– Морозы начнутся, и наши следом ударят. Германец холодов не любит, воюет зимой слабо.
Это было не совсем так. Вермахт воевал неплохо и зимой, и летом. Но после разгрома немцев под Москвой ждали и нынешней зимой новых успехов.
Патруль в составе двух полицаев обходил одну из окраинных улиц райцентра. В эти предпраздничные дни патрули дежурили днем и ночью. Полицаи после недавнего массового расстрела заложников физически ощущали растущую ненависть населения. Кто-то наклеил на столб самодельную листовку, где корявыми печатными буквами было написано: "Дождетесь, "бобики", петлю на шею к годовщине Октября".
Младший из полицаев сорвал листовку и, осмотрев ее, сказал:
– Можно по почерку гада отыскать.
– Спрячь в карман. После смены сдадим в участок, – ответил старший. – Вот погода собачья. Хорошо хоть шинели новые выдали.
Дул холодный пронизывающий ветер, в лица хлестал дождь со снегом. Оба полицая замерзли, сапоги увязали в грязи, шататься по улицам надоело. Младший предложил:
– Чего мы по грязи шатаемся? Давай в дом зайдем, ведь положено дворы и постройки проверять.
– Как бы нас самих Шамрай не проверил. Не обнаружит на маршруте, оштрафует на половину жалованья, а тебе и ряшку набьет.
Младший полицай, парень лет двадцати, прошлой осенью сбежал от призыва, грабил пустующие дома, а когда пришли немцы, сразу вступил в полицию. Тогда казалось, что война вот-вот кончится, а служба сулила немалые выгоды.
Его не смутило, что пришлось участвовать в расстрелах евреев и пойманных активистов. Делал он это спокойно и неплохо разжился одеждой, обувью, даже золотыми украшениями. Родители его хвалили, особенно отец, который любил выпить.
Мать была тоже довольна хозяйственным сыном. Кроме ежемесячного пайка, порой обращались с просьбами соседи. Несли продукты, нередко деньги. Семья жила в достатке, но мать не уставала предупреждать шустрого сына:
– Ты там осторожнее. Без нужды с людьми не ссорься. Многие завидуют, волками смотрят.
– А это на что? – хлопал ладонью по прикладу винтовки сын. – Пусть кто сунется!
Омрачало настроение, что отказалась выйти за него замуж бывшая подруга и прервала всякие отношения.
– Ты же комсомольцем был, – укоряла девушка, – а стал предателем.
Парень пытался отшутиться, но девушка всячески избегала его.
Старший полицай, прежде чем поступить на службу, долго раздумывал и прикидывал. Идти на тяжелую работу в депо не хотелось, тоже записался в полицаи. Тем более немцы подступали к Москве и душили голодом Ленинград. О своем выборе стал жалеть весной сорок второго, когда начались расстрелы заложников и массовый угон молодежи в Германию.
Но что-то менять было уже поздно.
– Пошли проверим вон тот двор, – предложил младший из полицаев, смахивая с лица влагу и снег. – Посидим в тепле, самогона, может, нальют.
Дальнейшие события развивались стремительно и жутко. Наверное, и правда говорят, что у каждого своя судьба. Спокойное патрулирование внезапно обернулось смертью.
В этом подворье жила пятидесятилетняя женщина. Муж и старший сын пропали без вести в начале войны. Второй сын, работавший на железной дороге, был недавно расстрелян как заложник после подрыва эшелона с танками.
Подавленная горем, состарившаяся женщина чистила хлев. Молодой полицай, шумно ввалившийся во двор, не спешил. Он знал, что у старухи имеются еще один сын и дочь.
– Где младший? В партизаны подался?
И вскинул винтовку. Женщина шла к нему, волоча ноги в резиновых опорках, и держала в руках вилы с налипшими комьями навоза.
– Ладно, ладно, стой, – попытался успокоить ее старший полицай. – Мы сейчас уйдем.
Но женщина, неуклюже прыгнув (с ноги слетел один опорок), с маху воткнула вилы в молодого полицая. Выстрел оглушил ее, но пуля пролетела мимо. Зато вилы пробили новую шинель, низ живота и застряли одним зубцом в тазовой кости.
