Мы договорились сыграть свадьбу в день Победы. И перед каждым серьезным заданием я отдавал ей на хранение, а если что - на память, все свои фронтовые сокровища: темно-вишневую "звездочку" за Неман, серебряный - отцовский подарок - портсигар и часы на цепочке, на руке у меня оставались другие - со светящимися стрелками. Она проводила меня в соснячок и крепко - на счастье - поцеловала.
С автострады на Данциг я почти сразу же свернул на узенькую шоссейку, тесно обсаженную старыми липами, а через пару километров велел водителю вырулить на лесной проселок. Я решил держаться подальше от основной магистрали. Сержант Сементяй пылил на своем мотоцикле впереди, не теряя нас из виду. По пулеметной башне, по броне хлестали ветки орешника, в смотровых щелях прыгала, качалась песчаная колея. Вцепившись в скобы, я ждал в любое мгновение взрыва под колесом или выстрела притаившегося фауст-патронщика. Но пока что судьба нас миловала, и километр за километром мы забирались на север все дальше и дальше. Немцы не попадались. Несколько раз мы объезжали остовы сгоревших грузовиков, поваленные телеграфные столбы, но ничего, что говорило бы о заблаговременно подготовленных позициях, опорных пунктах, не было. Прошел час, другой… Солнце напекло броню, и я уже не раз прикладывался к фляжке с чаем, рискуя выбить на колдобине зубы.
- А вот не будет немцев, товарищ лейтенант, - уверял меня водитель. - Помяните мое слово, не будет.
- Почему не будет?
- Да они сейчас все в порту. На пароходы погрузятся да деру в море.
Потом и в самом деле я помянул его слова: оборонять Данциг или Кенигсберг немцы не собирались. Выдохлись. Но кто же знал это тогда, когда мы колесили по померанским дорогам?
Сементяй притормозил мотоцикл и сделал нам знак. Мы подкатили. Я приоткрыл дверку.
- Товарищ лейтенант, приехали! - радостно возвестил сержант. - Дальше - море.
Я выбрался из броневика. Сквозь реденький соснячок проступала синевато-седая, в белых зазубринках ширь. Море?! Неужели море? Забыв про все, про осторожность, я зашагал по хвойной подстилке навстречу рокочущему гулу. Сементяй пошел вслед за мной.
Далеко слева краснели черепичные крыши Сопота. Я видел их боковым зрением. Взгляд мой, ничем не сдерживаемый, вырывался в непривычно просторную даль.
Солнце, распластанное по взморщенному морю, широкой лентой выбегало, выкатывалось на берег золотыми блестками на спинах волн. Штормило… Серые валы вздымались на зеленый просвет, затем свивались в белые загривки и шли на берег враскось, вопреки всем законам физики. По плитам мола шальная волна пробегала, взбивая белые султаны, стремительно, как пальцы взбесившегося виртуоза проносятся по клавишам, срывая с них каскады звуков.
На внешнем рейде стояли три транспорта и два корабля, неразличимо одноцветные, будто отлитые из синевы морского свинца и придавленные синевой же низких туч.
Широкий песчаный пляж был усеян обломками ящиков, обрывками тросов, противогазными коробками, намокшим армейским рваньем…
В полукилометре справа громоздился штабель каких-то ящиков, на которые был наброшен брезент. За ним, прикрываясь от ветра, прохаживался долговязый автоматчик. Он поглядывал в мою сторону, не проявляя особой враждебности. Может, принял за своего, может, просто надоело воевать. Не сводя с него глаз, я сделал шаг по плотному, накатанному песку, затем другой, третий… Мне очень-очень хотелось потрогать море рукой, попробовать на вкус. Сапоги погрузились в белую пену, холодная вода обжала голенища. Я сложил ладони ковшиком и зачерпнул. Книги не обманывали - море было соленым! Я отстегнул фляжку, вылил остатки чая и наполнил ее морем по самое горлышко. Пусть и Лида попробует море. Первой из всей бригады!
Мокрый выше колен, с сапогами, полными воды, я вышел на берег. Часовой повесил автомат на грудь и не сводил с меня глаз. Пальнет или не пальнет, гад? Успею добежать до сосняка или нет? Гад не пальнул…
Я добрался до своего броневика, и пыльно-зеленый крутоскулый "БА-64" развернулся хищной мордой на юг.
Мы вернулись к своим засветло. Командир бригады расстелил карту.
- Ну, показывай…
- Мы добрались до Сопота. До самого моря. Никаких опорных пунктов не обнаружили.
- Врешь!
- Мы вышли к морю, товарищ полковник.
Комбриг наш был отчаянно храбр и столь же скор на расправу.
- Быть того не может! В лесу отсиделись! Трус и брехло… Сдать оружие!
Со слезами на глазах я вытащил свой пистолет из кобуры и передал его начальнику "Смерша".
- За невыполнение боевого задания - под трибунал!
"Вот тебе и свадьба в день Победы…" - мелькнула отчаянная мысль.
- Подожди меня в соседней комнате! - кивнул мне начальник "Смерша", взгляд его не предвещал ничего хорошего. Я долго сидел в какой-то комнатушке, все еще не веря в такой нелепый поворот судьбы. Я хорошо помнил, как расстреляли перед строем за трусость командира пулеметного взвода в прошлом году. Жуткая картина встала перед глазами. Во рту пересохло. Я достал фляжку, отвинтил крышку и поперхнулся - вода была соленой. Море!
Я вбежал с протянутой фляжкой к комбригу.
- Товарищ полковник, попробуйте! Мы вышли к морю… Я набрал во фляжку. Попробуйте!
Полковник плеснул в стакан из фляжки, осторожно пригубил, сплюнул…
- Соленая, черт!
Попробовал и начальник штаба, "смершевец".
- Морская… Факт.
- Ну, лейтенант, - покачал головой комбриг, и это надо было понимать как прощение. - Давай-ка еще раз покажи, как вы ехали…
- Оружие верните.
- Отдайте ему пистолет.
Начальник "Смерша" нехотя вернул мне мой "ТТ"…
* * *
Еремеев с трудом очнулся в кунацкой.
Странный бред… А может, сон. Это только после наркоза такие глюки. Да не глюки… Батя про эту фляжку рассказывал… Но ясно-то как! Как будто сам там побывал. Прямо как в песне - "все, что было не со мной - помню".
Нельзя на спине спать, спинной мозг перегреется, отсюда и кошмары. Он с трудом перевернулся на правый бок и только тут понял, что левую сторону груди изрядно покромсали: под бинтами заныла хирургическая рана.
Рядом, на спинке стула, чернело брошенное кимоно. Он дотянулся до него, уткнулся носом, вдыхая родной запах. Вдыхать запах человека, все равно что его звать. Если вдохнуть посильнее, то он возникнет, появится, материализуется из собственного запаха.
Он втянул носом изо всех сил, но возникла не Карина, а Герман Бариевич.
- Ну, как самочувствие? Что же вы мне, голубчик, не сказали, что у вас идиосинкразия к новокаину? А еще бывший врач. Так и окочуриться недолго… Ну, ладно. Все обошлось. Завтра встанете, покажу один фокус.
- А Карина где?
- В Москве. Выбирает свадебное платье. Не буду утомлять. Отдыхайте!
К вечеру он уже смог ходить. Вернулась Карина, сияющая, с огромными коробками. Сразу же надела роскошное белое платье и превратилась в воздушно-кружевную принцессу. Еремеев смотрел на нее и думал, что женщина, примеряющая перед зеркалом новую шляпку, выглядит не менее серьезно, чем премьер, выбирающий проект нового ракетоносца.
Потом ему самому пришлось облачаться в великолепную английскую пиджачную пару…
- Ну, мы с тобой прямо как Круз и Иден из "Санта Барбары!" - восхитилась Карина.
- С "Санта Марины", - поправил ее Еремеев, немало ошеломленный своим джентльменским видом…
* * *
После завтрака Герман Бариевич провел его в виварий, пристроенный к вольерам с нутриями. Они остановились перед клеткой с белыми мышами. Пушистые комочки копошились и сновали во всех направлениях.
- Вот вам типичная модель людского муравейника, - философически изрек Герман Бариевич. - Ведь для Господа Бога и мы выглядим точно также. Теперь представим, что одна из этих мышек изменила своему Верховному Повелителю. Она - предательница. Чтобы наказать ее, Богу не надо ее долго искать и вникать, почему она его предала. Бог поступает вот так. Он говорит ей: "Умри, неверная!"
Одна из мышек сорвалась с проволочной сетки и тут же умерла.
Гербарий достал ее, раздвинул передние лапки и Еремеев увидел крохотный U-образный шрамик, розовевший среди белой шерстки.
- Все мои ближайшие помощники помечены таким знаком. И если кто-нибудь вздумает изменить мне, я скажу "Умри, неверный!". И он разделит участь этой мышки. Не верите? Думаете мистика? Рехнулся старый хрен? Обыкновенная радиофизика.
Он вскрыл перочинным ножом мышку и извлек из груди миниатюрную металлическую таблетку.
- У вас тоже вшита такая, только чуть побольше. Она сработает как радиовзрыватель, едва я нажму на кнопку вашей судьбы. Она теперь в прямом смысле в моих руках… Только не надо обижаться и надуваться. Вы же понимаете, что все подписки о невыезде, о неразглашении в наше время совершенно бессмысленны. Вы бы на моем месте тоже никому не доверяли. Зато я могу быть с вами предельно откровенен. И вы об этом не пожалеете.
Ну, а теперь сделайте мину повеселее! Нельзя возвращаться к невесте с такой физиономией, как будто вы проглотили мышонка. Завтра свадьба и завтра же ваше свадебное путешествие. Правда, оно будет носить несколько деловой характер. Но что поделаешь, даже я не могу сегодня позволить себе развлекательных поездок.
Ну, выше голову, Олег Орестович, что же вы так скисли! Мы летим завтра с вами и Кариной не в Талды-Курган какой-нибудь, а в красавицу Вену!
Ах, Вена! Никакого сравнения с Берлином. - И Герман Бариевич довольно музыкально стал насвистывать "Сказки венского леса"…
Вечером Еремеев сумел дозвониться до Севастополя. Трубку снял Тимофеев!
- Ну, наконец-то! - обрадовался он. - Куда запропали? Где Карина? Когда вернетесь?
- С Кариной все в порядке. Вернуться не смогу по ряду очень серьезных обстоятельств. Перегоняйте яхту в Москву на старое место.
- Как это в Москву? Кто это интересно без тебя ее перегонит?
- Зайди в местный яхт-клуб, оплати услуги, они сами поставят ее на платформу. Укажи только адрес - станция Водники. Снимите и заберите с собой аппаратуру, плитку и все, что могут раскурочить в пути.
- Ну ты даешь… Дельф тут без тебя голодовку объявил.
- Берите с Леной билеты на самолет и в Москву. Ветеринарный сертификат на собаку в моем "тревожном" чемоданчике. Деньги есть?
- Да осталось кое-что… Где тебя искать?
- Возвращайтесь в Хотьково. Я вас сам найду.
- Хоп!
Он положил трубку, снял рубашку, размотал бинт и подошел к зеркалу. Хирургический шов рдел зловещей литерой "U".
* * *
Стол в банкетном зальчике ресторана "Мещанская сторона" был накрыт на восемь персон: молодые, Герман Бариевич, Радик, Леонкавалло, Анастасия. Из Гродно прилетела новая еремеевская теща - высокая моложавая со вкусом одетая полька - Ядвига Леонтьевна. Еремеев из своих друзей - самых нейтральных с точки зрения безопасности фирмы - смог пригласить только одного - Леню Татевосяна, искусного армянского ювелира, в прошлом командира радиотехнической службы на той самой подводной лодке, где Олег начинал карьеру корабельного врача. Леня преподнес новобрачным оригинальный подарок: четыре серебряных перстня в виде изогнувшихся в прыжке дельфинчиков. На палец они надевались парой - рострумами друг против друга; глядя на них, возникало ощущение радостной игры…
- Я тоже подарю колечко! - перекрыл гомон общего восхищения Герман Бариевич. - Оно не серебряное, стальное. Очень скромное…
Все затихли и насторожились.
- Правда, на нем два ключика. Но они не золотые. И очень хорошо, иначе бы они гнулись в стальном замке стального автомобиля. Получайте ваш "джип" и будьте счастливы!
Оркестранты - их было четверо - переглянулись, и грянули:
Где-то за городом
Очень недорого
Папа купил автомобиль…
- Напрасно вы так считаете, - шутливо погрозил музыкантам вилкой Герман Бариевич. - Последняя модель - "рейкджер-джип". Вездеход для наших дорог.
- Какого цвета?
- В цвет ваших глаз, мадам, зеленого. Горько! Очень горь-ко…
Свадьба получилась веселая, чуточку шальная. Герман Бариевич много и охотно танцевал с Карининой мамой. И всякий раз, когда он подавал руку элегантной польке с безумным разрезом платья на левом бедре, не оставлявшем сомнений, от кого невесте достались такие красивые ноги, оркестранты начинали что-нибудь медленное и томное - из давней юности танцоров.
Далеко-далеко, где кочуют туманы…
Еремеев расслабился и позволил себе выпить больше обычной, весьма строгой нормы, и поэтому от всей свадьбы у него осталось в памяти только резкое впечатление: Анастасия танцевала танго с Радиком, держа безногого урода на руках, словно куклу. От этого зрелища Еремеев на минуту протрезвел, а потом все опять закружилось в пестром тумане.
Анастасия ворковала Карине:
- Счастливая! Первая брачная ночь и в Вене.
К шести часам вечера Леонкавалло отвез их в международный аэропорт, сиявший оранжевым кристаллом в темени сентябрьской ночи.
Глава восьмая
ВЕНСКИЕ КАНИКУЛЫ ИЛИ С ЧЕМ ЕДЯТ БЕТАПРОТЕИН?
За границей Еремеев был только в Египте, где в александрийском порту ремонтировалась его подводная лодка, и в Афгане. Вена покорила его еще в самолете, когда над Дунаем лайнер в вираже завалился на крыло, и в иллюминаторы ударило огнище прекрасного, как штраусовский вальс, города. Зубчатая пика Стефанского собора, подсвеченная снизу, метила в бугристый шар полной луны…
Потом в одну ленту слились дворцы, храмы, лепные фасады особняков, вилл, отелей, банков, ресторанов…
В "Кайзер-Отеле", где они остановились, Еремеева помимо всей прочей несоветской роскоши поразило то, что каждое утро горничные после уборки оставляли на подушках букетики фиалок, а каждый вечер там же - по шоколадной медальке.
В первую же ночь ему приснилась свадьба, но не своя - чужая. Вокруг горел старинный готический город, чем-то похожий на Вену. Он во все той же армейской форме вместе с девушкой-связисткой по имени Лида, смотрел с балкона какого-то особняка, как пылает в ночи кольцо пожарищ. Город не жалко, он чужой, вражеский. И квартиру - огромную, богатую, с картинами, коврами и гобеленами тоже не жалко. Она - буржуйская. Командир разведроты срывает с окна белые маркизки и набрасывает на плечи Лиде.
- Ну, теперь ты форменная невеста! Только погоны прикрой.
Лида закутывается в белый шелк, и ткань обнимает ее не хуже самого настоящего подвенечного платья. Разведчики наперебой дарят ей свои восторженные комплименты. Лида сияет и чуточку задирает миленький курносый нос.
Из подвалов дома тащат ящики с шампанским. Еремеев никогда не видел столько озлащенных бутылок сразу. Рябит в глазах. Еще несут и еще. В первом этаже винный магазин.
Командир роты выходит на балкон, огладывает огненную панораму.
- Хорошо горит! - одобряет он.
- Как бы нам не задымить… - тревожится Еремеев.
- До утра не достанет. Спи спокойно, жених!
Шампанское и в самом деле лилось рекой, смывая с рук, лиц, сапог гарь горящего города. Вкус этого чудного пенного вина Еремеев познал впервые. И коварство его тоже… Они лили вино в убегающую пену, пока не наполняли до краев алюминиевые кружки, не доверяя тонкому стеклу бокалов, поблескивающих из резных буфетов…
Они проснулись с Лидой в баррикаде перин, ковров и подушек от криков: "Горим, пожар!"
По огромной буржуйской квартире плавал сизый дым. Натянув на себя что было под рукой, бросились на лестницу, но оттуда, с нижних этажей, выхлестывали языки пламени.
- Поджаримся, однако… - сбил фуражку на затылок командир роты. - И воды ни капли.
- А если шампанским? - осенило Еремеева. - Еще два ящика осталось.
- А ну, орлы, тащи их сюда!
Они тушили пожар шампанским. Швыряли бутылки в огонь, как гранаты. Вино мгновенно вскипало, испуская углекислый газ, в котором задыхалось пламя. Вышибали пробки и поливали пляшущие языки пенными струями, как из огнетушителей… Они пробились сквозь пожар и выскочили на ратушную площадь. Лида сбросила с себя "подвенечное" платье, почерневшее от гари и мокрое от шампанского…
Еремеев сел посреди роскошной двуспальной кровати с балдахином и долго отходил от странного сна. На окнах алькова висели белые шелковые маркизки, почти что те самые, в которые куталась непонятно с какой стати поселившаяся в его снах Лида…