"Сволочи эти музыкальные редакторы! - озлился вдруг Еремеев. - Гонят на радио сплошной рок. Заводят людей, как роботов, на агрессию, разрушение, на излом, бесовщину… А народ надо успокаивать, утешать, умирять. Что бы им озверение не снимать? Крутили бы Джеймса Ласта с утра до ночи. Так нет, как стекловату в уши забивают…
Карина дернулась и обеспокоенно оглянулась. Еремеев снял наушники.
- Ты чего?
- Прошел знакомый один. Из нашей фирмы…
- Он тебя заметил?
- Кажется, нет.
- Есть доброе морское правило: если ситуация кажется тебе опасной, считай, что она опасна. Выходим!
Они вышли на станции Пушкино и сейчас же затерялись в пестрой толпе привокзального торжища. Судя по рассказам отца, оно очень походило на "шварцмаркеты" в послевоенной Германии. Тем более что добрая половина товаров здесь была немецкого производства. А уж водка - почти вся "шнапс".
Еремеев купил для подарка бутылку "Никольской", на этикетке которой был изображен псевдорусский казак с дворницкой бородой, в обкомовском "пирожке", сдвинутом на манер папахи, с витыми немецкими погончиками на зеленом мундире. Пусть Тимофеев, природный казак, к тому же Николай, потешится над этой "Никольской". Бутылка в чемоданчик не влезла, пришлось произвести кое-какую переукладку. Парень с нагрудной табличкой "Куплю ордена, золото, иконы" заглянул через плечо:
- Почем ордена, дядя?
- По литру крови за каждый. Племян-ничек…
- Я серьезно…
- И я не шучу.
- Совок ты непроцарапанный, - сплюнул парень с рыжим "ирокезом" на стриженой башке.
- А за "совка" схлопотать можно, пизьнесмен хренов, зелень подкильная, рвань дешевая…
- Но-но, не очень-то!..
Незадачливый бизнесмен на всякий случай подался поближе к синей "волге", на лобовом стекле которой белел лаконичный плакатик: "Куплю все".
- Ну, ты, купец х…в, продай тачку.
- Не продается.
- Да брось ты. Все продается. Почем брал?
- Десять тыщ зелеными.
- Ясно, что не деревянными. Двенадцать плачу.
- Это как, серьезно, что ль?
- Я ж сказал - не шучу.
Еремеев достал из чемоданчика пачку долларов. Карина с интересом следила за их торгом, невольно подзадоривая парня одним лишь своим присутствием.
- Ну, это подумать надо, - процедил "ирокез".
- Чего тут думать, две тысячи чистого навара. Сколько тебе, христопродавцу, нужно икон продать, чтоб столько огрести?
- Ну, это смотря какие иконы…
- Пробег большой?
- Сорок тысяч накрутил.
- Годится. Где на учете?
- В Сергиевском ГАИ.
- Поехали. У меня там знакомые. Враз переиграем.
Еремеев по-хозяйски распахнул заднюю дверцу, швырнул на сиденье Каринину сумку. Сам сел рядом с водителем, умостив на коленях "тревожный" чемоданчик.
- Ну, трогай!
Парень вырулил на Ярославское шоссе и широкая, в соснах по обочинам, магистраль понеслась под колеса.
"Ирокез" врубил приемник, подцепив на антенну какой-то очередной эстрадный вопль. Еремеев поморщился, хотел попросить убавить громкость, но не стал. В этом орище тонул для чужих ушей их разговор с Кариной.
- Ты что, серьезно хочешь купить эту тачку? - спросила она.
- Да. Мне нужны колеса.
- Выбери что-нибудь получше.
- Мне не нужна иномарка. Меня устраивает "волга".
- Чем? На нее бензина не напасешься.
- Зато она по нашим дорогам. Кирпич можно возить, цемент. Строиться буду.
Это была полуправда. Конечно, машина великое подспорье для строительных дел, но помышлял он о ней и раньше, до пожара, лелеял мечту посмотреть Россию от Москвы до Владика с четырех колес. Теперь и вовсе полезно было бы отскочить от столицы куда-нибудь подальше Хотькова и подольше, чем на грядущее лето… Куда? Еще есть время выбрать. Да и с майором потолковать бы не мешало.
