Похоже, Васю просто распирало от праведной мести за сервант, отхваченный кем-то, но не им.
Я постучала в зеленую дверь сначала потихоньку, потом посильнее. Мне никто не ответил.
- Да у него никогда не заперто, - любезно сообщил Вася и посоветовал: - Входи, он там. Может, спит, а может, опять никакой.
Я толкнула дверь и очутилась в небольшой комнате с ободранными обоями, плесенью в углах, ворохом затоптанных газет на полу и большой кроватью с никелированными спинками у окна. Над всем этим форменным безобразием возвышался полированный сервант, совершенно пустой, с пыльными стеклами. И ни единой живой души в комнате.
Дверь за моей спиной скрипнула, я оглянулась: две пары любопытных глаз следили за происходящим из коридора.
- Да ведь тут никого…
- Тут он, тут, - прошипел Вася.
В этот момент ком грязного белья на кровати зашевелился, и передо мной возник небольшой мужичок в полосатой пижаме.
Дверь за моей спиной опять скрипнула, и послышался Васин голос:
- Пока ему не нальешь, он труп.
Я извлекла из сумочки несколько купюр и сунула их в приоткрытую дверь:
- Может, принесешь чего-нибудь?
Вася не стал артачиться:
- Ладно, только я и на свою долю, учти.
Я кивнула, и он бодро затопал по коридору. Хлопнула входная дверь. Можно было не сомневаться, Вася выполнит поручение быстро и со знанием дела.
Мне ничего другого не оставалось, как ждать. Что ж, я согласна, лишь бы мои усилия не пропали даром. Я подошла к окну, покосившись на кровать, где возлежало тщедушное тело хозяина комнаты. Он лежал неподвижно, уставившись в потолок водянистыми застывшими глазами. Из чистого любопытства я даже проследила за его взглядом, но ничего примечательного, кроме покрытого трещинами пыльного потолка, не увидела.
Слава Богу, Вася явился почти молниеносно и, торжественно вручив мне бутылку "Пшеничной", удалился. Я только и успела его спросить:
- А как зовут деда?
- Петрович.
Я решительно крутанула винт на горлышке бутылки и, отогнув угол засаленного матраса, устроилась на металлической сетке кровати, которая прогнулась под моим весом. На подоконнике обнаружился стакан, коричневый изнутри, давно не мытый. Когда водка звонко забулькала в нем, на бледном лице Петровича отразилось некое подобие мыслительной деятельности, зато как оно оживилось после первого же глотка! Остальное, присев на кровати, он допил залпом, моментально превратившись в симпатичного старичка с лихорадочным розовым румянцем на обветренных щечках.
- Вот те на! - сказал он, как мне показалось, с облегчением. - Видения пошли.
И снова вытянулся на кровати.
Я молчала, потому что ничего не поняла.
Петрович снова подал голос, заметив с философскими интонациями:
- Давненько у меня "белочки" не было…
Я находилась в состоянии, близком к отчаянию, меня обуревали сомнения в том, что удастся привести Петровича в чувство, сделать его пригодным для контакта. Он блаженно осклабился, обнажив черные, изъеденные кариесом зубы, в уголке рта появился ручеек пенистой слюны. Фу, отвратительное зрелище! А ко всему прочему еще этот запах давно не мытого тела и прокисшей мочи, от которого у меня начиналась аллергия. Я громко чихнула и бросилась открывать форточку, что далось мне ценой страшных усилий и двух сломанных ногтей.
- Простудишь старика, - донеслось с кровати. - Зачем явилась, я не люблю покойников…
Теперь только я догадалась, что дед принимал меня за покойную Ольгу. Неудавшаяся актриса Жанна в роли призрака покойной возлюбленной Олега Рунова. Отличная роль! Что же мне теперь - скрежетать зубами и заламывать бледные руки?
- Ну что, дед, может, еще? - Я описала круг початой бутылкой "Пшеничной".
Петрович снова резво сел на кровать и посмотрел на меня своими бледными слюдяными глазками.
