А потом появилась Сини и перебила его благочестивые мысли. Он увидел ее обнаженное тело на нагретой летним солнцем кровати… Представил, как она лежит, свернувшись калачиком и подтянув колени к лицу, а ее темные волосы рассыпались, словно лучи солнца, кругом по подушке и плечам. Эта картина наполнила его нежностью другого рода, может быть, даже тем самым ощущением беззаботного счастья, абсолютной и безграничной любви, которое он испытал за завтраком пару часов назад. Вскоре он стал вспоминать разговор о том, как они предадутся любви на лоне божественной природы… если только им удастся удалиться от детей на какое-то расстояние. Раньше это получалось очень здорово. Он начал вспоминать разные моменты… Как они любили друг друга в лодке прошлым летом на Веймарне. Прямо посреди озера, и только чайки и небо были свидетелями их счастья… А в другой раз рано утром высоко в горах Греции, а внизу ласково шумело лазурное Средиземное море. Не говоря уже о пляже в местечке Лагуна Монда – это было еще до рождения Барта, фактически в одну из самых первых встреч… Они лежали в теплой, густой темноте ночи, и легкий горный ветер, как любовные кущи, овевал ее тело, ее невероятно нежную кожу, ее…
Он вздрогнул от неожиданно зазвучавшей органной музыки. Возможно, она и должна была разбудить некоторых задремавших прихожан внутри церкви. Он открыл глаза и помотал головой. Запели псалом; усиленный микрофоном баритон священника раздавался из открытого окна и, минуя листву деревьев, поднимался прямо в небесные сферы… чтобы там его немедленно услышал и возрадовался непосредственный адресат, для которого, совершенно естественно и несомненно, он и предназначался.
"Аллилуйя", – подумал Мюнстер и зевнул.
Он посмотрел на часы. Двадцать семь минут. Пора. Он встал на ноги. Прошел прямиком через кладбище, минуя дорожку, перепрыгнул через каменную изгородь и оказался у машины. Едва он открыл дверь и собрался сесть за руль, как увидел комиссара. Чуть наклонившись вперед, Ван Вейтерен огибал угол кладбища. Он являл собой жуткое зрелище: рубашка ниже пупка расстегнута, на голове вокруг лысины повязан красный носовой платок, под мышками темнеют пятна пота, а цвет кожи говорит о довольно высоком давлении, но, несмотря на все это безобразие, на его лице можно было уловить выражение удовлетворения. Что-то вроде сдерживаемой довольной гримасы, которую ни с чем невозможно спутать. По крайней мере, человеку, который провел с ним вместе столько времени, сколько Мюнстер.
– Ну что ж, – сказал он. – Я как раз собирался за вами ехать. Как дела?
– Неплохо, – ответил комиссар и снял с головы носовой платок. – Чертова жара.
– Мне показалось, вас не было довольно долго, – осмелился заметить Мюнстер. – Там что, действительно что-то было среди этого хлама?
Ван Вейтерен пожал плечами:
– Кое-что было. Поговорил еще с парой соседей по дороге сюда. Выпил пива у Шермаков. Да-да. – Он вытер пот со лба.
Мюнстер ждал, но больше ничего не услышал.
– Есть зацепки? – спросил он наконец.
– Хм… – ответил Ван Вейтерен. – Думаю, что да. Поехали?
"Как обычно, – подумал Мюнстер и сел за руль. – Точно, как всегда".
– И что за зацепки? – настаивал он по дороге, когда обдуваемое ветром из открытого окна лицо комиссара приобрело свой обычный цвет.
– У меня есть идея, кто мог это сделать, – ответил Ван Вейтерен. – Идея, запомни это, интендант! Я не утверждаю, что знаю что-то.
– И кто это? – спросил Мюнстер, хотя прекрасно знал, что напрасно.
Вместо ответа комиссар откинулся на спинку сиденья, высунул из окна локоть и начал насвистывать мелодию из "Кармен".
Мюнстер увеличил скорость и включил радио.
Часть IX
11 сентября 1981-го
33
Никто не смог бы упрекнуть ее в том, что она не пришла заранее.
