- Нет детей. Не рожала она! Бесплодная, как погост. И я, не глядя на все, не бросал ее. А она - потаскуха! Всю жизнь мне сломала! Легко ль теперь все заново начинать?
- Успокойтесь. Все наладится. Пройдите в автобус, - предложили, пожалев.
- А вы что хотите в Корсакове? - спросил майор у худого, как швабра, Костыля.
- К братцу еду. На материк. Врачи язву желудка нашли. Сказали - злокачественная. Может, в деревне, вылечу. А нет, хоть на своей стороне отойду, - опустил голову.
- Пройдите в автобус, - вернули паспорт, не найдя слов для утешения.
- Товарищ майор! Из Корсакова сообщили! Паспортный стол не подтвердил проживания женщины по улице Ленина. В том месте пять лет назад снесли дом и построили бумкомбинат.
Майор оглянулся, ища глазами Лешего, и, не увидев, дал команду погони.
Фартовые видели, как рванулись в распадок псы, отпущенные пограничниками с поводков. Как, натыкаясь на пни и коряги, бежали вслед пограничники и милиционеры.
Нервничал и майор, поспешивший поскорее завершить проверку.
- Причина поездки в Корсаков? - строго спросил у Могилы.
Тот, мрачно глянув поверх головы проверяющего, ответил:
- Еду на материк. Хочу из детдома на воспитание мальчишку взять.
- Что же своих не завели? Иль тоже жена не рожает?
- Нет ее у меня. Опоздал. Довыбирался. Теперь уж никому не нужен. Разве сироте какому?
- Пройдите в автобус…
- А вы? Куда едем? - подступил майор вплотную к толстому улыбчивому Тамбуру.
- К своей крале. Ждет меня. Распишемся и привезу сюда. На Сахалин.
- Что ж так поздно? - крутил паспорт, сверяя фото с внешностью.
- Еще бы! Она училась. В институте. А я - помогал ей, чтоб потом легче жилось. Учителка теперь! Целых шесть лет из-за нее в холостяках.
- А тут у вас штамп о разводе, - глянул в паспорт майор.
- Ошибка молодости. Исправить ее хочу.
- И куда же едем теперь? - держал майор паспорт.
- В Гомель, в Белоруссию, откуда и сам родом.
Майор глянул в паспорт:
- А почему не самолетом летите?
- Боюсь я самолетов. Поездом, оно надежнее, все ж по земле. А там, наверху, кто его знает. Отвалится крыло, и поминай, чем звали. Да и блюю я там, совестно сказать. Не выношу полетов. А что, разве поездом хуже?
- Да нет. Оно, кто как решит. Мы не указываем, - не выпускал из рук паспорт.
- Значит, пять лет ждали? - спросил вприщур.
- Не пять. А шесть, - уточнил Тамбур, назвав срок последней отбытой ходки.
Майор не без умысла уточнил. И, услышав первоначальное (не удалось сбить с толку, значит, точно назвал причину мужик), вернул паспорт и указал рукой на автобус.
Тамбуру не стоило повторять. Едва он вошел и сел на прежнее место, майор пропустил баб с детьми, и автобус, фыркнув выхлопными газами, покатил вниз по дороге, набирая скорость, оставляя за спинами пассажиров неуютную глинистую площадку на макушке сопки.
Фартовые вжались спинами в сиденья. Еле перевели дух. Пронесло, повезло на этот раз. Лишь пахану пришлось отрываться. Иначе попутали б его.
"Этот смоется! Как мама родная! Нарисуется в порту, как говно в проруби. При другом маскараде и ксивах! За ним не заржавеет. У него липы, хоть жопой хавай", - думал Матрос, отвернувшись к окну.
"Теперь пахан все кишки вымотает, что не отмазали от мусоров. Но как смастрячить? Сами выкручивались последними падлами! Перед мусорюгами! Но куда линять, если в кольцо взяли? Всех срать не пустят", - оправдывал себя Тамбур.
Картуз, оглядев кентов, улыбался весело.
"Не попухли! Не сгребли легавые собаки! И Лешего им не накрыть. Руки коротки!" - думал законник.
Шнобель, потирая громадный нос, радовался тому, что предусмотрительно предложил разделить общак "малины" на всех поровну. Его поддержали. И теперь никто из законников не зависит от Лешего. А уж как пахан противился. Не хотел делить общак. Понимал, любой законник от него отколоться может, коли в клифте пачки кредиток шелестят.
Знал, держи он общак целиком, кенты его пуще глаза берегли бы.
Но фартовые настояли. Мол, кто-то попухнет, другие не останутся без навара.
Фартовые, не обговаривая случившегося, решили дождаться Лешего в морском порту. И едва автобус остановился в центре Корсакова, поспешили в обусловленное место.
Лешего они ждали три дня. Он так и не появился. И тогда законники, сев на старый пароход "Крильон", отправились на материк без пахана.
- Он, падла, надыбает нас всюду! От него, как от чумы, на погосте и то засекет. Заморятся легавые его попутать. Пахан всегда сквозняк давать умел.
- Небось, накройся кто из нас, он и не вспомнил бы кликуху на другой день. И не морился, как снять с лягашки. Хоть всей кодлой нас сгребли бы, он и не пернул бы от думок. Его тыква болеть не станет. Чего мы тут о нем завелись? Этот, как говно, не горит, не тонет. Возникнет, ждать не заморитесь, - пообещал Матрос.
Через три дня законники прибыли во Владивосток и, сев на поезд дальнего следования, поехали подальше от северов, от невзгод, от пережитого на старые, давно забытые гастроли, по каким давно скучала фартовая душа.
Их искали на Сахалине повсюду. В городах и поселках. На лесоповале и у рыбаков на ставном неводе. Их высматривали по чердакам и подвалам. Их фотографии в фас и профиль имели сотрудники всех отделений милиции и даже постовые автоинспекторы.
Но фартовые ушли. Не помогли описания примет и совершенных преступлений. Они ушли "под маскарадом", изменившим каждого до неузнаваемости.
Милиции такое и в голову бы не пришло проверять каждого подозрительного, свои усы и бороду носит он или позаимствовал.
Никто, и даже видавший виды майор милиции, не мог предположить в рыжем старикашке, с вонючей, свалявшейся бородой, самого Лешего, сумевшего улизнуть даже при проверке документов из-под Самого носа.
Собаки, наткнувшись на запах махорки, беспомощно закрутились на месте, жалобно скулили, облизывая обожженные едким запахом носы.
- Фартовый! Только они засыпают следы табаком. Ну кто мог предположить, что этот старый хрыч - ворюга! - досадовал майор и добавил: - Он и по описаниям не подходил. Наугад решил проверить. Первого же из Охи. Остальные и вовсе подозрений не вызывали. Все, кроме двоих, несчастные да пришибленные. Их и проверять совестно, - сознался честно.
- Он постарается попасть в Корсаков. И, конечно, до темноты, - предположил начальник погранзаставы. И продолжил: - Если это вор, то дорогу к городу найдет безошибочно. На подходах его подождать надо. Сам придет. Я свяжусь с нашими ребятами. А вы не медлите. Думаю, вам надо опередить упущенного.
Связавшись с Корсаковским уголовным розыском, майор рассказал о случившемся. В ответ услышал нелестный отзыв о себе. И приказ - срочно прибыть в город, чтобы на случай задержания мог опознать беглеца…
…Филин тем временем сидел в кабинете Кравцовой. Не по приглашению. Сам заявился. Рассказал Ирине о встречах с Лешим и Матросом.
- Надоело мне ходить с оглядкой. Нигде от них покоя нет. Им я не должен ничего. Ни копейки. Разве вот только…
- Что? - насторожилась Кравцова.
- Рысь на меня прыгнула. Белым днем. Я ее не видел и не слышал. Прямо на шею. И задрала бы! Но кто-то из законников выстрелил в нее и убил. Она и свалилась с меня. Царапины на память оставила. Не успей законники, перегрызла бы горло. В секунду успели. И назвали они меня своим обязанником. Объяснили, что, не будь их в тайге, и меня в живых бы не стало. А потому я должен отработать за шкуру и душу свою. Тогда, на радостях, что уцелел, ведь страх потом наступил, на все согласился. Хотя и не знал, что от меня потребуют. А потом и спасенью не обрадовался, узнав, куда влип. Теперь они меня в любой момент убить могут. Как спасли, так и угробят…
- Скажите, кто из фартовых на воле, помимо Матроса и Лешего? - спросила Кравцова.
- Как понял, они не вдвоем. Но я не знаю их хорошо. В тайге не только законники, а всякие были.
- Леший или Матрос не просили помочь достать им документы?
- Нет. О том разговора не шло.
- Ну, а приютить у себя скольких просил?
- Сказал, что с кентами. А сколько их - смолчал.
- Как вы полагаете, сколько законников могут решиться напасть на изолятор?
- Смотря кого пошлют.
- Это как?
- Если Матроса, тот и один справится, - весело усмехнулся Филин.
- Матрос на воле. Но и другие сумели уйти из тайги. Жаль, что не удается установить точно.
- Их шмары знают. Особо одна. На Сезонке живет. Зинка. В парикмахерской работает. Старая кадриль самого Лешего. Она должна знать.
- Какие слабости у нее? - спросила Кравцова.
Филин ответил не задумываясь:
- Алкашка последняя. Она все пропила, что имела и чего не водилось. Смолоду в потаскушках у воров. И нынче на Сезонке обретается. Месяц пьет, неделю работает. Ее "малина" понемногу подогревает. Видно, по старой памяти. Сдохнуть не дают.
- Она вас знает?
- В Охе все друг друга знают. Город небольшой. Старожилов много. И Зинка здесь - с молодости. Всю жизнь флиртом занималась, распутством. Ну, когда я выпивать стал у пивбара, она меня, конечно, видела.
…А через неделю Зинка сидела перед следователем.
- Кто это меня ханыгой назвал? Покажь! Я тому все бельмы зассу!
Услышав обвиненье в распутстве, и вовсе раскричалась:
- Это кто мне в транду счетчик ставил? Кто контролером был? Кому я поперек горла костью встала?
Узнав, что ее подозревают в связях с ворами, завизжала всей глоткой:
- Пиздят всё! Это соседи! Они меня со свету сжить хотят! Чтоб им ложкой из собственной сраки всю жизнь до смерти хлебать!
- У прокуратуры имеются веские доказательства этих утверждений, потрудитесь выслушать, - холодно прервала Кравцова вопли бабы и продолжила: - Сегодня вы купили водку в своем районе. И дали пятьдесят рублей. Их серия и номер совпали с теми, какие были взяты ворами при ограблении катанглинской сберкассы. Если вы отрицаете свою связь с Лешим, значит, сами ограбили сберкассу?
- Еще чего придумала, дура!
- Выбирайте выражения. И потрудитесь вспомнить, где взяли эти деньги?
- В получку дали…
- Ложь. Вы получили в аванс сорок три, а в получку - тридцать семь рублей.
- Значит, на базаре.
- Там за что вам платили?
- Взаймы взяла.
- У кого? - настаивала следователь.
- Не помню. По бухой повезло, впервые в жизни. Кто-то дал. Понарошке. Откуда знала, что крапленые подсунули.
- Положим, правду сказали. Но почему вы скупали у вдов паспорта и прочие документы покойных мужей?
Зинка подавилась воздухом от удивления. Крыть было нечем. Она поняла, что выкручиваться дальше бессмысленно. А подставлять свою, пусть и пропойную голову за воров ей явно не хотелось. И она рассказала все.
- Ксивы я делала семерым. По заказу. Без запасных. Ну и маскарад. Как просили. Этим на хлеб подзарабатывала. Не идти же мне в старости на панель. Все равно никто не позарится. А и сдыхать с голоду неохота. Вот и заколотила на жратву.
- Кто заказ сделал, Леший или Матрос?
- Сам, конечно. Он и забрал. И рассчитался честь по чести.
- Кто с ним был, кроме Матроса?
- Я их не видела. Бухнула и все.
- У кого документы покупали для них? Вспомните всех, быстро! - потребовала Кравцова.
У Зинки болела голова. Она вспоминала с трудом, называла адреса, фамилии, имена.
Рассказала, какие парики, усы, бороды и бакенбарды отдала Лешему.
Ее под подписку о невыезде выпустила Кравцова поздним вечером.
Зинка, уходя, плакала. Говорила, что не сносить ей теперь головы. И жизни осталось всего на одно похмелье. Вот только выпить не на что, а и угостить больше некому.
Кравцова передала угрозыску протокол допроса Зинки. И вскоре данные о фартовых стали достоянием всех отделений милиции.
Их искали всюду.
Ирина не случайно засыпала Зинку вопросами, не давая ей времени на обдумывание ответов.
Следователь по чистой случайности узнала, что Зинка скупает документы покойных. Ей были известны лишь два случая. Зинка признала семь и все не могла понять, как удалось прокуратуре узнать о том.
Ирина тоже немало изумилась приходу вдовы бурильщика, погибшего во время взрыва скважины. На ее иждивении остались трое детей. И при оформлении пенсии потребовались документы покойного.
- Они были в шкафу, в пиджаке мужа. И вдруг их там не оказалось. Я чуть не свихнулась, узнав о пропаже. В доме им некуда затеряться. Посторонних людей у нас не бывает. Живем замкнуто. И вдруг такое!
- В мистику поверить впору. Ну не могут же документы сами улететь? Нас пятеро живет. Я, дети и домработница - старая, одинокая женщина. Она у нас уже шесть лет. Брали нянечкой. Когда дети стали вырастать, оставили домработницей. Привыкли к ней. Ни у кого и мысль не шевельнулась заподозрить ее. Но когда я стала плакать, сказав, что детям придется остаться без пенсии и отказать домработнице, она и созналась, что документы моего мужа продала одной бабе, думая, что нам они уже не нужны, а деньги всегда пригодятся. И отдала мне двести рублей, какие и получила. Она сказала, что покупательница просила их для своего сожителя, у какого и фамилия и имя чуть ли не матершинные. А поскольку они собираются уехать на материк, там и распишутся. И она не будет носить грязную фамилию. А покойному все равно. Менять же фамилию и имя - долго и нудно. За это время сожитель может раздумать расписываться. Ей, покупательнице, хотелось скорее устроить свою судьбу, - рассказала вдова и назвала женщину, купившую документы мужа.
- Помогите мне вернуть их, не наказывая домработницу, неграмотная она. Не со зла. Помочь хотела…
При допросе домработницы выяснилось, что она на базаре слышала от знакомой старухи, что и у нее та же баба купила паспорт умершего старика. За сто рублей. И просила, в случае чего, говорить, что потеряла его. Для какой цели его купила, ответила, мол, у отца дом сгорел. И все нажитое. Вместе с документами. Чтоб с горя не рехнулся, на материк скорее надо. И чтоб не морочить голову с восстановлением прежних, пусть по этому паспорту живет. Кстати, имя и отчество, да и год рождения совпали. Вот и согласилась старая. Сто рублей - деньги. А про старика все забыли. Никто его документов не спросил.
Как узнавала Зинка о покойных? Да просто. Некрологи в городской газете каждый день печатаются. Читай, выбирай и действуй. Где-то откажут, другие - согласятся. Особо, когда бедность заедает или жадность прежде разума родилась. Тут и о причине приобретения документов не спрашивали.
Потом сдружилась с уборщицей морга. Такой же пьянчужкой. Туда покойных нередко доставляли с документами. Из аварии, драк, замерзшими по пьянке. Паспорта для Зинки не дороже, чем в пол-литра водки стали обходиться. А документы? Попробуй, докажи, были ль они при себе у покойного? У морга сдачи не требуют… Пропаж не ищут. Не то место. Это четко высчитала Зинка.
Вскоре ей было предъявлено обвинение, и старая шмара, впервые в своей жизни, попала в следственный изолятор городской тюрьмы. Вместе с нею ждала своей участи закадычная приятельница из морга.
Сколько было выпито вместе водки и вина, сколько теплых часов проговорили они о своей давно отшумевшей молодости. Они жили примерно одинаково. Им было что вспомнить, чем поделиться.
Но, оказавшись в одной камере, грызлись ежесекундно, как кошка с собакой.
Нюська упрекала Зинку за продажность. Когда узнала, что та ничего не получила за признанье на допросе, расквасила шмаре весь фас. От обиды. И не прощала ни днем, ни ночью дремучей дури своей приятельнице.
Сколько длились бы эти свары, если бы однажды не вывел их на прогулку хмурый охранник. И, вытолкав во двор тюрьмы, сказал:
- Пробздитесь малость, стервы!
Нюська осерчала на подобное обращение и завопила:
- Дохляк гнилой, кишка твоя говенная, трупный глист, отрыжка покойника! Ты как с нами, женщинами, разговариваешь? Иль меня рядом с тобой потрошили, иль мы на одном столе лежали? Ты чего свою лоханку дерешь, говно беркулезное?
Охранник рот открыл от удивления. И вдруг дружный хохот услышал. Это были фартовые, гулявшие во внутреннем дворе.
- Во, баба! Гром и молния! Гордая! Чистой воды - кентуха! Крой их, красотка, мать их в душу! Чтоб всем чертям смешно стало!
- Целуем тебе ручки, бабочка! - послышалось из-за забора.
Зинка, поняв, узнав голоса, поддержала приятельницу. И обрушила такой мат на охранника, что за забором не смех, рев послышался. Фартовые животы надрывали от хохота. Зинка превзошла саму себя.
Ее голос был узнан. Ее назвали по имени. Ей сказали, что любят и помнят… С того дня подруги перестали ссориться, а охранник уже не помышлял выводить их на прогулку.
Дело раскручивалось, давали показания и фартовые. Не все, конечно. Пятеро, в знак протеста, со шконок вставать не хотели. Их поселили в одиночки. Глухие, сырые, как могила.
Они ночами перестукивались, делились новостями. Знали, что творится на воле, - от новичков. Делились, кто какие показания давал на следствии.
Все три этажа громадной тюрьмы были забиты арестованными. И, несмотря на все ухищрения администрации и охраны, знали друг о друге все.
Кто-то недавно попал, другие - в этап собирались. Их просили черкнуть пару слов по нужному адресу. Были здесь и приговоренные к расстрелу.
Их камеры-одиночки располагались на третьем этаже. И приговоренных к смерти в тюрьме жалели все. За особую одежду, в крупную полоску, их звали полосатиками или смертниками.
Им не отказывали в куреве, еде. Ведь последние дни на этом свете нельзя омрачать никому. Таково было правило.
Смертников не расстреливали в тюрьме. Их увозили отсюда. Куда именно? Где приговоры приводились в исполнение. Оттуда живым никто не вышел.
О том, что полосатик завтра покинет камеру и поедет в последний путь, предупреждали заранее. И тогда… Всю ночь, без сна и отдыха ходил приговоренный по камере, измерял ее тяжелыми шагами.
Его никто не ругал, хотя от звука этих шагов не могли уснуть арестованные в камере второго этажа.
Этой участи ждали для себя законники из "малины" Лешего.
За пятерых убитых сотрудников милиции суд не пощадит. Все понимали, что амнистии на такое не распространяются и на помилование рассчитывать не приходится. Разве только побег? И хоть нереально было сбежать из тюрьмы, не мечтай о том - не доживешь до приговора. Некоторые, кому и надеяться было не на что, сошли с ума.
Фартовые предпочитали смерть, чем пожизненное лечение в психушке при тюрьме. Там больных за людей не считали и никому не дали шанса умереть своею смертью. Попасть в психушку для фартового было западло.
Правда, иные, угодив туда, по счастливой случайности убегали на волю. Но это бывало слишком редко. Терпеть же побои от санитаров, жестокие, постоянные, слышать насмешки, терпеть все издевательства, поруганья - все равно, что пройти через десяток смертей.
Может, потому мечталось законникам попасть не в психушку, а на урановые рудники, куда из-за нехватки рабочих рук, как слышали, увозили смертников. Там они через полгода сами умирали, если не могли сбежать.
- Леший, падла, теперь кодлу сколачивает, чтоб нас снять с тюряги, - мечтает фартовый, уставясь в темный потолок камеры.
- Держи шире! Пошел срать, забыл, как звать! - отозвалось из угла.