– У Лео было не самое счастливое детство. Он рос очень одиноким мальчиком. С трудом учился в школе и непросто ладил с детьми, насколько я помню, но об этом вам лучше расскажут другие. Он все равно бросил учебу после шестого класса. Около года работал в кузнице с отцом, а потом переехал в Оберн. Просто взял и уехал… должно быть, у них с отцом произошла размолвка, но мы не знаем почему. Ему было всего лет пятнадцать-шестнадцать. Если не ошибаюсь, это произошло в тысяча девятьсот пятьдесят втором году.
– Кажется, в Оберне он зажил неплохо?
– Да, неплохо. Он не боялся никакой работы, а ее хватало в то время на всех. А потом он вступил в спортивный клуб и начал бегать.
– Заниматься легкой атлетикой, – поправил Юнг, который интересовался спортом. – Он был блестящим легкоатлетом, да, я, конечно, слишком молод, но я читал о нем. В беге на средние дистанции и дальше.
Госпожа Хугстра кивнула:
– Да, в середине пятидесятых у него было несколько хороших лет. Казалось, что всё идет как надо.
– Он, кажется, установил несколько рекордов? Национальный рекорд, вроде на полторы или на три тысячи метров, если я не ошибаюсь.
Она пожала плечами с несколько извиняющимся видом:
– Простите, инспектор, но я не очень интересуюсь спортом. Все равно потом эти результаты пропали.
Юнг кивнул.
– Да, это был довольно крупный скандал. Пожизненно дисквалифицирован; должно быть, для него это оказалось тяжелым ударом… ужасно тяжелым. Вы общались в тот период?
Госпожа Хугстра опустила глаза.
– Нет. Не общались. Ни я, ни брат, – ответила она и на некоторое время замолчала. Юнг ждал. – Но это не только наша вина. Лео сам так хотел. Он был одиночкой, ему нравилось быть наедине с собой… причем всегда, с самого детства. Конечно, хотелось бы, чтобы все сложилось иначе, но что мы теперь можем сделать? А тогда мы что могли? – В ее голосе вдруг появилась сильная усталость.
– Не знаю, – сказал Юнг. – Вы можете продолжать?
Она отпила немного чаю и возобновила рассказ:
– Лео все бросил и вернулся в Каустин. Купил этот дом – видимо, ему удалось скопить некоторую сумму… и работая, и при помощи спорта… Его осудили и за допинг, и за… Как это теперь называется? Нарушение спортивных правил?
Юнг снова кивнул.
– Я читал об этом, – сказал он. – Он попался на чемпионате Европы, когда упал в забеге на пятитысячеметровую дистанцию. Ему обещали в случае победы крупную сумму, разумеется, втайне… И тут в больнице обнаруживают амфетамин и что-то еще. Кажется, он был одним из первых, кого поймали в Европе на допинге. Но простите, госпожа Хугстра, продолжайте.
– Так что, он купил этот дом. Когда мы были детьми, его называли "Густая тень", не знаю почему. Конечно, стоит он несколько в стороне от других. Он пустовал пару лет. Полагаю, он купил его недорого. И начал заниматься курами. Лео работал в этой отрасли в Оберне и видел возможности… Он мог быть довольно предприимчивым, если хотел. Обладал чутьем к коммерции… – Она снова замолчала.
Юнг сделал глоток пива и спросил:
– А потом появилась Беатрис?
На ее лице отразилось отчаяние.
– Мы должны говорить и об этом, инспектор?
"Не знаю, – подумал он. – К тому же я пока не инспектор. И может быть, никогда им не стану".
– Может быть, всего пару коротких вопросов? – предложил он.
Он кивнула и сцепила руки на коленях. Он нащупал во внутреннем кармане блокнот, но снова решил подождать.
– Вы с ней встречались?
– Только когда она была маленькой. Я видела ее девочкой в Каустине. Они были ровесники… учились в одном классе.
– Она тоже не осталась в деревне?