Она начала ходить вокруг торгового центра уже в половине девятого; конечно, он обычно управлялся к пятнадцати минутам десятого или к половине, что-то в этом роде, но, естественно, всегда лучше иметь небольшой запас. В этом случае тоже, а Рената ясно дала понять, что не собирается долго ждать свои деньги.
Проклятые две тысячи гульденов. Несколько лет назад она легко могла заработать в два раза больше… Она бы просто сейчас открыла сумочку, достала пачку банкнот, швырнула их этой долбаной шлюхе и велела засунуть остаток в задницу.
На самом деле можно было бы оставить Ренату с носом – она от нее не зависит. Но она зависит от Рауля, а Рената теперь была его женщиной. По крайней мере, на данный момент. А без него она скоро останется и без работы, и без квартиры, это уж точно, и тогда, черт возьми, ей придется все делать самой… Ей и раньше приходилось начинать все с нуля, но все же сейчас не хотелось терять такую комфортную, налаженную жизнь. Без сомнения. Нормальную жизнь в преддверии надвигающейся зрелости…
Поэтому, наверное, все же стоило наскрести эти деньги. До вчерашнего вечера она не понимала, насколько серьезно некоторые смотрят на эти вещи, поэтому сейчас несколько торопилась. Голос Ренаты звучал по телефону совсем не как всегда; в этот раз обычных извинений оказалось недостаточно, и это было ясно как белый день.
Две тысячи гульденов. В пятнадцать минут одиннадцатого в "Роте Моор". А иначе она пропала.
Да, в общем и целом, условия именно такие.
Она позвонила трем или четырем знакомым, но конечно же безрезультатно. Она собрала сотню или две, если так продолжать, можно найти и больше, но когда времени почти двенадцать – звонить уже неприлично.
И еще был Лео Верхавен. Она подумала о нем как о возможном спасении сразу после ультиматума Ренаты – может, это лучший вариант.
Лео.
Но у него нет телефона.
Вот так всегда, когда это нужно.
Она убедилась, что машина стоит на обычном месте. То есть на парковке для грузовиков на Крегерлаан. Она обошла вокруг площади и торгового центра, но не нашла его… Нужно было встретиться с ним как будто случайно. Просто приятная неожиданность… Наверное, так крутится вокруг горячей каши кошка.
Или лучше сразу перейти к делу? Трудно решить. Верхавен не из тех мужчин, с которыми легко договориться.
Она заняла позицию у памятника на Звилле, откуда было видно и машину и площадь. Села на скамейку под статуей Торреса, закурила и стала ждать. Из-за крыш домов выглянуло бледное осеннее солнце и ласково пригрело своими лучами ее спину и затылок, отчего появилось некоторое чувство уверенности, несмотря ни на что. Она вдруг снова стала солнечной кошкой или, скорее, пантерой, и, замечая брошенные украдкой взгляды проходящих мужчин, она автоматически стала приводить себя в должный вид: сняла шарф, расстегнула верхнюю пуговицу блузки, раздвинула колени на то самое расстояние, на которое любой мужчина, достойный так называться, обратит внимание, даже не задумываясь над этим…
"Это я, – подумала она. – Я создана для этого, и в этом мне нет равных среди всех женщин мира".
Она понимала, что преувеличивает, но в этот момент максимальная уверенность в себе была ей необходима.
Она посмотрела на часы.
Без двадцати десять.
Ей оставалось жить меньше двух часов.
Он появился без пятнадцати.
Она быстро поднялась. Наискосок пересекла улицу и столкнулась с ним, как раз когда он выходил из-за угла.
– Лео! – воскликнула она, и решила, что его имя прозвучало именно настолько радостно-удивленно, насколько она этого хотела.
Он остановился. Кивнул в своей обычной, несколько мрачной манере. Как будто она прервала некие важные размышления или интересный ход мысли. Но, во всяком случае, уголки его губ чуть дрогнули в улыбке. Возможно, надежда есть.
