- Вы один могли прийти в город без всяких опасений, считая, что никто за вами не наблюдает. Как сантехник, хорошо знаете все городские коммуникации. И к чести будь сказано, не забыли ничего. Служба энергетики и водоснабжения хорошо вам знакома. Вы пришли к назначенному времени. Забрались на чердак пятиэтажки - напротив банка, откуда было видно небольшое слуховое окно подвала банка. И, как только вы увидели условный сигнал Таксиста, а это была зажженная спичка, вы отключили аварийный рубильник, выключив свет во всем районе города. Таксист ушел. Но недалеко. И если бы не вы, жил бы человек. Может, и отошел от воров. Но вы вторглись. Он попытался сбежать. Вы не учли одного, со следственного эксперимента сбежать живым никому не удавалось. Смерть Таксиста на вашей совести…
- Не знаю его. Я не был в городе полгода. Понятно?
- В ту ночь вас видели в своем дворе жители пятиэтажки и узнали. Но к себе домой вы не заходили. Торопились в тайгу. На доклад к Лешему…
Филин сидел понурившийся, усталый, словно целую неделю без сна и отдыха работал по вызовам.
- Ну что? Будем говорить или все еще думать станете? Как видите, следствию известно многое без ваших показаний. Отказ от дачи показаний и ложь отразятся на вашей судьбе. А жаль. Хороший вы специалист. И город вас любит. Просят сохранить…
- На Колыме, чтоб не завонялся…
- Зачем так мрачно шутить?
- А что еще от вас ждать? - понурился Филин.
- Помимо пособничества в побеге, в каких делах еще участвовали?
- Не брали меня. Я невезучий. В стремачах кантовался. Это так. Но больше - нигде. Фортуна, как и бабы, не признает меня.
- А как в "закон" приняли?
- Из-за Таксиста. Сами все знаете, - вздохнул Филин.
- А побег из милиции троих фартовых, разве без вас обошлось?
- Я о том в тайге услышал. Как и все. Ворье базлало, как легавые фаршманулись. Там со смеху все зверюги обоссались. В том деле они сами… Зачем я им был?
- А ограбление универмага?
- Я тогда фартовых и не знал. Они в Охе, а я - в тайге был.
- Что привело вас к ним?
- Стремач понадобился. Месяц вроде как в сторожах был.
- Что за это имели?
- Одиночную камеру, как видите, - развел руками Филин.
- И все же, почему так надолго ушли в тайгу?
- Думал, с неделю побуду и вернусь. Так бы оно и случилось. Но пришли геологи. Я с ними сдружился, душой отдохнул. Впервые. Жалею, что не остался в отряде насовсем. Не в заработках суть. Люди они особые. Чистые. Средь нас живут, но чистый ручей и в мутной реке выделяется. Грамотешки не хватило. Знаний. Да и не позвали за собой. А набиваться - не умею. Совестно, - сознался Филин честно. И продолжил: - Может, и пошел бы я за ними. Ведь пять месяцев вместе вкалывали. Но… Эти заявились… Выпил раз, второй. А геологи того не терпят. Не сказавшись, дальше ушли. На пять километров. А я остался. Как дурак оплеванный. Ни при ком. В город надо было. Мать ждет. Я и не знал. Теперь когда с нею увидимся?
- Это только от вас зависит, - ответила Кравцова и спросила: - Леший должен был взвесить на всякий случай пути отступления. Куда они собирались уходить из тайги?
- При мне они о таком не говорили. Не доверяли. Но предупреждали, если всех поймают, чтоб я никого не опознавал.
- А что они должны вам за Таксиста?
- Матрос чуть душу не выбил. Я ж им сказал, что убили его. Видел. С чердака… Они следом чуть не отправили.
- А татуировку вам предложили сделать или вы их о том просили?
- Я виноват. Понравилась. Ну да тут они какой-то знак оставили, что не примут меня в "малинах". Хоть я и не собирался туда, но законники решили, что рано мне доверять. В делах не проверен. Не был, не обтерся, не обкатан. Потому картинку сделали. На память.
- Кто сказал вам о знаке? - попросила показать татуировку Ирина.
- Леший. После провала с Таксистом.
- Наврал. Тут все четко. Матрос был в хорошем настроении. Чисто расписался, - внимательно разглядывала рисунок и что-то записала себе в блокнот, ничего не сказав Филину.