– Нет. Она уехала, а вернулась через несколько месяцев после Леопольда. Вроде жила какое-то время в Ульминге… и бросила там мужа.
Юнг задумался. Он вдруг перестал понимать, что ему нужно на самом деле. К чему все эти расспросы и что они могут дать? Ведь не может же эта пожилая, бедная сестра Верхавена быть каким-то образом замешана в этом деле? Зачем сидеть здесь и мучить ее расспросами, заставлять вспоминать то, о чем она старалась забыть?
Хотя, конечно, никогда не знаешь.
– Она была красива? – спросил он наконец, когда пауза затянулась.
Она не сразу ответила.
– Да. С мужской точки зрения, она была очень красива.
– Но вы ведь ее никогда не видели.
– Только на фотографиях. В газетах.
Он сменил тему. Полностью.
– Почему вы так долго не обращались в полицию, госпожа Хугстра?
Он сглотнула:
– Я ничего не знала. Поверьте мне, инспектор. Я понятия не имела о том, что с ним случилось. Мы не поддерживали отношения… совсем… вы должны понимать.
– Вам не кажется странным, что ваш брат пролежал восемь месяцев мертвым и никто его не хватился?
– Согласна. Мне жаль… Это просто ужасно.
– Вы навещали его в тюрьме?
– Однажды на первом сроке. Но он решительно дал понять, что не желает дальнейших посещений.
– И вы с уважением отнеслись к его желанию?
– Да, с уважением.
– И ваш брат?
– Да. Он один раз попытался навестить его после второго раза, но Лео не захотел его видеть.
– Вы переписывались?
Он помотала головой.
– Но вы следили за домом?
– Нет, вовсе нет. У меня просто был ключ. Я была там два раза за последние двенадцать лет. Второй раз за неделю до его освобождения… Он написал открытку, в которой попросил оставить ему ключ.
– И на этом все?
– Да, – она посмотрела на него виновато, – боюсь, что на этом все.
"Тьфу ты, – думал Юнг через четверть часа, переходя наискосок улицу. – Надо не забыть позвонить сегодня вечером сестре. Так и правда жить нельзя".
Кстати, и Маурейн лучше тоже позвонить, если не просто так, то хотя бы по проводу блокнота с глоссарием.
Проехав уже несколько километров, Юнг вспомнил, что так и не спросил о несчастном случае с яичком, но, как ни размышлял над этим вопросом, он никак не мог понять, какое это может иметь значение. В любом случае для обсуждения этой детали можно воспользоваться телефоном.
И тогда не нужно будет сидеть так близко от нее.
"Видно, я все же немного стеснителен", – подумал он и включил радио.
16
По дороге в "Ульменталь" инспектор Роот почему-то задумался о расстояниях; позже он поймал себя на том, что эти мысли возникли, когда он проезжал Линзхаузен и бросил взгляд на названия "Каустин" и "Верен", помещенные на одном указателе.
Каустин – 16 километров.
Верен – 38 километров.
Хоть и в разные стороны, естественно. Каустин в направлении северо-запада, Верен скорее прямо на юг. Даже его зачаточных знаний геометрии хватило на то, чтобы рассчитать, что расстояние между этими населенными пунктами не меньше… пятидесяти километров.
Почему убийца решил бросить тело именно там? В Берене. Маленьком городке с… сколько их там? Двадцать пять тысяч жителей? Ну не более тридцати тысяч, это точно.
Чистая случайность?
Очень возможно. Если целью убийцы было отвезти тело как можно дальше от Каустина, чтобы связь с Верхавеном прервалась… да, тогда этого, наверное, достаточно. С другой стороны, естественно, большее расстояние послужило бы такой цели еще лучше.
Потому что похоже, что Верхавена действительно умертвили в собственном доме. Можно исходить из этого предположения? Или нельзя? В деле по-прежнему много неясного. Или он мог покинуть дом не замеченным соколиным взглядом фрау Вилкерсон? А вдруг это случилось в другом месте?
