Запись была давняя, еще черно-белая. Но даже в таком скучном цветовом раскрасе молодая Екатерина Михайловна смотрелась обворожительно. Что же это была за оперетта? Я не очень хорошо знаю музыку этого жанра. Кажется, "Фиалки Монматра".
"Карамболина, Карамболетта", – распевала Екатерина Михайловна, сверкая ослепительно прекрасной улыбкой. Пышные юбки небрежно взлетали вверх, демонстрируя великолепные стройные ноги, и это движение, которое в любом другом исполнении могло выглядеть вульгарным, выглядело у нее чуть ли ни по-королевски.
И вся она была как сгусток яркого ослепительного света, как солнечный ветер, каким-то фантастическим образом залетевший на Землю.
"Боже мой! – подумала я в благоговейном ужасе, смешанном с восторгом. – Сколько же ей лет?!"
Хозяйка дома, словно услышав мои мысли, подняла красивую голову и посмотрела мне в лицо.
У нее были широко расставленные серые глаза, не потерявшие своей изначальной яркости.
– Вы мне кого-то напоминаете, – сказала Екатерина Михайловна задумчиво. – Не могу вспомнить, кого именно.
– Говорят, у каждого человека на этой планете есть двойник, – ответила я.
– Да. Немцы называют это "доппельгангер". Но "доппельгангер" – не только внешний двойник. Считается, что "доппельгангер" – это зеркальное отражение человека.
– Как это? – не поняла я.
– Ну, например, если оригинал злой, то двойник будет обязательно добрым. И наоборот.
Она снова рассмеялась своим чудесным негромким смехом. По-моему, она все еще вполне могла околдовать любого мужчину. Какого только пожелает.
– Простите, я вас задерживаю, – извинилась хозяйка дома и поставила стопку с недопитым виски на стол. – Итак… Чем могу служить?
– Расскажите нам о том человеке, – попросил Саша. – Об Авдееве.
– Его звали Володя. В театре его называли Волик. Впрочем, почему я говорю в прошедшем времени? – перебила хозяйка сама себя. – Волик жив?
– Мы не знаем, – ответил Саша.
Екатерина Михайловна молча кивнула.
– Волик был очень красивый мужчина, – сказала она все в том же прошедшем времени. Очевидно, прикинула в уме нынешний возраст Волика. – И при этом в нем не было ни малейшей слащавости. Он был невероятно сексуален и мужествен. Внешне, разумеется.
– Почему "разумеется"? – спросил Саша.
Екатерина Михайловна пожала плечами.
– Потому, что он был артистом! Да еще и тенором! Что это за профессия для мужчины, прости господи… Все мужчины-актеры, которых я знала, были очень женственны. Уж не знаю почему, но профессия накладывает печать на характер. Поэтому я ни разу не выходила замуж за актера. Мне их капризов и в театре хватало.
– А сколько раз вы были замужем? – не утерпела я.
– Пять, – ответила Екатерина Михайловна, ничуть не удивившись моему вопросу.
– Ого! – сказала я с уважением.
Хозяйка рассмеялась.
– Вы думаете, что это я мужей меняла? Ничего подобного! Они от меня сбегали примерно через год совместной жизни. Мало кто может выдержать жену-актерку. Только Лешенька продержался до конца. Леша – это мой последний муж, – объяснила она нам. – Он был врачом. Хирургом. Умер два года назад прямо на обходе. Сердце… Простите, я снова отвлеклась.
Екатерина Михайловна взяла стопку и отпила еще глоток.
– Так вот, Волик был удивительно красивым мужчиной. Женщины по нему с ума сходили. Возле служебного входа вечно толпы дежурили. Причем ждали именно его.
– Ему это нравилось? – спросил Саша.
– Он считал это вполне естественным, – спокойно ответила хозяйка. – Он даже представить не мог, что может быть иначе.
– Он вступал в близкие отношения со своими поклонницами?
– Разумеется! – ответила Екатерина Михайловна, высоко поднимая брови. – Он без женщин просто жить не мог! Причем знаете, что самое интересное? Мне кажется, его привлекали не столько интимные отношения с женщинами, сколько атмосфера постоянного преклонения перед его красотой.
– Только красотой? – уточнил Саша. – А перед его талантом?
– Вот здесь у Волика были шаткие позиции, – ответила хозяйка с некоторым сожалением. – Голосок у него был, но слабенький. Первые роли он не тянул, пел вторые партии. Мне кажется, его это раздражало. Жаль, что для мужчин тогда не существовало профессии фотомодели. Вот там Волик был бы на месте.
Екатерина Михайловна отпила глоток и договорила:
– Он был бы суперзвездой.
– Расскажите нам о его жене, – попросил Саша.
– О которой? – спросила Екатерина Михайловна самым будничным тоном.
– А у него их было много?
– Много, – подтвердила хозяйка дома. – Сначала он был женат на девочке из кордебалета. На Люсеньке Овчинниковой. Но этот брак быстро распался.
– А дети у них были?
– Нет. Люсенька хотела сделать карьеру, поэтому рожать не торопилась. Потом он женился на Танечке Марковой… Она у нас пела, только недолго. На гастролях познакомилась с одним влиятельным чешским политиком, ну и бросила Волика, не раздумывая… Разводы и браки с иностранцами тогда не приветствовались, но это был "свой" иностранец, к тому же из партийного лагеря… Так что шума поднимать не стали. Танечка быстро оформила развод и уехала в Прагу. По-моему, она и сейчас там живет. Пани… пани…
Екатерина Михайловна пощелкала длинными пальцами с красивыми ухоженными ногтями.
– Забыла, – сказала она виновато.
– Неважно, – отмел Саша неизвестную нам пани. – Детей у них, насколько я понял, тоже не было?
– Не было, – подтвердила хозяйка. – А! Вас интересуют браки с детьми!
– Честно говоря, да, – признался Саша.
– Тогда только та, последняя его московская жена. Как же ее звали?
Екатерина Михайловна задумалась.
– Кажется, Зина…
– Она работала в театре? – спросил Саша.
– Нет, она работала на ткацкой фабрике, – ответила Екатерина Михайловна с непроницаемым выражением лица.
– Вот как? И где они познакомились?
– Она была "девушкой из толпы", – ответила Екатерина Михайловна с улыбкой. – Стояла возле служебного входа, караулила Волика вместе с другими поклонницами. А как они познакомились, я не знаю.
– Вы с ней общались?
Екатерина Михайловна пожала плечами.
– Шапочно… Она, конечно, приходила в театр, бывала за кулисами… Но говорить нам было не о чем.
– Искусство ее не интересовало?
– Ее интересовал Волик.
– Понятно.
Саша задумался.
– Какой у нее был характер? – спросил он. – В самых общих чертах?
Екатерина Михайловна прикусила нижнюю губу и задумалась.
– Помните картину "Боярыня Морозова"? – спросила она неожиданно.
Саша удивился.
– Помню, только не очень подробно.
– Саму героиню помните? Такая черная ворона на снегу? С задранной рукой и двуперстием?
Саша посмотрел на меня.
– Я помню ее очень хорошо, – пришла я ему на выручку.
– Ну, вот! – обрадовалась Екатерина Михайловна. – Значит, вы себе представляете жену Волика. Зина была вылитая боярыня Морозова.
– Внешне? – уточнил Саша.
– И характером, – невозмутимо ответила Екатерина Михайловна. – Она упертая была до фанатизма. Если ею овладевала идея, она готова была ради нее идти на все. Даже на смерть.
– И этой навязчивой идеей стал Волик?
– Да. Она по нему с ума сходила. Караулила каждый его шаг, даже на гастроли пыталась с нами ездить. Сопровождала мужа, как собачка с чемоданом.
– Почему с чемоданом?
– Потому что багаж всегда носила она, – объяснила Екатерина Михайловна. – Волик шел впереди, налегке, как восточный мужчина, а сзади трусила Зина с поклажей.
– По-моему, он хорошо устроился, – заметил Саша.
– Не скажите. Зина требовала абсолютной верности, а Волик на такой подвиг не был способен. Понимаете, со временем атмосфера преклонения выдыхается, остается только скучная домашняя рутина. Волик просто не мог дышать этим отравленным воздухом. Он должен был непрерывно купаться в преклонении. А Зина пыталась загрузить его какими-то обязанностями: деньги зарабатывать, с сыном гулять, вовремя домой приходить, ходить с ней в кино, в гости… Он этого не умел и не хотел уметь. Волик был человек-праздник. Как только женщина переставала ему этот праздник обеспечивать, Волик немедленно находил другую женщину. Но возле Зины он продержался долго. Как сам говорил, "пробыл в рабстве десять лет".
– Почему?
– Боялся, – объяснила Екатерина Михайловна. – Тогда с разводами строго обстояло, тем более, если были дети. Волика могли уволить с работы, не пустить на гастроли… Зина ему постоянно грозила то месткомом, то профкомом, то партийным комитетом. Вот он и сидел у нее под каблуком, хотя внешне все выглядело наоборот: заботливая жена, носившая мужа на руках.
– И как же он осмелился ее бросить?
– Он уехал в другой город, – ответила Екатерина Михайловна.
– В какой?
– Не помню. В какой-то провинциальный.
Она приложила руку ко лбу.
– Самара, Смоленск…
– Саратов, – подсказал Саша.
Екатерина Михайловна отняла руку от лица.
– Да… кажется, – ответила она неуверенно. – Похоже, что в Саратов. Он познакомился с какой-то девушкой еще на гастролях. Ну, и переехал к ней. Можно сказать, просто сбежал от Зины.
– И бросил театр? – удивился Саша.
– Там тоже был музыкальный театр. И там, кстати, Волик играл главные роли. Такой сильной конкуренции, как в столице, у него не было.
– И как отреагировала Зина на его отъезд?
– Не знаю, – ответила Екатерина Михайловна. – Больше она в театр не проходила. Но, насколько я себе представляю ее характер, она наверняка стала считать его злейшим врагом. И наверняка не давала сыну общаться с отцом. Хотя не думаю, что Волик от этого страдал. Он не был слишком заботливым папочкой. У него вся любовь уходила на себя самого.
Она подумала и добавила:
– А жаль. У него был прелестный мальчик. Очень похожий на Волика. Такие же огромные синие глаза…
Она посмотрела на меня с интересом и сказала:
– Вот почему вы показались мне знакомой! У вас глаза как у Волика! Только у него глаза синие, а у вас…
Она наклонилась поближе ко мне. Вблизи я увидела, что кожа у хозяйки тонкая и сухая как пергамент.
– А у вас…
Она не договорила. Что ж, зрение у нее до сих пор прекрасное.
– А у меня контактные линзы, – ответила я весело. – Настоящий цвет – синий.
Екатерина Михайловна медленно откинулась на спинку кресла.
– Вы… не родственники? – спросила она.
– Нет, – ответила я. – Просто у каждого человека на этой планете есть двойник. Знаете? Немцы называют его "доппельгангер"…
Екатерина Михайловна улыбнулась. Улыбка вышла несколько натянутой.
– Да, вы похожи, – признала она. – Иногда случайное сходство бывает даже сильней, чем родственное.
– Бывает, – согласилась я.
– А что было дальше? – спросил Саша, слушавший наш разговор с каким-то напряженным вниманием. – Вы знаете, что стало с ним потом?
– Не было "потом", – ответила хозяйка дома. Допила виски и поставила стопку на стол. – Я его больше не видела. Кто-то в театре говорил, что Волик и из Саратова уехал. Только куда? Понятия не имею. Он как Колобок: и от бабушки ушел, и от дедушки ушел… Вечный странник в поисках вечного фимиама. А Зина недавно умерла. Кажется, у нее был рак желудка.
– Понятно, – ответил Саша. Взялся за подлокотники кресла, собираясь встать, но его остановил вопрос, заданный хозяйкой:
– А что стало с его сыном?
– Я думаю, что его убили, – ответил Саша коротко.
Екатерина Михайловна молча перекрестилась.
– Говорят, что грехи отцов ложатся на детей до седьмого колена, – сказала она. – Мне это всегда казалось ужасно несправедливым. При чем тут дети?
– Наверное, при том, что отцы должны вести себя прилично, – ответила Саша. – Хотя бы для того, чтобы дети не страдали.
– Возможно, – согласилась Екатерина Михайловна. – Но все равно это жестоко.
Саша поднялся с кресла. Следом встала я.
– Спасибо вам огромное, – сказал он.
Хозяйка, не поднимаясь с кресла, протянула ему руку. Рука была все еще красивая. На пальце только одно кольцо, но какое! Я не знаток драгоценных камней, но, по-моему, это редчайший черный сапфир фантастической величины.
Даже страшно предположить, сколько он может стоить. Дороже, чем весь мой бриллиантовый гарнитур.
Саша почтительно поцеловал протянутую ему руку.
– Простите меня, я не пойду вас провожать, – сказала хозяйка дома. – Прикройте дверь поплотнее, пожалуйста.
Она бросила на меня еще один короткий любопытный взгляд и спросила:
– Вы любите музыку?
– Настолько, что закончила консерваторию, – ответила я честно.
Хозяйка задумчиво кивнула головой.
– Всего доброго, – сказала я.
Екатерина Михайловна молча улыбнулась. Подняла руку, подперла подбородок кулачком правой руки. Так и застыла, глядя нам вслед. Черный сапфир, украшающий указательный палец, переливался холодным расплавленным светом.
Мы прошли через анфиладу огромных комнат, добрались до прихожей. Оделись, вышли из квартиры и аккуратно притворили за собой дверь.
Щелкнул английский замок, дверь закрылась.
– У меня такое ощущение, словно я побывал в другом времени, – сказал Саша. И тихо добавил:
– Потрясающая женщина.
– Да, – согласилась я совершенно искренне. Но думала совсем о другом.
О "доппельгангере".
* * *
– Смотри, как интересно, – поделился со мной Саша по дороге домой. – Этот Волик был перекати-полем.
– При чем тут Волик? – спросила я вяло. Истории, связанные с Воликом, казались мне несущественными и к делу не относящимися.
– Не понимаешь? – удивился Саша. – У него было множество жен! И были дети от этих жен!
– Ценное замечание, – съязвила я.
– По-моему, тоже, – не обиделся Саша. – Мы точно знаем, что от московской жены у него был сын. Тот самый Дима. И еще нам известно, что у него была сводная сестра в Саратове.
– Сестра могла быть от любой другой женщины, – возразила я. – Не факт, что это была дочь Волика от саратовской жены.
– Но проверить это нужно обязательно, – сказал Саша.
– Не вижу смыла.
– А я вижу, – упрямо ответил он.
– И как ты это собираешься делать? – спросила я после минутной паузы. Поедешь в город Саратов?
– Сначала наведу справки через компетентные органы, – ответил Саша рассудительно. – Чего зря мотаться? Может, ты права, и сестра у Димы Авдеева живет совсем в другом городе.
– Может, мы ее даже не найдем, – подсказала я.
– Может быть и такое, – согласился Саша. – Волик мог оставить ребенка где угодно.
Он хитро посмотрел на меня и добавил:
– Но мне почему-то кажется, что мы найдем его дочь в Саратове. Точнее, не ее саму, а ее следы.
– Почему не ее саму? – не поняла я.
– Я думаю, она оттуда недавно уехала.
– Куда?
– В Москву, разумеется! – ответил Саша, поднимая брови.
– Зачем ей это нужно? – снова не поняла я.
– Вот найдем ее и спросим, – ответил Саша уклончиво.
Я повернулась к нему всем телом и спросила:
– Ты думаешь, что это я, да? Его сводная сестра? Дочь Волика от саратовской жены?
Саша остановил машину на обочине. Выключил зажигание. Машина вздохнула и впала в транс.
Саша тоже развернулся ко мне. Уставился мне прямо в лицо неприятными зелеными глазами и тихо сказал:
– Разве я ошибаюсь?
Мне стало смешно.
– Господи! И ты устроил весь этот цирк для того, чтобы привести меня ко мне же? Тоже мне, Алан Паркер!
– Кто это? – спросил Саша. Его явно озадачила моя независимая реакция.
– Это американский режиссер, – объяснила я. – У него есть фильм, называется "Сердце ангела". В нем Сатана поручает частному сыщику найти человека, по фамилии Ангел. И, в конце концов, выясняется, что это тот самый частный сыщик и есть. В общем, весь фильм он ищет самого себя.
– Амнезия? – спросил Саша, напирая на это слово.
Я сделала вид, что не поняла намека.
– Вроде того.
– А что? Похоже! – сказал он, обдумав услышанное.
– Ничего похожего! – ответила я сердито. – Потому что я не дочь Волика. И фамилия моего отца Беркович, а не Авдеев! Тебе паспорт показать?
– Не надо, – ответил Саша. – Я его уже видел.
Мы помолчали одну долгую томительную минуту.
– Ты мне не веришь? – спросила я.
Он вежливо улыбнулся.
– Ясно, – сказала я. – Не веришь.
Саша виновато развел руками.
– Ты только время даром потеряешь, – предупредила я.
– Ничего, времени у меня много.
– Как хочешь, – смирилась я. – Я тебя предупредила.
Демонстративно отвернулась и уставилась в окно. Саша помолчал еще немного, со вздохом протянул руку и повернул ключ зажигания.
Машина встрепенулась и вышла из транса.
Он еще мгновенье помедлил, разглядывая меня сбоку. Но я молчала, и Саша неохотно тронул джип с места.
Так же молча мы доехали до поселка и разошлись по домам.
После обеда я отправилась заниматься с Генриэттой. Честно говоря, настроение у меня было преотвратное, и занималась я с ребенком из рук вон плохо. Если бы я так занималась с детьми на педпрактике в училище, то получила бы хорошую трепку от своей преподавательницы.
Татьяна Георгиевна, гордость нашего училища, была педагогом от бога. Ее выпускники поступают в лучшие консерватории страны, а некоторые еще в училище становятся лауреатами и дипломантами разных конкурсов. В том числе международных.
Недавно, например, Катя Матюхина стала лауреатом конкурса Шопена в Варшаве.
Занимается со своими учениками Татьяна Георгиевна строго, но справедливо. О смешном академическом часе в сорок пять минут она даже не вспоминает. Урок не может продолжаться час, два, а то и три. За это время в классе собирается человек пять студентов, ожидающих своей очереди, и Татьяна Георгиевна отправляет всех по свободным классам: разыгрываться.
Разыгрываться можно очень долго: часа два. Потом, когда до тебя доходит очередь, еще два часа продолжается урок. И наконец, добравшись до дома, нужно каким-то образом выкроить пять часов для домашних занятий.
Посчитали?
Такая вот арифметика.
Я обычно завершала список учеников. Иногда мой урок по специальности начинался в девять вечера, иногда в десять. В полночь мы заканчивали и вместе с Татьяной Георгиевной брели на остановку, в надежде на последний троллейбус. А утром, часиков в восемь, Татьяна Георгиевна снова была на работе.
– Меня скоро муж из дома выгонит, – говорила она нам иногда с тяжелым вздохом. – И будет прав.
Но муж проявлял редкое понимание и жену из дома не выгонял.
Ругалась Татьяна Георгиевна редко, но страшно. Слез не выносила и язвительно говорила зареванной ученице:
– В следующий раз приходи со своим полотенцем.
А иногда поступала еще ясней и короче. Просто брала ноты с пюпитра, открывала дверь и швыряла ноты в коридор.
Молча.
И проштрафившийся студент, вытирая слезы, брел следом за своим имуществом.