Она подошла ближе и положила руку ему на плечо. Продолжая улыбаться. Они встречались… она быстро подсчитала в уме… шесть раз. Он был горячим типом, не интересовался прелюдиями, романтикой и тому подобным. Такого легко завести, но трудно впоследствии справиться, как любила говорить ее подруга Нелли.
– Ты куда? – спросила она.
Верхавен пожал плечами. Явно никуда. По крайней мере, ничего особенного.
– Может быть, пообщаемся?
– Сейчас?
– У меня через несколько минут встреча с подругой, как насчет потом?
Он снова пожал плечами. Не очень хороший признак, но выбора все равно нет.
– У меня небольшие проблемы.
– Правда?
Она заколебалась. Приняла грустный вид и стала поглаживать его плечо.
– Что за проблемы?
– Нужно немного денег.
Он не ответил. Отвел взгляд от лица и посмотрел вдаль поверх ее плеча.
– Ты мне не поможешь?
Все-таки довольно удачная реплика. Точно выверенная пропорция унижения и гордости.
– Сколько?
– Две тысячи гульденов.
– Иди к черту.
Земля ушла у нее из-под ног.
– Пожалуйста, Лео…
– У меня нет времени.
Она дотронулась до него и второй рукой. Приблизила лицо к его лицу:
– Послушай, Лео, это очень важно. Я тебе все верну до последнего…
– Отпусти меня! – Он освободился; она сделала шаг назад, закусила верхнюю губу и всего за пару секунд смогла выдавить слезы.
– Лео…
– До свидания. – Он отодвинул ее в сторону на тротуар и прошел мимо. Сначала по Звилле, а потом свернул на Крегерлаан.
Черт побери!
Черт! Черт! Черт!
Слезы стали почти настоящими. Она несколько раз топнула ногами и сжала зубы. Черт побери!
Рядом с ней остановилась машина. Водитель наклонился в ее сторону и открыл окно:
– Поедешь со мной?
Она, не задумываясь, открыла дверь и села рядом.
Вытерев слезы протянутым ей платком, разглядела, кто это.
Она посмотрела на часы.
Без десяти десять.
Может быть, все еще образуется.
Часть Х
23–28 мая 1994-го
34
– Мы это дело приостанавливаем!
Начальник полиции оторвал сухой лист от своего фикуса.
Ван Вейтерен вздохнул, глядя на фигуру Хиллера в синем костюме на этом пышном зеленом фоне. "Черт побери, – подумал он. – Хотя на самом деле это совсем не удивительно".
– У нас есть более важные дела.
Новый лист фикуса подвергся тщательному изучению. Комиссар отвел глаза в сторону. Начал рассматривать наполовину изжеванную зубочистку, ожидая продолжения, но оно не последовало. По крайней мере, не сразу. Хиллер сдвинул очки на лоб, продолжая ощупывать листья растений. Ван Вейтерен снова вздохнул; ботанические пристрастия начальника полиции уже давно стали постоянным и насущным предметом обсуждения сотрудников. На этот счет имелось несколько теорий. Одни утверждали, что этот феномен призван замещать увядшую любовную жизнь – утонченная госпожа Хиллер, видимо, отлучила его от себя после рождения пятого ребенка, в то время как другой лагерь считал, что зеленый пейзаж должен просто-напросто камуфлировать множество потайных микрофонов, которые записывают каждое слово, произнесенное в этом строгом и торжественном штабе. Инспектор Маркович из следственного отдела иногда выдвигал так называемую теорию побочного эффекта активного приучения к горшку, но большинство, включая Ван Вейтерена, довольствовались констатацией факта, что начальник был бы намного лучшим садовником, чем полицейским.
"Садовник в костюме? – думал он, засовывая зубочистку в складку между сиденьем и подлокотником кресла. – Почему бы и нет? Чем больше времени Хиллер посвящает своим комнатным растениям и чем меньше он вмешивается в работу, тем лучше, конечно".
"Пусть обезьяна потешится в джунглях, – обычно говорил Рейнхарт. – Так оно спокойнее".
Но на этот раз обезьяна решила вмешаться. Ван Вейтерен осторожно почесал свой шрам.
– Чушь, – высказался он.
Так как сказанное явно требовало ответа, Хиллер повернулся лицом к собеседнику:
– Что ты имеешь в виду?
– Мне нужно выразиться точнее? – спросил Ван Вейтерен и высморкался.
Насморк появлялся и исчезал по нескольку раз в день. Может быть, у него аллергия на эти странные растения, а может, это от столкновения с действительностью после такого долгого пребывания в больнице. Но конечно же одно другого не исключало.
Начальник полиции вернулся на свое место за столом.
– У нас есть труп, – начал он. – Без головы, рук и ног…
– А еще без кистей и стоп, – уточнил Ван Вейтерен.
– Девятимесячной давности на настоящий момент. Через пять недель работы нам удалось установить, что, возможно, это тело Леопольда Верхавена, дважды осужденного и отбывшего срок за убийства. Одного из самых известных преступников страны. А в остальном ничего. – Хиллер посмотрел на комиссара, который как раз в этот момент сворачивал носовой платок. – Единственная теория, которая хоть как-то выдерживает критику, это версия о тюремной истории. Кто-то из бывших заключенных дождался его освобождения и по какой-то причине его убил… Возможно, в драке, а может, и просто случайно. В любом случае, с нашей стороны будет безответственно тратить на это дело средства, мы и так уже достаточно потратили. У нас есть более важные дела, не в пример подобным случаям, произошедшим где-то на задворках.
– Чушь, – повторил Ван Вейтерен.
Хиллер сломал скрепку:
– Не будет ли комиссар так любезен объясниться?
– С удовольствием, – ответил Ван Вейтерен. – Тебе ведь поступали сигналы? Так?
– Какие сигналы?
– О Верхавене.
Начальник полиции поднял брови и сделал вид, что ничего не понимает. Ван Вейтерен фыркнул.
– Ты забываешь, с кем разговариваешь, – сказал он. – Ты слышал о бритве Климке?
– Бритве Климке?
Удивление Хиллера стало неподдельным.
– Да. Это простые правила ведения цивилизованного и интеллигентного разговора.
Хиллер молчал.
Перед тем как продолжить, Ван Вейтерен откинулся на спинку кресла и на пару секунд закрыл глаза. "Да, его нелишне будет хорошенько пропесочить, – подумал он. – А то с ним этого давно не случалось".
Он откашлялся и начал:
– Основная суть в соблюдении баланса. Ты не можешь требовать от собеседника больше, чем готов дать сам. Руководящие работники, представители власти и обычные карьеристы любят блистать некой демократической полировкой… Один дьявол знает, зачем им это нужно на самом деле, хотя в средствах массовой информации это выглядит неплохо… Они просто-напросто отдают приказания, но им хочется обставить это как обоюдные размышления или хотя бы беседу. В этом есть какое-то мрачное наслаждение, даже старые корифеи нацизма пользовались подобным приемом при произнесении речей: голосу придавали мягкий, отчески понимающий тон, затягивая шелковую удавку… Но только ты не принимай это как личное…
– С меня довольно! – прошипел начальник полиции. – Объясни, какого дьявола ты хочешь! И будь добр, как можно яснее.
Ван Вейтерен вытащил из нагрудного кармана новую зубочистку:
– Если и мне будет дан ясный ответ.
– Разумеется, – заверил Хиллер.
– Хорошо. Тебе нужно отвечать только "да" и "нет". На мой взгляд, все выглядит так: Леопольд Верхавен убит. Всем заинтересованным лицам – в особенности суду, полиции, общественности, с ее глубочайшим уважением к нашей более или менее успешно функционирующей правоохранительной системе, и всем остальным, – вообще всем будет чертовски удобно и выгодно, если мы сочтем это дело не более чем историей, разыгравшейся где-то на задворках. Просто нужно поставить прочерк. Забыть и жить дальше. Наплевать на этого старого, расчлененного крестьянина. Если вместо этого мы сосредоточимся на сохранении общественного порядка и прочих мифических штук..