Разумеется, преступник тоже мог уйти. Например, ночью. Или через лес. Глаза имеет только дорога в деревню, да и сама деревня, конечно.
Верхавен вполне мог и сам добраться до Берена… или другого места… и там встретить убийцу. Без сомнения.
Он свернул на шоссе.
Следующий вопрос. Как? Как в таком случае он добрался в Верен… или куда-то еще?
Своей машины у него больше не было. Значит, автобусом или на такси, больше, наверное, нечем… А если так, то выяснить это будет не так уж сложно. По крайней мере, со временем.
Пока им удавалось держать на расстоянии средства массовой информации; конечно, это радовало, если принять во внимание обстановку вокруг расследования, но рано или поздно все равно придется прибегнуть к их помощи. И само собой, со временем сарафанное радио из Каустина разнесет слухи по округе. А вскоре новость распространится по всей стране, и это будет и хорошо, и плохо одновременно. Как всегда.
"Журналисты, они как коровье дерьмо", – говорил обычно Рейнхарт. Роот не то чтобы восхищался подобными высказываниями, но все же считал, что в них есть доля истины.
"Так что, если есть некий шофер, – думал Роот, – или водитель автобуса, который вспомнит пассажира, отправившегося из Каустина как-то августовским вечером или ранним утром, возможно, впрочем… почему бы и не в Верен, да, тогда бы, конечно, количество вариантов заметно сократилось".
Круг бы немного сузился.
Он поддал газу и похлопал по рулю.
На данный момент без ответа остается множество вопросов. И из каждого дурацкого вопроса вытекает по три новых. Или больше.
Как медуза Горгона, или как там ее звали.
"Ай, лучше подумать о чем-нибудь другом", – решил он и провел рукой по бороде. Или скорее ее пригладил.
Как там сказал де Брис? Издыхающий морской свин?
Зато до "Ульменталя" осталось восемнадцать километров. Надо будет перекусить на ближайшей заправке, хотя бы в этом нет никаких сомнений.
Кабинет директора тюрьмы Бортсмы был светлым, просторным и даже в некоторой степени уютным, благодаря украшенным спортивными дипломами и перекрещенными теннисными ракетками стенам. Сам Бортсма оказался плотным мужчиной в синей футболке поло, как предположил Роот, около пятидесяти лет, с загорелыми руками и молодящими его волосами цвета льна.
У большого панорамного окна с видом на верхний край тюремной стены, обрамленной колючей проволокой, и свободную долину за ней стоял красный пластиковый стол с легкими стальными стульями с желтыми и синими сиденьями. На одном из них сидел полноватый лысеющий мужчина с пятнами пота под мышками. Лицо его выражало недовольство.
Роот и директор тоже сели.
– Йоппенс, наш куратор, – представил его директор.
– Роот.
Они пожали друг другу руки.
– Инспектор хочет задать несколько вопросов о Леопольде Верхавене, – пояснил Бортсма. – Я подумал, что неплохо бы и Йоппенсу поприсутствовать. – Он кивнул в сторону куратора. – Пожалуйста, инспектор.
– Спасибо, – начал Роот. – Опишите его, пожалуйста, кратко.
– Да, – отозвался куратор, – если кого-то и можно описать кратко, так это его. Вы можете получить исчерпывающее описание за полминуты… в письменном виде на половине страницы.
– Вот как? – удивился Роот. – Что вы хотите этим сказать?
– Я наблюдал за Верхавеном на протяжении одиннадцати лет и за это время не узнал о нем ничего больше того, что мне стало известно в первую встречу.
– Одиночка, – пояснил директор Бортсма.
– Он вообще ни с кем не общался, – продолжил Йоппенс. – Ни с одним из заключенных, ни с кем на воле, ни с охранниками, ни со мной – ни с кем.
– Звучит необычно, – сказал Роот.
– Он мог просидеть все это время и в одиночной камере, – продолжил Йоппенс. – Ему это было безразлично. Полный интроверт. Чертовски зацикленный на самом себе… хотя, конечно, своеобразный.