Старший полицай со страхом наблюдал, как быстро струится по сапогам приятеля кровь, а сам он, выронив винтовку, стоит, раскачиваясь, боясь дотронуться до вил, торчавших из живота.
– Убили… убили…
Язык заплетался, изо рта вместе с розовой слюной вылетали бессвязные слова. Он тяжело завалился на бок, а на крыльцо выскочили парень лет шестнадцати и его сестра, на год моложе.
– Паша, бери Танюшку, и уходите. Быстрее одевайтесь, хлеба с собой захватите! – крикнула им мать.
Девушка заплакала. Старший полицай растерянно топтался возле скорчившегося напарника и не решался выдернуть вилы. Вокруг тела расплывалась большая лужа крови, смешанной с мочой.
– Маманя, а ты? – спрашивал сын. – Они ведь тебя убьют.
– Уходите скорее! – срываясь, кричала на детей женщина. – Танюшку спасай, измордуют девку!
Она не обращала внимания на старшего полицая, которого знала еще с детства. Тот наконец собрался с духом, выдернул вилы – кровь потекла сильнее. Полицай расстегнул шинель, задрал одежду и неумело бинтовал раны: два пузырящихся отверстия в нижней части живота.
Через несколько минут из дома снова выбежали сын и дочь с небольшими узелками в руках. Они звали с собой мать, тянули ее за руки.
– Бегите, я вас догоню, – оттолкнула она сына. – Быстрее!
Полицай поднял прислоненную к двери сарая винтовку, но шестнадцатилетний Пашка погрозил ему зажатой в кулаке "лимонкой":
– Не лезь… взорву на куски!
На улице уже собралась небольшая кучка людей. Пашка, сжимая в одной руке гранату, тащил за собой упиравшуюся сестренку. Люди невольно расступились, кто-то окликнул его:
– Паша, что случилось?
– Может, и случилось… Чего рты разинули? Расходитесь, пока полицаи не нагрянули.
Самые любопытные уже заглядывали внутрь и тут же шарахались прочь.
– Марковна полицая запорола…
– Бабы, разбегайтесь! Сейчас всех подряд хватать будут!
Женщина пошла закрыть калитку. Полицай вскинул винтовку, он боялся, что Шамрай за бездействие искалечит его, а в горячке может и прибить.
– Стой, куды пошла?
Та, убедившись, что дети уже далеко, возилась с засовом. Пальцы напуганного полицая непроизвольно надавили на спуск. Пуля пробила насквозь тело женщины, дверь и звонко щелкнула о забор на другой стороне улицы. Люди побежали прочь.
Через полчаса на месте уже был Шамрай с группой полицаев, приехал комендант. Перемотанного бинтами и тряпками молодого полицая повезли в больницу.
– В наш военный госпиталь его везите, – отдал указание комендант. – Надо спасти парня.
Паша и его сестренка в это время шли через лес. Переночевали в стогу соломы, а на следующий день Пашка выбрел на дозорные посты отряда Журавлева. Рассказал о случившемся и заплакал. Ревела и его сестра, одетая в пальто и резиновые боты.
Детей накормили, дали сухую одежду. Кондратьев спросил:
– Ты как нас нашел? Знал, что ли, где мы находимся?
– Догадывался… а когда дымом запахло, напрямую двинул. Следы увидел.
– Вот так и фрицы нас отыщут, – покачал головой Журавлев.
– Не отыщут. У меня нюх. Я с отцом-покойником часто в лес за грибами ходил. И на рыбалку тоже. Я в лесу не пропаду.
– Ладно, идите, поспите. Вас проводят.
А на улицах поселка снова хватали заложников. Шамрай навестил в немецком госпитале тяжело раненного подчиненного. Родители парня, которых не пустили в тщательно охраняемый госпиталь, передали с ним корзинку с гостинцами: мед, половинку жареной курицы, молоко, ватрушки.
Тимофея Шамраева неприятно задело, что парень лежит в палате с табличкой "Для русских". Впрочем, аккуратно убранная палата на троих была не хуже, чем остальные. Полицай спал, обколотый сильными лекарствами.
Лицо синюшно-багрового цвета отекло и словно расплылось. Грудь неровно, с хрипом вздымалась, парень задыхался. Шамрай вспомнил, что точно так же выглядел один из заключенных в больничке под Салехардом после удара заточки в живот. Какое-то время ссыльный Шамраев и тот зек лежали вместе, но через сутки он умер. Врач-словак, зашедший в палату, тихо рассказывал начальнику полиции, что операцию сделали, зашили порванный мочевой пузырь и кишечник. Но это вряд ли поможет.
– Его ударили грязными вилами, испачканными в навозе. Инфекция, заражение…
– Вилы чистыми не бывают, – отозвался Шамрай. – Значит, шансов мало?
– Уже развивается перитонит. Очень быстро. Он обречен.
– Что передать родителям?
– Пусть молятся. Может, Бог проявит милость.
Шамрай усмехнулся и спросил:
– Сколько он еще протянет… если Бог не вмешается?
– Не больше суток.
– Спасибо за помощь. Возьмите корзинку, здесь мед и прочее. Парню уже ничего не понадобится.
– Благодарю. Когда он очнется, я введу ему еще морфия. Пусть отойдет без мучений. Жаль, что он не сумеет исповедаться.
В связи с этим происшествием, облавами и обысками Шамраев отменил свою поездку в Вязники. Вместо этого по телефону вызвал начальника волостной полиции к себе. Хотя Авдеев догадывался, что планы Удава могут измениться, засаду на дороге не отменил.
– Дальше некуда тянуть. Попробуем…
Пятеро бойцов лежали на краю облетевшей березовой рощи, среди кустарника, на котором сохранилась часть листьев. Выпавший снег наполовину растаял, затем снова замерз.
Лежали уже более трех часов. Лейтенант Авдеев разрешал людям по очереди вставать, немного разминаться. В верхушках берез шумел ветер. Иногда срывались и падали вниз подмерзшие листья, звучно шлепались о такую же мерзлую траву.
Вскоре со стороны Вязников показались две повозки. Видимо, они двигались в райцентр. На передней среди мешков и корзин сидели трое полицаев. Один из них – с ручным пулеметом.
На второй повозке Авдеев разглядел начальника волостной полиции Геннадия Трегуба и еще двоих полицаев. Расстояние между повозками составляло метров пятьдесят, и это усложняло задачу. Предстоял бой с двумя группами. Если ударить по первой повозке, то полицаи во второй успеют соскочить и открыть ответный огонь.
– Пулеметчика бери на себя, – тихо шепнул лейтенант снайперу Грицевичу. – Стреляешь первым. Подпусти их вон к тому камню на обочине.
Возможные варианты были распределены заранее. Старшему сержанту Мальцеву вместе с Иваном Луковым предстояло стрелять по второй повозке.
У людей на войне обостряются зрение и слух. Николай не раз это замечал. Особенно у тех, кому суждено было погибнуть. Бывший лейтенант Красной Армии Геннадий Трегуб ощущал опасность, как никто другой. Он спрыгнул с повозки и, сняв с плеча немецкий автомат "МП-40", что-то приказал пулеметчику. Тот завертел головой и снял "дегтярева" с предохранителя.
Тревога начальника полиции передалась подчиненным. Все они, даже повозочные, приготовили винтовки и гранаты. Затем обе повозки резко увеличили ход, стремясь быстрее преодолеть спуск-подъем, возле которого группа Авдеева поджидала Шамрая.
Первым выстрелил Василь Грицевич. Как обычно, он не промахнулся. Но повозка, трясущаяся на ухабах, помешала взять точный прицел. Полицай-пулеметчик был только ранен и сразу открыл ответный огонь.
Стреляли и остальные полицаи. Мальцев бил по второй повозке. Трегуб и двое его спутников нырнули под защиту деревьев. Один из полицаев упал, хватаясь за ветки. Трегуб зарядил новый магазин и довольно точно бил по вспышкам.
Груженая повозка неслась по обочине. Упряжь запуталась в кустах, и лошадь остановилась, испуганно прядая ушами. Грицевич достал вторым выстрелом пулеметчика, а лейтенант Авдеев срезал полицая. Неосторожно высунувшийся Трегуб угодил под пулеметную очередь Мальцева и выронил автомат.
Иван Луков стрелял быстрыми короткими очередями. Один из полицаев куда-то исчез, возможно, убежал. Кроме раненого Трегуба, оставался лишь его помощник, выпускавший не целясь пулю за пулей. Затем подхватил начальника под мышки, но сделал лишь два шага.
– Трегуба берите живьем! – кричал Авдеев, выскакивая на дорогу.
Помощник Трегуба, тоже раненный, заковылял прочь. Бывшего лейтенанта догнал Грицевич и сбил на землю. Подоспели Авдеев и Мальцев. Иван Луков догнал вторую повозку и натянул вожжи. С лошадьми бывший колхозник обращаться умел:
– Стой… не бойся.
Достал из кармана кусок хлеба и поднес на ладони лошади. Та косила на него испуганным глазом и пятилась прочь. На дорогу вытащили Трегуба и торопливо перетянули жгутом простреленную руку.
– Кончайте! – пытался вырваться начальник волостной полиции. – Все равно убьете.
– Не спеши, – почти ласково уговаривал его лейтенант Авдеев. – Ты еще пригодишься.
Особист был доволен, что операция прошла быстро, без потерь и даже удалось взять живым Трегуба. Если с ним поработать, много интересного расскажет.
Но в спешке и трескотне выстрелов лейтенант с опозданием заметил появившийся на противоположном склоне автомобиль-вездеход "БМВ". Эти легкие скоростные машины немцы использовали как разведывательный, патрульный или связной транспорт.
Унтер-офицер, старший из экипажа, сразу оценил обстановку. Группа диверсантов НКВД напала на полицейский обоз. То, что это не партизаны, а парашютисты, унтер-офицер определил по комбинезонам, военным бушлатам, звездочках на армейских шапках и автоматам "ППШ", которых у партизан почти не было.
Связываться с НКВД было опасно – это подготовленные бойцы. Но их было всего четверо, а военный патруль на "БМВ" (тоже четверо), кроме автоматов, имел пулемет "МГ-34". С расстояния в двести пятьдесят метров он накроет русских. Унтер знал, что в случае успеха он может рассчитывать на отпуск к семье и даже подать рапорт на зачисление в офицерскую школу. Три месяца учебы, и он вернется в свой полк лейтенантом.
Возможно, так бы все и сложилось. Но битый и много чего повидавший с начала войны лейтенант Виктор Авдеев оставил в резерве старшего сержанта Олега Чепцова. Он прятался за ивами рядом с ветхим мостком через ручей.
Олег с неохотой занял эту позицию, будучи уверен, что Авдеев ему не доверяет. Видимо, такая у недоучившегося курсанта судьба – находиться на подхвате и смотреть на бой со стороны. Будучи мнительным по натуре, Чепцов считал, что над ним подсмеиваются, считают ненужным в отряде грамотеем.
Увидев вездеход, застывший в сотне метров от него и разворачивающийся ствол пулемета, Олег поднялся в рост и нажал на спуск.
Не имея достаточного опыта, но готовый к любому неравному бою, он вел огонь не слишком грамотно, длинными очередями и без упора. Автомат "ППШ", с его скорострельностью шестнадцать пуль в секунду, рассеивал беспорядочные неточные очереди.
Чепцов понял, что торопится, и, прижавшись к дереву, выпустил остаток диска более точно. Унтер-офицер, сидевший за рулем, дернулся от удара в плечо, дымил пробитый радиатор. Пулеметчик стрелял в русского сержанта, менявшего диск автомата.
Олег догадался укрыться за ивой. Но с расстояния ста метров очередь пробила не слишком толстый ствол, две пули вошли в живот. Старший сержант загнал диск в паз автомата, но следующая очередь ударила в голову, мгновенно погрузив все в темноту.
– Разворачиваемся, – уступая место водителю, приказал унтер-офицер.
Парашютисты стреляли им вслед. Пули звенели, пробивая металл, шипела продырявленная шина. Пулеметчик, перебросив свой "машингевер", тоже дал одну, другую очередь и вскрикнул от боли: пуля разбила кисть руки.
– Ходу! – торопил водителя унтер-офицер.
– Шина продырявлена!
– Нам сейчас головы продырявят.