- То, что старика уважаешь, это хорошо, - заметил он, подставляя стакан, - а то, что являешься, нехорошо. Чего тебе в могиле не лежится, непонятно. Зачем, спрашивается, людей беспокоить? Ну скажи на милость, как я должен понимать твой визит, помирать, что ли, пора?
На этот раз я налила ему ровно на два пальца. А он, прежде чем выпить, несколько раз взболтал долгожданную живительную влагу, встряхивая стакан, как будто от этих его пасов водки становилось больше. По всему выходило, что добавка оказалась кстати, Петрович прямо-таки восстал из мертвых, не переставая, однако, относить меня к категории привидений и фантомов.
- Ну что ты, милая, маешься, - причитал он сочувственно. - Вишь как на себя руки накладывать, теперь душе покоя нет…
Мне порядком надоело изображать собой полтергейст в коммунальной квартире.
- Да ладно тебе, дед, я живая. Можешь дотронуться, если хочешь.
- Живая? - Он больно ущипнул меня сухими шершавыми пальцами за руку. - Как же ты живая, когда я сам на твоих похоронах был? Ты же лежала в гробу, все чин чинарем. Поминки, конечно, были скромненькие, по сто грамм на брата, не больше. И то, с каких шишей поминать, у тебя ведь за душой и копейки не водилось… Профсоюз на твоей работе выделил деньги на похороны, но не густо, скажу я тебе, не густо… - Он задумался. - Тебе еще, можно сказать, повезло, вот я подохну, никто не вспомнит. Выкинут на помойку, и все - нет Петровича. Скоро, значит, раз ты явилась…
Он продолжал с еще большим воодушевлением нести свою заупокойную ересь, а я не противоречила.
- А все-таки это хорошо, что именно тебя за мной прислали. Мы же всегда с тобой ладили, помнишь? Иногда ты даже давала мне на "поправку"… Только чего ты всегда такая грустная была? От грусти, видать, и руки на себя наложила… Где ж это видано, чтобы девка в двадцать лет из окошка сигала? Нельзя так, нельзя, мало ли что в жизни случается, а все равно нельзя, грех… Все ты о чем-то думала, смотрю: опять головку свою красивенькую опустила, зажурилась, на локоток оперлась… Эх, голуба моя, ты не поверишь, как я по тебе убивался. С кем тут еще и поговорить-то было, одни куркули, сразу все твое барахлишко растащили, сервант, слышь, у них не стал… Они и говорят: пусть у тебя постоит, а потом, когда съезжали, требовали: отдай, мол, забулдыга. Обзывались, мазурики, а я не отдал. Говорю, пусть и у меня память об Оленьке останется… Вон сервант-то твой, видишь, в полной сохранности.
Во время всего этого пространного монолога взгляд Петровича оставался прикованным к бутылке, которую я пристроила на своих коленях, он прямо-таки ее гипнотизировал, не решаясь у меня попросить дополнительную дозу. Впрочем, я не собиралась наливать ему ни капли, по крайней мере пока. Пусть выговорится, может, и удастся выудить что-нибудь полезное из его пьяной болтовни.
Но дедуся, сконцентрировавшийся на бутылке, вдруг замолчал. Я слегка тряхнула его за плечо:
- Ну, рассказывай, рассказывай.
Петрович нехотя вернулся в действительность:
- А чего тебе надо? Успокойся и лежи себе в могилке, ведь ты никому ничего плохого не сделала. А вообще, я тебе так скажу: во всем этот твой парень виноват. Как он у тебя завелся, так жизнь твоя наперекосяк и пошла. Все мысли печальные да думы. Я его ни разу не видел, а он все равно подлец. Как можно насылать такую любовь, от которой хорошие девушки сохнут? Раз любовь, значит, женись, а не ходи вокруг да около. Может, с какой девкой так и можно, а с тобой нельзя было, слишком ты умственная… Вишь, как все кончилось. Я тогда сразу сказал, от несчастной любви ты в окошко сиганула. И милиционерам то же сказал, ох, они после всех замучили, спрашивали, спрашивали, фотографию парня твоего, слышь, показывали - из себя-то он хорош, - да я-то его не знаю… Ох, они все что-то искали, даже на кладбище человек от них был, у меня глаз-то приметливый.