- Девушку вот только высадим в Хотьково и в Сергиев, - предупредил Еремеев "ирокеза". Тот молча кивнул рыжим гребнем.
- А что я буду в Хотькове делать? - обеспокоенно спросила Карина.
- Подождешь меня у моего приятеля. Я приеду, будем совет держать - что, куда и когда… Кстати, ты знаешь почему Хотьково Хотьковым назвали?
- Почему?
- А тамошний монастырь принимал на ночлег всех странников-паломников - хоть кого, Хотьково.
- Далеко оно, это Хотьково?
- Да за четверть часа домчим.
Доехали и того раньше: минут за десять, свернув с Яро-славки под виадук и налево, пронеслись мимо дорожного щита с названием древнего городка, а там и холмистая панорама старинного монастыря открылась, бесцеремонно обстроенного кирпичными параллелепипедами жилых блоков. На самом въезде в город их обогнал зеленый "рафик", а вслед за ним стремительно пронеслась голубая "мазда". Она поравнялась с микроавтобусом, и тут из открытых ее окон грянули в два ствола автоматные очереди. Били почти в упор недолго, но верно. "Рафик" завилял, чиркнул бортом в надолбу телеграфного столба и опрокинулся поперек узкой шоссейки, заскользил к мостику через Ворю.
Все произошло в считанные секунды. "Ирокез" даванул на тормоза, всех бросило вперед, Еремеев пребольно вдавился в свой чемоданчик, но все же успел упереться руками в панель. "Волгу" юзом нанесло на крышу микроавтобуса - железный скрежещущий удар, звон стекла, боль во лбу и последняя мысль - конец…
Все же мысль была не последней, так как тут же высветилась другая - "жив!"
Жив был и "ирокез", а главное - Карина, она отделалась легкими ушибами. Смазав с рассеченного лба кровь, Еремеев выбрался из помятой "Волги", заглянул в искореженный "рафик". Водитель, пожилой мужчина, придавленный мотором, не подавал признаков жизни. Глаз мельком отметил два пулевых попадания в голову - кончен. Пассажир, сидевший рядом - через кожух двигателя - хрипел и дергался, пуская из изуродованного рта кровяные пузыри. Двое парней в салоне тоже еще были живы, хотя и прошиты навылет. Проще всего было вытащить того, что сидел, а сейчас полулежал, рядом с водителем. Еремеев открыл почти не пострадавшую дверцу и крикнул побледневшему "ирокезу":
- Помоги!
Но вместо рыжего на помощь бросилась Карина. Они уложили захлебывающегося кровью парня на траву. Рана его была ужасна: пуля раздробила нижнюю челюсть, и к тому же он ткнулся лицом в лобовое стекло - глотку забивало стеклянное крошево и кровавый кляп иссеченного языка. Раненый задыхался. "Еще минуты три и асфиксия", - профессионально отметил Еремеев. В нем вновь ожили полузабытые навыки и рефлексы. Все было как в Афганистане: разбитая изрешеченная машина, обочина, раненые… Не было только медицинской сумки под рукой.
- Аптечка есть? - крикнул он бизнесмену.
- Нет.
- Ну и дурак. Тащи мой чемоданчик!
По старому доброму правилу, заведенному еще с курсантских времен, Еремеев всегда носил в заднем кармане брюк перевязочный индивидуальный пакет. Сегодня утром он израсходовал его на Дельфа, пополнить же не успел.
- У меня есть вата! - вспомнила Карина.
- Давай сюда.
Он вытащил из чемоданчика бутылку водки, скрутил колпачок и сполоснул руки. Обмотав указательный палец ватой, смоченной водкой, он попытался очистить глотку от стекла. Но это плохо удавалось.
- Булавку английскую! Ну?! - умоляюще посмотрел он на помощницу. Карина растерянно шарила по джинсам, куртке.
- Шпилька подойдет?
- Годится.
Обеззаразив шпильку водкой, он оттянул язык пострадавшего, проткнул кончик шпилькой… Теперь надо было приколоть, примотать шпильку к нижней губе, но той просто не было и в помине, как не было и нижней челюсти. Он попытался пристроить ее к узлу галстука, но не нашел чем примотать. Время летело, раненый уже синел от удушья.
"Трахеотомия!" - вспыхнуло в мозгу.
- Держи! - передал шпильку с оттянутым языком Карине. Та, сморщившись, отвернулась, чтобы не видеть лишний раз кровавое месиво вместо человеческого лица. Из все того же незаменимого чемоданчика Еремеев извлек свой флотский кортик, протер клинок водкой и, нащупав под кадыком горло, вонзил острие меж хрящевых колец, затем повернул несколько раз, расширяя отверстие, и парень вздохнул… Страшный это был вздох, с кровавым всхлипом, хрипом. Но все же вздохнул и раз, и два, и в третий раз грудь его живительно приподнялась.
"Трубку бы!.. Рояль тебе в кустах!"
Однако же осенило: достал из куртки шариковую ручку, зубами вытащил затылочную пробку, откусил пишущий узел, выплюнул его вместе со стержнем и получилась вполне медицинского вида - прозрачная даже! - трубка. Промыл ее бесценной "Никольской" и вставил вместо выдернутого кортика. Все! Этот почти в безопасности. Что с другими? Других вытаскивали через заднюю дверцу салона, поддев ее монтировкой. Сначала выволокли тело двадцатилетнего парня в японской куртке с рекламной надписью "Nikon" на спине. Он уже не стонал и не дергался. Еремеев развел пальцами веки: смерть глянула на него широкими зрачками своей жертвы.
- Готов.
"Эвтаназия… Мать ее в клюз!"
Полезли за следующим. Тот оказался мужчиной лет тридцати с черными сросшимися бровями и смуглым лицом. Кавказец? Он дышал. Судя по хлюпающим звукам и кровавой пене на губах, у него был явный пневмоторакс. Разорвав ему на груди облитую рвотой рубаху (сотрясение мозга), Еремеев сразу же обнаружил кровоточащую пузырящуюся дырочку выше диафрагмы.
"Типичный клапанный пневмоторакс - уточнил он свой диагноз. - Герметизировать входное отверстие… Кусочек бы пластыря…"
Жизнь этого незнакомого человека висела сейчас не на волоске - на лоскутке лейкопластыря. Кавказец делал судорожные попытки вдохнуть, но свежий майский воздух был ему недоступен. Кем бы он ни был в своей жизни, но сейчас он представлял собой дырявые меха воздушного насоса, нуждавшиеся в банальнейшей заплате.
Еремеев оглянулся по сторонам. Карина все еще стояла перед ним с пакетом ваты. Пакет! Полиэтиленовый пакет… Он вытряхнул из него вату, сложил вдвое, сполоснул водкой и плотно прижал к пулевой пробоине в груди. Раненый втянул воздух и наконец-то наполнил легкие, воистину, эликсиром жизни. Жизнь… Как легко ее выпустить из бренного сосуда…
Теперь надо было чем-то перебинтовать импровизированный пластырь. Еремеев велел Карине прижимать пакет, вытащил у кавказца из брюк ремень, и, сделав из носового платка прокладку, притянул ее вместе с полиэтиленом. Получилось. Кавказец дышал. И даже пришел в сознание. Еремеев привалил его спиной к днищу опрокинутого "рафика".
"Промедола бы… Щас тебе".
- Ехать сможешь? - крикнул он "ирокезу", сокрушенно рассматривающему покореженный радиатор и смятое крыло.
- Да вроде бы…
- Вези этих двух в больницу. Тут за переездом на спуске к Абрамцеву…
- Да знаю я.
- Номер "мазды" не заметил?
- Нет. Да это ивантеевская мафия. Они с хотьковскими давно уже разбираются… Как с машиной-то? Брать будете?
- Отремонтируешь - возьму. Справишься обо мне на Вокзальной, в доме десять.
Подъехал милицейский мотоцикл.
- Что стряслось, граждане? Кто стрелял? - затараторил гаишный лейтенант, вылезая из коляски.
- Пусть раненых отвезет, - кивнул Еремеев на парня. - Я расскажу…
Разложили сиденья, уложили пострадавших, "волга" двинулась в город.
- Это ваш кортик? - вскинулся лейтенант. - Разрешение на ношение есть?
- Нашел топор под лавкой! Ты бы тех искал, кто с автоматами средь бела дня разъезжает.
- Я сам знаю, кого мне искать. Документы!
Еремеев протянул ему следовательское удостоверение. Хорошо не успел сдать. Да и сдавать, похоже, не стоит. Дубликат надо сделать. Такая ксива по нынешним временам дороже паспорта.
- Куда следуете, товарищ капитан?
- По назначению.
- Надо бы протокольчик составить.
- Пиши. "Мазда" голубого цвета нагнала "рафик" при въезде в город в четырнадцать часов десять минут…
Глава восьмая
ХОТЬ КОГО В ХОТЬКОВО НЕ ПРИНИМАЮТ
Отделавшись от гаишника и смыв с рук кровь в придорожной Воре, Еремеев, взвалив на плечо Каринину сумку, вошел в монастырские ворота с одиноко дремлющим каменным львом, невесть как занесенным в хотьковскую глухомань.
- Ну денек выдался! Что твой триллер…
- А ты, Петя, ничего мужик.
- Да не Петя я. Олегом зовут. Питон - это кличка. Двойная кликуха - по матери я Капитонов, сокращенно - Питонов. А потом "питонами" нас звали, когда в Нахимовском училище учился. Питомцы. Питоны.
- А мне Петя больше нравится. Можно я тебя Петей звать стану? Боевой петушок.
- А ты, курочка, тоже ничего. Крови не боишься!
- Вообще-то боюсь. Только сегодня почему-то не боялась. Куда мы идем?
- Мы идем к моему другу. Зовут его Николай Васильевич. Как Гоголя. Гоголя знаешь? Был такой писатель…
- Да уж проходили в школе.
- Проходили, проходили да затоптали.
Тезка Гоголя жил в рубленом домике между Верхними вратами Покровского женского монастыря и железнодорожной станцией, на улице, носившей, как и все пристанционные улицы в маленьких российских городках, название Вокзальной.
Над тимофеевским домом - трехоконной избой с границей, обшитой в голубую "елочку", - высоко вздымалась хитроумная телевизионная антенна, придуманная и сработанная самим хозяином, недаром ведавшим связью в танковом полку. Бывший майор встретил гостей одетым весьма по-домашнему - в драной десантной тельняшке, в спортивных рейтузах, укороченных под правым коленом - и уже навеселе.
- Здорово, Олежек! А я уж думал ты забыл, какой сегодня день!
- А какой день? Седьмое мая. Понедельник. Очень тяжелый день, - отвечал Еремеев, сбрасывая на крыльцо тяжеленную Каринину сумку. Кирпичей, что ли, она туда наложила?
- Сказал бы я тебе, кто ты есть после этого, да дама с тобой очень уж зажигательная, - радостно горланил Тимофеев, проводя москвичей в комнаты. - День радио сегодня, раз - братство бранных сыновей эфира! И два-с - мой второй день рождения. Кто мне правый мосол в Кандагаре оттяпал?! Он, девушка, он, изверг. Не смотрите, что он под интеллигента работает. Мясник и коновал! Зверь! Дай я тебя обниму, дорогой! Если б не ты…
- Да ладно! Я вот тебе бутылку вез - не довез.
- Одну?
- Одну.
- Одна, брат, не размножается. Давайте к столу. У меня картошка с немецкой тушенкой. Огурчики собственного засола и водочка из старых запасов - "Русская".
Пить Карина наотрез отказалась, упросила постелить где-нибудь и рухнула как подкошенная на тахте в отведенной ей комнате.
- Кто такая? - громким шепотом спросил Тимофеев, когда они вернулись к столу.
- Знакомая. Потом расскажу.
- Но ты - топор-хопер-бобер! Классных девочек снимаешь… А я, брат, отпрыгался…
- Погоди, мы тебе еще такую хозяйку найдем.
- Кто на мой пенсион позарится? Ты смотри, государство платит мне за мою ногу - если по живому весу брать - как за десять килограммов свинины на рынке.
Нет, ты пойми, меня как свинину оценили. Приравняли к кабану. Меня! Майора, академию кончил! Учился больше, чем жил. Воевал, сам знаешь как… Объясни ты мне, что ж у нас за гу-су-дарствие такое, а? Что за родина, которая своих сыновей на свинину переводит?