Вездеход, заваливаясь набок, перевалил через бугор и уходил все дальше. Дымила, а затем вспыхнула дымным пламенем шина.
Сменить ее не удалось – оплавились болты. К счастью, подвернулся грузовик с солдатами из комендантской роты. Узнав, в чем дело, они помчались к месту боя.
– Русские уже ушли, – морщась от боли в плече, сказал унтер-офицер. – А если не ушли, вломят им из засады.
– Или мину сунут, – заявил водитель.
Пулеметчику ввели морфий. Он жаловался, что кисть руки, наверное, ампутируют.
– Отправишься домой к невесте. А нам вторую зиму в России встречать.
Группа Авдеева тем временем уже углубилась в лес. На одной из повозок лежало накрытое шинелью тело, свалены трофейные винтовки, пулемет, сапоги, в которых остро нуждался отряд. В другой повозке находились продукты, которые не довез до райцентра Трегуб. Увесистая туша подсвинка, соленое сало, картошка.
Бывший лейтенант Геннадий Трегуб шагал размеренным шагом, сцепив зубы. Ныла, пульсировала болью простреленная рука. Иногда конвоир дергал бечевку, на которой он вел Трегуба, и напоминал:
– Попробуй сбежать! Догоню – вторую клешню переломаю.
Начальник волостной полиции бежать не собирался. Он слишком устал, был подавлен, и даже возможная близкая смерть не слишком страшила его. Быстрее бы все кончилось…
Первый "выход в народ" оставил у комиссара отряда Зелинского совсем не тот бодрый настрой, с которым он направлялся в небольшое сельцо в сопровождении нескольких бойцов. Сначала испортил настроение партизан-проводник, успокоив старшего политрука:
– Вы не бойтесь, товарищ комиссар. Немцев поблизости нет.
– А я не боюсь, – с достоинством ответил Илья Борисович. – Иначе бы в отряде отсиживался.
– Так-то оно, конечно, так, – непонятно отреагировал проводник.
Возле клуба собралось человек пятьдесят жителей деревеньки. Но едва не половину составляли дети, даже малышня дошкольного возраста.
– А где же остальные? – невольно вырвалось у Зелинского.
– Дяла всякие, – снимая шапку, вежливо объяснил мужичок в бекеше с подстриженной бородой. – Снег вот-вот ляжет. Кто дрова заготавливает, кто сено возит, да мало ли срочных дел перед морозами.
– А вы кто, товарищ?
– Староста здешний.
– Староста? – изумился старший политрук.
Но ведь старосты – пособники оккупантов. Ему убегать подальше надо, а он народных мстителей спокойно встречает. Проводник угадал мысли комиссара и миролюбиво заметил:
– Афанасьич наш человек. Люди его уважают.
Зелинский проглотил эту неожиданность молча и начал свою речь:
– Дорогие товарищи, земляки! Позвольте мне поприветствовать вас от лица командования и передать пламенный привет.
Все дружно захлопали, особенно дети, кто-то крикнул "ура". На лицах читался неподдельный интерес, все дружески улыбались. Илья Борисович тоже заулыбался и продолжил выступление.
Рассказал, что планы фашистского командования трещат по всем швам. Держится и сражается более года осажденный Ленинград, героически бьются защитники Сталинграда. Враг отброшен от Москвы и больше не рискует соваться к столице своей поганой свиной мордой. В тылу врага ведут активную войну народные мстители – партизаны. Покоя фашисткой нечисти нет нигде.
В таком духе комиссар Зелинский говорил минут сорок. Привел примеры подвигов отважных танкистов, летчиков, моряков, снайперов, которые безжалостно уничтожают врага.
В какой-то момент разгоряченный своей речью Илья Борисович перевел дыхание и сделал короткую паузу. Будучи опытным оратором, старший политрук вдруг заметил, что слушают его невнимательно. Уловил обрывки негромких фраз, совсем не относящихся к высокой теме патриотизма:
"…крыша текет и текет. Надо заново солому перекладывать, а мужик мой все чешется".
"…собака соседская опять курицу задушила. Я к ним пришла, а Дуська Марфина говорит, что это хорь. Морда бесстыжая! Такая несушка справная была, а им хоть плюй в глаза".