- Какой человек, от кого? - опешила я.
- От кого, от милиции, от кого же еще… Главное, как на грех, я ж тут один был, ну, в квартире, при мне все и произошло… Ну, не так чтобы прямо… да ты же знаешь, я тут, в своей комнате, находился, а к тебе пришли двое парней, но того, с фотографии, каким милиция шибко интересовалась, не было. Что уж промеж вас там произошло, не знаю, но вскорости после их ухода во дворе кто-то заорал. Я в окошко выглянул, а ты и лежишь в снежочке, ничком, вокруг головы кровища. Лучше не вспоминать… И зачем ты только все это с собой сотворила, а? Ну, любовь любовью, а все-таки так-то нельзя. Взяла и убилась… Хорошо еще, хоть одна на свете как перст, а то легко ли мамке узнать, что дочка в окно выбросилась! А с другой стороны, будь мамка, может, все у тебя и обошлось бы, кто знает…
Я задумалась: почти ничего нового из сумбурного рассказа Петровича я не почерпнула, почти ничего, зато то немногое, что до сих пор было мне неизвестно, дорогого стоило. Кто приходил к Ольге перед ее смертью, неужели же и вправду из КГБ, как считал Рунов? А может, это они ее выбросили в окно? Ну, хорошо, хорошо, допустим, парни были из КГБ, но даже они скорее всего без причины никого не убивали. Какого-то стеклышка в этой мозаике по-прежнему не хватало, но где его искать? Эх, неплохо бы и в самом деле побеседовать с духом покойной Ольги, только вряд ли он явится мне.
Мои размышления прервал Петрович:
- Что молчишь? Ты вот лучше расскажи мне, старому, зачем так сделала?
Я решила поиграть в ту же игру:
- Почем ты знаешь, что я прыгнула сама? Может, меня кто-нибудь выкинул? Те парни, что приходили, например?
Петрович даже подпрыгнул:
- Вот-вот, была у меня мыслишка такая, а милиционеры, слышь, сделали свое постановление: самоубийство. Специально, чтобы людям голову задурить и ничего не расследовать, работы чтоб меньше… А если это не убийство, то чего они так долго ходили тут вокруг да около. Особенно один, косой, как заяц… Да еще вопросы с подковыркой задавал… Так ты говоришь, тебя убили?
Я ответила так, как, наверное, и полагалось истинному привидению:
- Какая теперь разница…
Эту глубокую мысль я сопроводила не менее глубоким вздохом.
- Простила, значит, - догадался Петрович, - и то верно, что ж теперь…
Он опять сосредоточился на бутылке. Я встала с кровати и протянула ему драгоценную емкость - он ее честно заслужил.
Обрадованный Петрович благодарно улыбнулся и, видимо, из опасения показаться невежливым осведомился:
- Уже уходишь? А ты зачем вообще приходила?
- Проведать…
- А… Будет скучно, заходи еще…
Я вышла в коридор, с полминуты постояла в раздумье, что-то меня не отпускало из этой грязной квартиры, точно здесь и в самом деле витал невидимый дух. Мне казалось, что я чувствовала присутствие Ольги где-то совсем рядом, нет, отнюдь не то мистическое присутствие, просто чем больше я о ней узнавала, тем ближе она мне становилась. Такое в высшей степени странное ощущение, будто я принимала на себя какие-то ее обязательства.
Постучав костяшками пальцев в дверь напротив, я вошла в комнату, в которой десять лет назад жила Ольга. Я непременно должна была увидеть то самое окно. В комнате за столом сидели Вася и существо, не хотевшее поначалу впускать меня в квартиру и считавшее меня воровкой, они мирно распивали бутылку, купленную на мои щедрые чаевые.
- Ну что, поговорила? - поинтересовался Вася.