– Но… – начал было Хиллер.
– Но здесь есть одно "но", – не позволил ему ответить Ван Вейтерен.
– Какое же?
– Это не история с задворок.
Хиллер промолчал.
– Леопольда Верхавена убили, потому что он был невиновен в обоих убийствах, за которые его осудили, и потому что он знал, кто настоящий убийца.
Прошло десять секунд. Внизу в церкви Аудескерк начали бить часы. Хиллер опустил сцепленные в замок руки на стол с ковриком из свиной кожи.
– Ты можешь это доказать? – спросил он.
– Нет, – ответил Ван Вейтерен. – И не смогу, если мы прекратим расследование.
Хиллер потер большими пальцами рук один о другой и одновременно нахмурил лоб.
– Ты и сам прекрасно все понимаешь, не хуже меня, – сказал он наконец. – В некоторых случаях… в некоторых случаях, значит, нужно в первую очередь ориентироваться на пользу для общества. Если даже ты, вопреки всем ожиданиям, найдешь настоящего убийцу, кому от этого станет лучше?
– Мне.
– Ты не считаешься, – ответил Хиллер. – Возьми всех имеющих отношение к этим историям и проанализируй, кому раскрытие дела принесет пользу. Ну? Давай посмотрим! Убитым женщинам? Нет! Верхавену? Нет! Полиции и суду? Нет! Общественности? Нет!
– Убийце? Нет! – продолжил Ван Вейтерен. – Не забывай и о нем. Он будет очень доволен, если ему удастся избежать наказания. Три убийства, и не попался… неплохо. Действительно, очень неплохо!
Хиллер надел очки. Наклонился вперед и несколько секунд помолчал.
– Нет другого убийцы, кроме Верхавена, – сказал он с ударением на каждом слове. – Дело мы приостанавливаем за отсутствием доказательств. Приостанавливаем!
– Ты приказываешь мне оставить на свободе тройного убийцу?
Начальник полиции не ответил, а снова откинулся на спинку кресла. Комиссар поднялся. Немного постоял, держа руки в карманах и качаясь с носков на пятки и обратно.
Он качался и ждал.
– Ты уверен, что дело действительно обстоит так, как ты говоришь? – спросил Хиллер наконец.
Ван Вейтерен покачал головой:
– Я это чувствую. Но пока не знаю.
– И чувствуешь, кто это?
Ван Вейтерен кивнул и стал медленно пробираться к двери. Начальник полиции снова потер большими пальцами один о другой, уставившись взглядом в стол.
– Подожди немного, – сказал он, когда комиссар уже взялся за ручку двери. – Если ты… да, если ты и правда найдешь что-то, что можно будет довести до суда, то, конечно, это совсем другое дело. Хуже всего будет, если мы заварим кашу, которую потом не сможем расхлебать. Обвиняемый, которого оправдает суд… Попробуй представить себе эту ситуацию. Полторы тысячи журналистов сначала трубят о коррупции суда в случаях Верхавена, а потом о непрофессионализме, злоупотреблении властью и черт знает о чем еще… Если нам придется отпустить настоящего убийцу на свободу из-за отсутствия доказательств. Ты это понимаешь? Ты понимаешь, какой это будет скандал?
Ван Вейтерен не ответил. Начальник полиции посидел немного молча, потом, сжав зубы, завел свои часы. После чего встал и повернулся к комиссару спиной:
– Тебе придется заниматься этим самому. Мюнстер с сегодняшнего дня работает в группе Рейнхарта… Я ничего не знаю.
– Это меня более чем устраивает, – сказал Ван Вейтерен. – Кстати, я еще на больничном.
– Надеюсь, ты также понимаешь, что, в случае чего, все шишки полетят не на тебя. Поэтому я не хочу вокруг этого лишних разговоров.
– Можешь на меня положиться, – заверил Ван Вентерей. – Можешь спокойно заниматься ботаникой. За садом надо ухаживать.
– Что? – не понял начальник полиции.
"Тяжелый случай", – подумал комиссар, выходя из кабинета.