- Не путай, Коля, два понятия - родина и государство. Оказывается, они могут и не совпадать.
- Как так?
- Суди сам: родина - это твоя земля, дом, река, люди, среди которых ты вырос. Пушкин. Сергий. Лавра. Свято-горье…
- Да понятно, не учи меня родину любить.
- А государство - это машина, это агрегат, надетый на родину либо как сверхмощный доильный аппарат, либо как, скажем, лечебный аппарат Илизарова. Либо эта машина твою родину в люди вывозит, либо давит, как танк.
- Согласен. Зачет. Убедил. Тогда скажи вот что. Как законник скажи. Представитель, так сказать, правоохранительных органов. Вот вы это право охраняете, охраняете. А преступность растет. И еще как растет-то. В кого ни ткни - тот вор, тот взяточник, тот бандюга, а этот фарцовщик, а та - путана. Хреново что-то охраняете! Тогда посылай свою контору на все четыре да приходи ко мне с концами. Веломобили будем клепать. Людям польза.
- Уже бросил. Рапорт подписали.
- Ай молодец! Ай хвалю! Послушался-таки старого еврея. Давай выпьем за новую жизнь.
- А что касается роста преступности, то это следствие несовпадения государства и родины.
- Умно загнул.
- У нас ведь в России народ веками привык видеть в государстве давилку, ненасытную притом. Дай, дай, дай… Подати, налоги, оброки, повинности… И притом никакой ощутимой помощи, никакой защиты - ни от чиновника, ни от конокрада. Или там от автоугонщика. Ладно, от Наполеона с Гитлером худо-бедно отбились. Да и народ горой встал, кровью залил, телами завалил. А сколько оно, это государство, само войн спровоцировало? Один Афган чего стоит.
- Афган не тронь.
- А финская, а Чехословакия, а Чечня…
- Тебя послушать, ты как анархист рассуждаешь. Что ж, государство и не нужно совсем?
- Нужно, конечно. Но такое, чтоб я знал, что на мои кровные, которые я в налог отдаю, построили новый мост в Хотькове, а не загородную виллу очередному мэру.
- Так на то вы и приставлены, правоохранительные органы!
- Все это так. Но я отвечаю тебе на твой вопрос. Народ веками видел в государстве только пресс, и веками этому прессу сопротивлялся. Государственное? Тащи, грабь. Урвал - молодец! Обманул чинарика? Бумагу, справку подделал - так и надо! Режь подметки на ходу, парень, они государственные. У государства всего много. Все равно отберут. Оно вчера, а ты сегодня. Оно днем, а ты ночью. Вот такая психология нам уже в кровь вошла, в гены. Выросли поколения - носители антиправового сознания. Вот тебе и рост. Вот тебе и всплески криминала.
- Но мы-то кровь за что проливали - за народ? За государство? Или за криминал?
- За криминальное государство.
- Ну, хватил! Как настоящий демократ сказанул.
- Брежневское Политбюро - типичная бандгруппа от политики. Над законом себя поставили. Творили, что хотели. Разворовали всю страну.
- А я тебе так скажу - не надо было СССР разваливать!
- А кто его развалил, по-твоему, Ельцин? Горбачев?
- Кто же еще? С него, меченого, и началось, в муравейник его жопой!
Еремеев выскочил из-за стола, заходил по комнате.
- Тебя послушать, Горбачев - супербогатырь. Пришел и державу развалил. Кишка тонка одному человеку такую махину развалить. Сама рухнула. Час ее пришел. С семнадцатого года все разваливали, развалить не смогли.
- Но ведь жили же!
- На нефтедоллары жили! Сырье продавали, тем и жили. Когда страна торгует своей природой, она ничем не лучше проститутки, которая телом приторговывает!
Тут вскочил и Тимофеев, заковыляв на протезе по другую сторону стола.
- А позвольте вам меж глаз врезать, сэр! Что, СССР великой державой не был?! Или мы в космос корабли не запускали? Или атомные подлодки не строили? Или танки хреновые были? Весь мир в кулаке держали!
- Великая держава, говоришь?! А хлеб у Америки покупали! Хороша великая, сами себя прокормить не могли. Это тоже абсурд - наводим ракеты на того, у кого хлеб берем!