А наутро его под расписку о невыезде выпустили из тюрьмы. Домой.
Филин и не знал, как зорко, за всяким шагом его, наблюдают переодетые в штатское оперативники.
Уже на второй день он вернулся на работу. И теперь, наверстывая упущенное, подолгу задерживался на нефтепромысле. А возвращаясь домой, даже во двор не выходил. Забыл дорогу к пивбару.
Филин работал даже в выходные. Его никто не навещал. И сам он жил замкнуто, словно испуганный зверь. Попав однажды в ловушку, остерегался всего, даже собственной тени.
Лишь однажды пришла к нему на работу Кравцова. Филин не увидел ее. Ремонтировал качалку. Один. Услышав приветствие, отскочил в сторону резко. Не ожидал увидеть здесь кого-либо.
- Никто не навещает вас? - спросила следователь.
- Нет! - еле перевел дух Филин.
- Вдруг появятся, сообщите нам. И распишитесь в постановлении о прекращении против вас уголовного дела, - открыла Ирина папку.
Филин расписался, что ознакомился с текстом постановления. Кравцова положила его в папку, вскоре ушла. А Филин долго смотрел ей вслед, ругая себя:
- Эх, квач вонючий. Даже спасибо не сказал человеку. А ведь она за уши из беды вытянула. Испугался. Не того всю жизнь боялся, не тому радовался. Она - баба. А знает, зачем на земле живет. Я же, как чирий на жопе. Сесть больно и выдавить не достану. Одно неудобство, - сел у качалки, тихо поскрипывающей в лад мыслям.
И вдруг на плечо его рука легла.
- Канаешь, кент? - хохотнул Матрос…
Глава 4. ЛОВУШКИ
- Колись, падла! О чем ботал с Кравцовой? - придавил Филина сверху так, словно в землю живым вбить вздумал.
- Ксиву подписал, - попытался вывернуться сантехник.
- Я зенки не просрал. Что в ксиве? - спросил жестко.
- Чтоб я с города не линял, - соврал Филин.
Матрос схватил за горло. Слегка сдавил пальцами.
Глухо, сквозь зубы процедил:
- Темнуху лепить вздумал мне? Такие ксивы не на воле, в клетке подписывают.
- Стремачат меня. Матрос. Линяй. Мусора каждый бздех на шухере держат. Катись к кентам. Чтоб не накрыли. И тебе, и мне то не по кайфу.
- Кому ты сдался, козел? - усмехался Матрос, но Филин почувствовал, как расслабились его пальцы.
- Сам видишь, и тут секут меня. Все пытают, встречался ль с вами? Не нарисовались ли ко мне на работу? За куст по нужде без легавой стремы не хожу. Вас пасут, засечь хотят. Меня наживкой выпустили. Это до меня враз доперло, - изворачивался Филин.
- На допросе поплыл? Что трехал?
- А что я знаю? Ни хрена. И ботать нечего. Они про меня геологов трясли. Знаете ль этого мудака - меня? Они не промах. Трехнули, что я с ними пахал все время. Вот и отпустили. Иное не доказано, - сообразил Филин.
- Наколку на клешне не засекли. Иначе б, хрен поверили…
- Я ее прятал…
- Смотри, Филин, отмазывайся от нас. А коли засветишь кого - в жмуры распишу сам. На месте. Секи, паскуда!
- Чего грозишь? Без понту хвост подымаешь! Я ваших дел не знаю…
- Кончай! А ну колись, кенты где канают? В тюряге иль лягашке?
- Все в тюряге. Но я их не видел. В одиночке приморили. В тюрьме. Выпустили недавно. Но под колпаком хожу. Чуть с вами засекут, вмиг за жопу, - понурился Филин.
- Не ссы. Тут тихо.
- Только с виду. А копни - куча мусоров по кустам.
- Ты в доме один дышишь? - перебил Матрос.
- С матерью. Завтра еще сеструха прикатит. С пацанами.
- Тьфу, черт! Непруха! Хотели у тебя примориться - на хазе…
- Лягаши тут же накроют. Чуть не каждый вечер возникают. И средь бела дня. Шмонают все углы, - отказал Филин.