– Он не нарушал дисциплину? – спросил Роот.
– Никогда, – ответил Йоппенс. – И ни разу не улыбнулся.
– Он принимал участие в мероприятиях?
Куратор покачал головой:
– Раз в неделю плавал. Два раза ходил в библиотеку. Читал газеты и брал книги… Не знаю, можно ли это назвать мероприятиями.
– Но вы, должно быть, с ним разговаривали?
– Нет, – ответил куратор.
– Он отвечал, когда к нему обращались?
– Конечно. Доброе утро, спокойной ночи и спасибо.
Роот задумался. "Да, стоило провести за рулем целый день ради этого, – подумал он. – Придется поговорить еще немного. Раз уж я здесь".
– Ни с кем близко не общался во всей тюрьме?
– Нет, – ответил Йоппенс.
– Ни с кем, – подтвердил Бортсма.
– Письма?
Куратор немного подумал.
– Получил всего два… Думаю, от родственников. Сам отправил открытку за пару недель до освобождения.
– За двенадцать лет?
– Да. Открытка была его сестре.
– Тогда свидания?
– Два, – ответил Йоппенс. – Вначале как-то приехал брат. Верхавен не стал с ним встречаться. Даже не вышел в комнату для свиданий… Я тогда еще не работал, но мне рассказывал мой предшественник. Брат прождал его там целый день…
– А второе?
– Простите?
– Второе свидание. Вы сказали, что их было два.
– Это была женщина. В прошлом году, кажется… или нет, года два назад.
– Что за женщина? – спросил Роот.
– Понятия не имею.
– Но к ней он вышел?
– Да.
Некоторое время Роот рассматривал ракетки и дипломы.
– Мне кажется, все это довольно странно, – сказал он. – У вас много таких заключенных?
– Ни одного, – ответил директор. – Я никогда не встречал ничего подобного.
– Чудовищное самообладание, – сказал куратор. – Мы говорили о нем с коллегами, все с этим согласились… то есть внешнее. Внутри, конечно, явно какая-то загадка.
Роот кивнул.
– Почему к нему такой интерес? – поинтересовался директор. – Или это нельзя разглашать?
– Не то чтобы… – ответил Роот. – Рано или поздно все станет известно. Мы нашли его убитым.
Тишина, которая повисла в комнате, напомнила Рооту внезапное отключение света.
– Это просто… – Куратор потерял дар речи.
– Но что, черт возь… – начал было директор Бортсма.
– Об этом не следует распространяться до поры до времени, – прервал его Роот. – Если нам удастся поработать еще несколько дней в спокойной обстановке, без охоты на нас журналистов, мы будем благодарны.
– Разумеется, – ответил Бортсма. – Как он умер?
– Мы не знаем, – ответил Роот. – У нас пока нет головы, рук и ног. Кто-то его расчленил.
– Ой, ой, ой, – сказал Бортсма, и Рооту показалось, что его загар поблек на пару тонов. – Это не тот ли, о ком писали газеты?
– Именно он.
– И когда же он умер? – спросил куратор Йоппенс.
– Уже довольно давно, – ответил Роот. – Он пролежал восемь месяцев, прежде чем его обнаружили.
– Восемь месяцев? – воскликнул Йоппенс и наморщил лоб. – Видно, это произошло вскоре после освобождения.
– Мы думаем, что в тот же день.
– Его убили в тот же день?
– Вероятно.
– Хм… – задумался Бортсма.
– Да, у нас тут все же в некотором роде безопасно, – заметил Йоппенс.
Повисла неловкая пауза. Роот почувствовал, что голоден, и подумал, почему ему, во имя всего святого, ничего не предлагают.
– Его отпускали на волю?
– Он никогда не просился, – объяснил Бортсма. – А мы никого не принуждаем.
Роот кивнул. О чем бы еще спросить?
– Значит, у вас нет никаких подозрений… – сказал он задумчиво, – никаких идей, кто бы мог желать ему смерти?
– А у вас есть? – спросил куратор.
– Нет, – признался Роот.
– И у нас нет, – сказал директор. – Ни малейшей догадки. Здесь он вообще ни с кем не общался. Ни по-хорошему, ни по-плохому… Видно, кто-то его поджидал.
Роот вздохнул:
– Видимо, так. – И на некоторое время замолчал. – Кстати, та женщина. Которая его навещала… в позапрошлом году… или когда там это было… Кто она?
Бортсма, посмотрев на куратора, сказал:
– Я не знаю.
– И я не знаю, – добавил куратор. – Надо посмотреть в журналах, если интересно.
– Почему бы нет? – согласился Роот.
Две сотрудницы архива довольно долго искали нужную запись, но в конце концов им удалось ее найти.
5 июня 1992 года. Пятница.
Анна Шмидт.
– Адрес? – спросил Роот.
– У нас его нет, – ответила та, что постарше. – Адрес не требуется.
– Только имя?
– Да.
Роот вздохнул:
– Как она выглядела?
Обе пожали плечами:
– Спросите об этом у охранников.
– Можно узнать, кто в тот день дежурил и кто мог ее видеть?
– Конечно.
Это тоже оказалось небыстро. Но Роот хотя бы успел заглянуть в столовую и купить пару бутербродов с сыром, пока они искали нужные фамилии.
– Вы Еммелин Вайгерс?
– Да.
– Вы дежурили пятого июня тысяча девятьсот девяносто второго года?
– Да, наверное.
– В тот день навестили Леопольда Верхавена. То есть это довольно-таки необычно.
– Да.
– Вы это помните?
– Да, хорошо помню.
– Но прошло почти два года.
– Я помню, потому что навестили именно его. Мы даже говорили об этом. Он был немного… особенный, вы, наверное, слышали.
– Его не навещали?
– Никогда.
– Вы можете описать посетительницу?
– Боюсь, что не очень хорошо. Не помню точно. Довольно пожилая, во всяком случае. Около шестидесяти, наверное… болезненного вида. Она была с клюкой.
– Вы бы ее узнали?
Она немного подумала:
– Нет, не думаю. Нет.
– Сколько они разговаривали?
– Точно не помню. Пятнадцать – двадцать минут, если не ошибаюсь. Не все время, это точно.
– Все время?
– Разрешается полчаса по правилам.
– Не было ли чего-то особенного, чтобы вам вспомнилось, когда вы об этом думаете? Какой-нибудь детали или чего-то еще?
Она подумала секунд десять.
– Нет, – сказала она наконец. – Ничего.
Роот поблагодарил и вышел.
Еще полчаса у него ушло на то, чтобы выйти из учреждения и добраться до дома номер четыре по аллее Раутенс в самом городке Ульменталь. Он припарковался у белого домика. Собрался с мыслями, вышел из машины и направился к выложенным камнем воротам. Позвонил.
– Да?
– Господин Шервуз?
– Да.
– Меня зовут Роот. Криминальный инспектор Роот. Я звонил вам.
– Входите. Или вы предпочитаете посидеть в саду? Погода сегодня хорошая.
– Да, с удовольствием.
– Красиво, когда цветут каштаны, – заметил Шервуз, наливая в два больших бокала пиво.
– Да, – согласился Роот. – Очень.
Они выпили.
– Что там насчет Верхавена?
– Вы дежурили, несли внешнюю вахту, как это называется, пятого июня тысяча девятьсот девяносто второго года. В тот день Верхавена навестила женщина. Конечно, прошло два года, но все же, может быть, вы ее помните?
Шервуз сделал еще глоток:
– Я именно об этом и подумал, когда вы позвонили. Она приехала на такси. Довольно пожилая. С трудом передвигалась… опиралась на костыли или на один костыль. Господи, это то, что мне запомнилось. Я могу ошибаться… вдруг это совсем другой человек?
– Почему вы вообще ее запомнили?
– Конечно потому, что она шла к нему.
– Вот как. Вы ее раньше не видели?
– Нет.