Я ничего не ответила - мое внимание привлекло окно, оно словно притягивало меня. Приблизившись, я отодвинула порыжевший тюль и взглянула вниз, в узкий колодец двора, заваленного грязным снегом и обломками сосулек, упавших с крыши. Я пыталась представить, как это было. Вот она стала коленями на подоконник и легко соскользнула вниз или, напротив, отчаянно боролась за жизнь, хватаясь руками за ржавую жесть, когда те двое подталкивали ее сзади… Я все смотрела и смотрела вниз, не в силах оторваться, пока из-за стены металлического гаража не появилась фигура в старой куртке и кепке, надвинутой на глаза. Человек поднял голову, и наши взгляды встретились. Это был сумасшедший из кафе!
Я отпрянула и побежала вон из комнаты.
- Эй! - опомнился Вася и заорал мне вслед. - Да кто ты все-таки такая?
Хороший вопрос, я бы и сама не прочь это узнать!
Когда я уже сражалась с засовами в прихожей, проявивший неожиданную бдительность Вася решительно пошел на меня, повторяя тот же вопрос:
- Ты что не слышишь, я тебя спрашиваю, кто ты такая?
Открыв наконец дверь, я крикнула уже с лестницы:
- Всего лишь безобидный коммунальный полтергейст!
ГЛАВА 10
- Между прочим, Руслан уже закончил твой портрет и жаждет представить его оригиналу. - Кажется, это были первые слова, которые Рунов сказал мне вечером.
- Так быстро? - Я вспомнила рассказ о чистом холсте.
Быть чистым холстом в тридцать два года, после стольких лет погони за счастьем, после стольких попыток ухватить за хвост сказочную жар-птицу я не хотела. Что из того, что результатом моей охоты стали лишь несколько блестящих перышек в руках - вещественное подтверждение затянувшегося периода проб и ошибок?
Мимо продефилировал Мальчик с зажатым под мышкой очередным томом дешевого чтива. Сначала он бросил взгляд на Рунова, потом, словно нехотя, мазнул глазами по мне. На своего хозяина он смотрел с немым обожанием, на меня - с брезгливостью, словно на кучу дерьма. Ну и плевать на него. Как бы он ко мне ни относился, пока что он не обладал возможностью во что-то воплотить свое отношение ко мне, продолжая носить в себе злость и рискуя в один прекрасный день лопнуть от ее переизбытка, словно мыльный пузырь.
Мальчик удалился, оставив за собой запах дезодоранта, такого же дешевого, как и книжки, которыми он зачитывался. Рунов спросил:
- Не понимаю, что вы не поделили?
- По-моему, это очевидно. Бедный ребенок ревнует.
- Ты серьезно? - Рунов был явно обескуражен.
- Абсолютно. - Я размазывала Мальчика по стенке, не прибегая при этом ко лжи, а озвучила истинную правду. - Он вряд ли смирится с тем, что его идеал холит и нежит недостойную, по его мнению, особу.
- Черт… А я так надеялся, что вы подружитесь.
- Представляю себе нашу дружбу, - усмехнулась я.
Рунов поморщился, словно ему наступили на ногу в отчаянно жмущем башмаке.
- Что мне с вами делать, ума не приложу. - Он вздохнул. - Пацана, честно говоря, бросать жалко. Во-первых, он добрый и преданный, во-вторых, пропадет.
- Да зачем его бросать? - великодушно заметила я. - Вовсе этого не хочу, в конце концов, мы не запускаем друг в друга сковородками… Особенно теперь, когда он уже не таскается за мной по пятам.
- Обожаю мудрых женщин, - задумчиво подвел итог Рунов, касаясь рукой моих волос. Он мастерски извлек из них шпильки, и рыжий водопад вырвался на волю. С этого момента меня уже мало интересовали и портрет, написанный неуравновешенным поклонником красоты Русланом, и мой юный враг Мальчик.
* * *
Назавтра с утра мы отправились смотреть портрет. От Рунова, кстати, не ускользнуло мое волнение.
- Что, боишься? - усмехнулся он.
- А вдруг я увижу чистый лист?
Рунов громко рассмеялся:
- Ну и запугал я тебя, однако! Не забывай, это все-таки была инициатива Руслана, а он редко испытывает желание кого-либо запечатлеть. Так что гордись: ты его вдохновила! По-моему, роль его музы весьма почетна.
Не знаю почему, но, несмотря на его непривычную смешливость, он показался мне слегка уязвленным, что-то вроде ревности почудилось в этом внезапном всплеске веселья. Неужто он ревновал меня к портрету? Тут у меня на душе снова стало неспокойно.
- А почему бы тебе самому не запечатлеть мой светлый образ? Я не прочь быть твоей музой.
Рунов вздохнул и развел руками:
- Увы, художника из меня не получилось. Увы и ах. Зато из меня получился неплохой администратор, что, как ты понимаешь, далеко не одно и то же.
Я не пожелала упускать инициативу и спросила:
- А Ольгин портрет ты когда-нибудь писал?
Он растерялся, такое чувство, словно он сам задался тем же вопросом и, к собственному удивлению, не нашел вразумительного ответа.
- Как-то не случилось. Не знаю почему… Знаю, что один мой приятель пытался писать ее портрет, но, насколько помню, у него тоже ничего не получилось… Он даже жаловался мне… В общем, он был тоже, как бы это сформулировать, излишне впечатлительным. Короче, жаловался на какие-то чуть ли не потусторонние силы. Говорил, будто образ у него распадается, только он берется за кисть. В Ольге было что-то неуловимое… - Рунов задумался, и я поняла, что по непонятной мне причине он приписывает своему старому приятелю собственные слова и мысли. - Мистика, одним словом, сплошная мистика.
Я уловила лишь одно: Ольга таила в себе загадку, чего не хватало мне. Постичь ее я просто обязана, если намереваюсь удержать Рунова.
Через полчаса мы уже рассматривали творение Руслана. Я, счастливая уже самим фактом, что это отнюдь не чистый холст, была не особенно расположена придавать значение символам, а они, безусловно, присутствовали в этом нетрадиционном портрете. Я не увидела на нем даже отдаленных признаков собственной персоны. Руслан изобразил всего лишь зеркало овальной формы, в котором, если присмотреться, можно было разглядеть неясный силуэт, а еще точнее, тень непонятного происхождения. Словно бы, проходя мимо, кто-то успел ухватить рассеянным глазом ускользающее отражение.
- Даже не знаю, что и сказать, - честно призналась я художнику, - прежде никто еще не писал моих портретов. Вполне возможно, что я выгляжу именно так, а не иначе.
Но Руслан не принял моей самоиронии:
- А ничего и не нужно говорить. Зачем?
Я совсем растерялась, хотя в глубине души и осознавала, что изречения Руслана следует относить не на счет его странности, а скорее внутренней сосредоточенности. Проще говоря, он уже все про себя знал, и чье-либо постороннее мнение не в силах было сколько-нибудь поколебать его мнение о самом себе.
- И все-таки почему зеркало? - не удержалась я от наивного вопроса.
- Да потому, что в зеркале отражение существует, только когда в него смотришь, - загадочно изрек Руслан и принялся упаковывать картину, даже не интересуясь, хочу я ее забрать или нет.
С картиной под мышкой я и спустилась вниз из мансарды, не добившись ничего более вразумительного от Руслана, мгновенно и вполне демонстративно потерявшего ко мне всякий интерес. Обернувшись, я увидела только его спину в халате и стянутый резинкой хвостик волос.
На этот раз в руновской приемной не обнаружилась секретарша Светочка со своей пилкой для ногтей, и я уже хотела войти в кабинет с упакованным портретом, когда из-за приоткрытой двери до меня донеслись голоса. Рунов с кем-то разговаривал, и я, не решаясь прервать его, возможно, важную деловую беседу, пристроилась у двери в кожаном кресле. Сначала я не вникала в суть долетавшего до меня разговора, но очень скоро невольно прислушалась, хотя и не могла бы определить точно, что именно меня насторожило.
- А ведь она опять появилась, Олег Константинович, - сообщил неизвестный мне мужской голос, - похоже, ее опять выпустили.
- И что? - В тоне Рунова послышалось беспокойство.