- Ладно. Не дергайся. Не нарисуемся. Сыщем себе кайфовую берлогу. Переждать надо. Легавые весь кислород перекрыли. Не удалось смыться. Чуть не влипли.
Филин испуганно оглянулся на шорох за спиной. Горностай пронырнул почти у ног, прошелестев сухими листьями, тут же скрылся в кустах.
- Неполохал падлюка? - рассмеялся Матрос и добавил: - Заруби себе, покуда дышишь, о нас ни звуком, ни бздехом. Иначе и на погосте лярву надыбаю. И клешню не высовывай. Меченый ты! Эту картинку лягаши, как маму родную, знают. Коль носишь ее, до смерти не отвяжутся от тебя. А и нам ни до кого. Выждать надо. Уж тогда тряхнем весь север…
Филин слушал его вполуха. Заканчивал ремонт качалки. И не заметил, когда и куда исчез законник. На полуслове пропал.
"Видно, недоброе почуял. А может, кенты дали знать, чтоб уходил. Один он не рискнул бы объявиться белым днем. Понятно, стерегли Матроса. Тоже мне, набивался ко мне домой со всеми фартовыми. Кенты выискались. Не успел увидеть, в горло вцепился! А я его у себя прими. Нашел дурного! Хорошо, что выпутался! Отвязался от прокуратуры! А чего это мне стоило? Два месяца под страхом жил. За что? Все на халяву! И теперь с оглядкой дыши, чуть что - накроют мигом. Легавые и фартовые. Э-эх, и на кой черт все они сдались? Жил я без них, не зная горя. Так надо было приключения найти. Да еще татуировка эта. Чем ее снять теперь? И надо ж было, угораздило меня уговорить по бухой Матроса", - сокрушается Филин.
Ирина тоже не забыла о ней. И, увидев на руке Филина, запомнила каждую черту, штрих, цвет. И вечером, вернувшись с работы, спросила о ней отца:
- Нарисуй.
Когда Кравцов глянул через плечо дочери, сказал:
- Татуировку эту ставили фартовые. Но, коли лучи солнца, да и сама наколка - перевернуты, человек тот - не вор. Но в чести, в фаворе у законников.
- Как это - наколка перевернута? - не поняла Ирина.
- Сама смотри. У воров лучи солнца идут к пальцам. А здесь куда? К запястью? То есть наколка перевернута. Обычно ее ставят на плече, как клеймо для избранных. Чтоб милиции в глаза не бросалась.
- Выходит, чтоб подтвердить свое, придя в "малину", вору раздеться надо? А если обстановка не та?
- Ради безопасности и воры нынче осторожнее стали,
- перебил дочь Кравцов и, вглядевшись в рисунок, продолжил: - Человек этот - не сидел. В тюрьме не был. Нет на солнце ни одной точки. Обычно все годы, отбытые в зоне, на солнце имеются, как горькие отметины. У иных солнца и не видно. Все в отметинах. Они, эти точки, меж собой в тучу сливаются. А у этого - чистый диск. Зонами не мечен.
Ирина усадила отца за стол, сама рядом присела. Слушала внимательно, не пропуская ни одного слова. Знала, в татуировках никто, кроме ее отца, в прокуратуре не разбирался. Все считали, что наколки не могут помочь в деле, рассказать о человеке, Ирина так не думала. Много раз убеждалась в обратном.
- А зачем ему ее поставили? - спросила отца.
- Что он тебе на этот вопрос ответил?
- Сказал - по пьянке случилось. Сам попросил законников.
- Одной просьбы тут явно маловато. Фартовые на него свои виды имели. И зажгли на нем фонарь. Наколкой. Знак всем ворам - не трогать! Свой! В случае беды - поможет! Или послужит прикрытием. Таких воры берегут. А милиция - на заметке держит, - говорил Кравцов. - Имеет в себе необычное качество, нужное ворам. Видишь, солнце встает не из-за двух гор, как обычно в этих татуировках, а из-за трех. И эта - третья, штрихом выделена. Она - особый знак.
- Он ночью хорошо видит. В темноте газету может прочесть. Поразительно. Но я сама в том убедилась, - подтвердила Ирина.
- "Малине" он обязан чем-то. По-видимому, жизнью. Солнечный диск выколот не ровным, а зубчатым кругом. А значит, у смерти его отняли воры. За то спасенье - он их должник! И фартовые его жизнью могут распоряжаться, как содержимым своего кармана.
Ирина насторожилась.
- Он у фартовых недавно. В закон не принят, - говорил Кравцов.
- Законник он. Его приняли перед тем, как послали выручать Таксиста, - не согласилась Ирина.
- А я говорю - не фартовый! Мало того, что сама наколка кверху ногами сделана, у гор, вернее, у подножья, морской полоски нет. Или ты ее забыла нарисовать.
- Я все в точности, как на руке!
- Тогда не спорь! - прервал Кравцов дочь и рассказал, как впервые, увидев Лешего, всю его биографию читал по наколкам. Леший, услышав столь подробный рассказ о себе, божился, как выйдет на волю, из меченой шкуры выскочит, - рассмеялся следователь.
- А что у него? - поинтересовалась дочь.
- Ты сначала о Филине дослушай. Он, знай это, воровскую клятву дал.
- Объясни, - не поняла Ирина.
- Это обычай, ритуал такой, когда берут в "малину", этот человек на собственной крови клянется соблюдать все писаные и негласные законы фартовых. Их много. Но главные - не выдавать, помогать ворам во всем безропотно. Ни шкуры, ни головы не жалеть ради фартовых. И, естественно, кто нарушит эту клятву, того в живых не оставляют.
- Но он не фартовый. Зачем же клятва?
- Он свой в "малине". Хоть пока и не в законе. Его и не думали в закон принимать. Видно, возраст у него серьезный. Учить поздно. А необученного в дела не берут. Коль в делах не был, фартовые не примут в закон. Остается при "малине", как консультант, помощник. Что-то среднее между законником и шпаной.
- Но его приняли. Сам признался.
- Э-э, нет. Тогда был предпринят психологический ход. Его применяют в особых случаях. Когда кто-то один может сработать за "малину". Его наделяют полномочиями законника лишь на требуемое время. Чем рисковать всеми, лучше подставить одного.
- А какая разница - законник он или нет? Кому и зачем нужен был маскарад? - не понимала Ирина отца.
- Фартовые были уверены, что Таксист сбежит. Ему и более сложное удавалось. И не сбежал в этот раз лишь по случайности. "Малина" Лешего знала, сбежав с эксперимента, Таксист обязательно постарается узнать, кто помог ему - пахану - удрать на волю. И не приведись, узнал бы, что вытащил его обычный, как они говорят, фрайер, даже не вор. Законники считают, что такие дела должны и умеют проворачивать только фартовые. Таксист Лешему, за унижение своего достоинства пахана, мог голову свернуть вместо благодарности.
- А если бы увидел наколку, перевернутую, на руке у Филина?
- "Малине" Лешего, думаю, места было б мало. Потому срочно в закон приняли. У себя, в "малине". Перед тем, как послать к Таксисту Филина. Хотя могли и убить
последнего. Чтоб ничего не узнал пахан. Тем более что Филин - в обязанниках. Это для него опасно. Малейший промах, подозрение, неверный шаг, не то слово - убьют, не раздумывая.
- А на чем он мог так попасться к ним в зависимость?
- Да мог в карты проиграться. Или помогли из какой-нибудь драки с поножовщиной выйти. Их в тайге немало было. Там, помимо фартовых, всякие крутились. Нам с тобой его обязанку здесь не высчитать. Но штука эта - коварная, как подводный риф.
- Сегодня двое осведомителей предупредили и нас, и милицию, что банда Лешего снова в Оху вернулась, - тихо пожаловалась дочь.
- А куда ж им деваться? Обложили, как волков, флажками и удивляетесь: вернулись! Конечно! Теперь на Шанхай или Сезонку уйдут. Хотя…
- Нет их там. Милиция проверила.
- А ты чего дрожишь?
- На тюрьму могут налет сделать, - выдала свои опасения Ирина.
- Это верно. Но уж здесь милиция должна постараться. Хотя от них я за всю свою жизнь, за все годы работы не видел, не получал никогда реальной помощи.
- Как хоть выглядит этот Леший? - спросила Ирина.
- Уж не думаешь ли ты своими руками провести задержание? - удивленно глянул Кравцов на дочь.
- Я не собираюсь подменять милицию. Пусть она свои обязанности выполняет. А о Лешем спросила потому, что сколько слышу, мучаемся из-за него, неприятности получаем, а я и понятия не имею, что он собой представляет.
- Мне доводилось вести его дело не раз. Сложный тип человека. Внешне - сама беспомощность. Хлипкий, как мальчишка-заморыш. Но внутренний стержень крепок. Когда я передал в третий раз его дело в суд, а потом в процессе, поддерживая обвинение, попросил для подсудимого исключительную меру наказания, Леший, ожидая решения суда, сказал мне:
- Не гоношись, прокурор! Меня распишут иль нет - неведомо. А вот тебя я точно угроблю. Своими клешнями. Это, как мама родная, не задышишься в своей хазе…
Ирина заметно побледнела. И Кравцов, заметив это, поспешил успокоить дочь:
- С тех пор больше десятка лет прошло. И я, и Леший живы. Все в догонялки играем. У смерти под носом. Правда, отошел я от дел. На пенсии, но угрозу помню. Она была первой и последней. Но самому не удалось достойно завершить затянувшуюся меж нами дуэль - сил и нервов, терпения и знаний. Может, тебе повезет. Но помни, нет на земле создания отвратительнее и опасней Лешего…
…Сам пахан "малины" сидел в это время на Сезонке у потасканной, пьяной шмары, такой же старой, как сам Леший.
Она давно не пользовалась спросом у фартовых. Ей на замену появились молодые потаскушки, более нахальные, смелые, жадные. Они живо вытеснили Зинку из притона, выдворив в щелястую, кособокую пристройку. Кинули ей на пол обоссанный всеми потаскушками, по бухой, матрац, велели не соваться к ним ни по какой погоде.
Зинка, может, сдохла б с голоду иль примерзла б к матрацу в одну из одиноких, холодных ночей. Но о ней, вот удача, Леший вспомнил.
Рванув на себя скрипучую дверь, глянул на Зинку, свернувшуюся в клубок, и велел сявкам Сезонки перевести старую шмару в кайфовую хазу. Его послушались враз.
Леший сделал это не ради шмары, для себя. Уважал уют, пусть и временный. К молодым шмарам давно не ходил. Предпочитал потным постелям хорошую выпивку и закуску. Чтоб всего по горло и от пуза было.
Старая шмара тоже пожрать любила. А выпить - тем более. К тому же, не евши несколько дней, какая баба о мужике вспомнит? Вот и Зинка, едва сполоснув измятую рожу, - Леший приказал умыться - к столу кинулась.
Мела все подряд. Не разбирая, что ест. В пузе будто дыра появилась, какую скоро не заткнуть.
Леший смотрел на Зинку, думая о своем. Эту бабу он знал с молодости. Ни разу не подвела, не лажанулась. Она первая сказала пахану, что, перебрав спиртного, он разговаривает во сне. Отвечает на вопросы. А утром - ничего не помнит.
Зинка много раз выручала фартовых. Втихаря скупала у горожан документы покойников. Делала парики, накладные усы и бороды. Вот и в этот раз похвалилась перед Лешим, что не тратила время зря.
Устроившись уборщицей в парикмахерской, работала и на законников.
Правда, в парикмахерской не раз грозились выгнать пьянчужку за прогулы. Но желающих на ее место не находилось, и Зинку снова уговаривали вернуться на работу.
Вот и теперь Леший примерил искусно сделанный парик. Рыжий, как огонь. К нему - бороденка, будто из-под хвоста у коровы выдернута. Свалявшаяся, нечесаная, немытая.
Пахан на шмару исподлобья глянул. Та поняла:
- Заметано, могу отмыть. Ажур наведу. Но ты помни, ксивы на тебя какие? Ванькины. Сторожа. А он бороду не мыл, усы не чесал. Да и какой стремач себя холит? Все насквозь - ханыги! Он и сдох от денатурата. Перебрал. Только в гробу и отмыли. Первый раз в жизни, - лопотала баба.
- С чего взяла, что я по его ксивам дышать стану?
- Годами сходитесь. И харями. Тот такой же был, - выпалила Зинка.
- Тебе еще, лярва вонючая, про меня трехать! - двинул шмару по уху бережно. Та коротко взвизгнув, ругнулась беззлобно: