшных огненных глаз напротив.
Но Ираклий Андронович узнал уже достаточно, чтобы отпустить меня на свободу. Его глаза внезапно потускнели, погасли, словно выключили два мощнейших прожектора. Он откинулся на спинку дивана, отвел взгляд в сторону, выпустив меня из-под прицела живой и невредимой.
Вода с бульканьем упала в желудок. Слава богу, не оскандалилась!
Я положила салфетку на стол. Говорить боялась. Да и не знала, что можно сказать человеку с такими страшными рентгеновскими глазами. Разве ему нужны какие-то слова, чтобы узнать правду?
Ираклий Андронович взял трость, покрутил в пальцах резной набалдашник. Он вдруг стал выглядеть таким же уставшим, как и я.
– Хорошо, – произнес он наконец. – Я принимаю ваш рассказ. Не знаю, насколько верю, но принимаю. – Посмотрел на меня уже нормальным, человеческим взглядом, не выворачивающим душу наизнанку, и усмехнулся. – Вы или очень наивный человек, или гениальная притворщица. И в том и в другом случае я вам сочувствую.
– Вы меня отпустите? – спросила я.
Хозяин дома кивнул. Я возликовала.
– Не торопитесь. Я вас отпущу, но с одним условием. – Ираклий Андронович стукнул тростью по полу. – Вы пообещаете мне никуда не уезжать. И вообще, оставайтесь все время на виду. Хорошо?
– Хорошо, – послушно ответила я. – Это надолго?
– До тех пор, пока я не пойму, что произошло на самом деле и у кого находится моя вещь. Если она не у вас – можете спать спокойно.
Я снова не сдержала вульгарного бабьего любопытства:
– А что это за вещь?
Хозяин дома немного поколебался, прежде чем ответить. Потом засмеялся и сказал: