- Не придуривайся. Честно скажу, как только мы обнаружили отпечатки и они оказались твоими, я ждал только одного: твоих объяснений. На тему того, как это они оказались на кейсе, принадлежавшем тому парню, Кэндлмасу. И знал, что легенда будет выдающаяся. Но ты превзошел все мои ожидания. Имеешь наглость утверждать, что это твой кейс! Да, мне нравится это, Берни. Ты молодец, смекалки тебе не занимать.
- Но это чистая правда.
- Правда, - кисло повторил он. - Какая, к дьяволу, правда?
- Ты не первый представитель закона, который задает мне тот же вопрос, - парировал я. - Что произошло с Кэндлмасом?
- А кто сказал, что с ним что-то произошло?
- Ой, ради бога, - фыркнул я. - К чему тогда обследовать совершенно пустой кейс на предмет обнаружения отпечатков? Ты нашел кейс в его квартире, и он сам мог бы объяснить, как он туда попал. Так что напрашивается один вывод: Кэндлмас ничего не сказал. Или его там просто не было, или же он был не в состоянии говорить вообще. Так что из двух?
Он смерил меня долгим пристальным взглядом.
- Не вижу причин скрывать от тебя, - наконец вымолвил он. - В любом случае через пару часов ты все равно узнал бы об этом из газет.
- Так он мертв?
- Если и нет, то очень ловко притворяется.
- Кто его убил?
- Не знаю, Берн. Думал даже, что это твоя работа.
- Не болтай ерунды, Рэй. Ты прекрасно знаешь, что это никак не мог быть я. Я не убийца. Это не в моем стиле.
- Знаю, - кивнул он. - Все те годы, что мы знакомы, всегда знал, что ты на такие штуки не способен. С другой стороны, всякое может случиться. К примеру, когда парня застают врасплох, грабящим чужую квартиру… Только не вешай мне лапшу на уши, что все дни и ночи напролет ты только и знаешь, что продавать книжки. Ты закоренелый вор, Берни. Ты найдешь что взломать, даже когда тебя закопают на шесть футов…
- Радужная перспектива. Ладно, расскажи мне о Кэндлмасе, - сказал я. - Как его убили?
- Какая разница? Убили и убили.
- Но почему ты так уверен, что это было убийство? Он же не мальчик. Может, это была естественная смерть.
- Ага. Или самоубийство. Напоролся на нож несколько раз подряд, а потом, видно, проглотил его, чтобы сбить полицию с толку.
- Так его ножом? Колотые раны?
- Во всяком случае, так говорит док. Обширное внутреннее кровоизлияние. И наружное тоже, - добавил он. - Весь ковер залит кровью.
Я поморщился. Мне стало страшно жаль Хьюго Кэндлмаса, но еще больше - того чудесного обюссонского ковра. И я выразил надежду, что покойный не слишком мучился.
- Еще как мучился, - заметил он. - Если его только предварительно не усыпили. Ну сам подумай: кто-то втыкает в тебя ножик, и не раз, а два-три. Как тут не мучиться, - он задумчиво нахмурился. - Правда, говорят, что после первого удара ножом наступает шок и остальных человек уже не чувствует, но кто его знает… Специалистам, конечно, видней. Однако не хотел бы испытать на собственной шкуре.
- Я тоже. И орудие убийства не найдено?
Он покачал головой.
- Нет, убийца унес с собой. Вот закончатся лабораторные исследования, тогда узнаем размер и форму лезвия вместе с именем и домашним телефоном парня, который произвел это оружие. Единственное, что я пока знаю наверняка, убили его точно ножом. По всей вероятности, длинным и тонким, но это всего лишь мои догадки.
- А как к тебе попало это дело, Рэй?
- Кто-то позвонил в участок около часа ночи. Приехали двое патрульных, видят: дверь заперта на целых три замка, а ключей у управляющего было всего два. Это целиком твоя вина, Берни.
- При чем тут я?
- Если б не ребята вроде тебя, люди не стали бы навешивать на двери по целых три замка. Да по всему городу расхаживают люди с карманами, битком набитыми ключами, таскают больше, чем могут унести, а причиной всему наши нью-йоркские воры. Как-то раз встретил женщину, так у нее в двери было целых шесть замков! Шесть! И когда утром она уходила, так пока запрет на все, глядишь, а время уже возвращаться. - Он удрученно покачал головой.
Я спросил:
- Так что они сделали? Высадили дверь?
- Да нет, не было оснований. Все, что они имели, - это анонимный звонок с сообщением, что кто-то слышал на четвертом этаже звуки борьбы. Случись такое в Нижнем Ист-Сайде, тогда, может, еще и высадили бы, сам знаешь, что это за райончик. Нет, они вызвали слесаря.
- Шутишь?
- А что тут такого? Слесаря - это тебе не врачи, они на посту по двадцать четыре часа в сутки. И принимают вызовы на дом.
- Разумная идея. Правда, тащить к ним дверь малость затруднительно.
- Или же насовать в замочную скважину аспирина, а уж утром вызывать… Короче, вызвали парня. Но то ли замок оказался крепок, то ли парень хиловат. В общем, они провозились с ним добрых полчаса.
- Полчаса? Надо было позвонить мне, Рэй.
- Будь я там, так бы и поступил. Но я не появился на сцене, пока они не проникли в квартиру и не обнаружили труп. Только тогда и позвонили, ну и я приехал и как раз осматривал покойного, когда раздался звонок. Это ты звонил?
- Не пойму, о чем ты…
- Ладно, не рассказывай сказки. Два звонка с интервалом минут в пять. Оба раза подходил я, и оба раза там молчали… Только не говори мне, что это был не ты, Берни. Напрасная трата времени. Я узнал твой голос.
- Интересно, как это? Ты же сказал, что там молчали.
- Да, но молчать можно по-разному, и это был твой стиль. И не пытайся убедить меня в обратном.
- Тебе видней, Рэй.
- Я сразу тебя узнал. Ну, и должен признаться, с самого начала подумал на тебя. Ты знаешь, где лежал труп?
- Откуда мне знать? Я ведь там не был.
- Помнишь такой маленький круглый столик, а на нем лампа, похожая на букет лилий?
Это была настольная лампа Тиффани в стиле модерн, почти наверняка копия. Она стояла на столике с ножками в стиле кабриоль.
- Не знаю никакой лампы, - пробурчал я. - Сроду не бывал у него в квартире. Знаю, что он жил где-то в Верхнем Ист-Сайде, кажется, у меня даже записан его адрес, но точно не помню. И никогда у него не был.
- Конечно… - протянул Рэй. - Никогда не был, однако твой кейс почему-то… - тут он забарабанил пальцами по прилавку, - навестил этого господина. Знаешь, это даже я не скушаю, Берни, ни под каким соусом. Я уверен, что ты там побывал, возможно даже прошлой ночью. Правда, когда ты звонил, я еще не знал, что это твой кейс. Но видел чек на пять баксов на том самом круглом столике. А на чеке черным по белому значилось: "Барнегат Букс", а также стояла дата покупки - позавчера.
- Я же говорил тебе, Рэй. Он купил у меня томик стихов.
- И назывались они, - он сверился с записью в блокноте, - "Пред".
- Это имя поэта. Уинтроп Макуорт Пред.
Он небрежно отмахнулся, давая понять, как относится к человеку с таким именем.
- И этот Пред, конечно, помер.
- О, уже давно.
- Как большинство других поэтов. Ладно, ну его к дьяволу. Пред не убивал, как бы ни хотелось мне привязать его к этому делу. Знаю, что и ты тоже не убивал. Ну к чему тебе убивать этого Кэндлмаса?
- Совершенно ни к чему, - согласился я. - Он был хорошим покупателем и довольно приятным человеком. Так мне, во всяком случае, показалось.
- А что ты вообще знаешь о нем, а, Берни?
- Не слишком много. Франт, любит принарядиться. Тебе это что-то дает?
- Ему тоже ничего не дало. Ему следовало бы носить под рубашкой жилет из кевлара. Может, тогда что-то и дало бы. Так ты говоришь, франт? Да, похоже на то, потому как какой человек будет торчать у себя дома в костюме? Обычно приходишь домой и первым делом срываешь галстук, вешаешь пиджак на спинку стула. Лично я поступаю именно так.
- Охотно верю.
- Да? А какие еще варианты? Самое милое дело… И знаешь что еще, Берн? Благодари бога за то, что твое имя не Кей Фобб.
- Чего нет, того нет, - согласился я. - И никогда не было. О чем это ты?
- Кей Фобб… Это тебе о чем-нибудь говорит?
- Нет. А кто она такая, эта Кей Фобб?
- Ты считаешь, это женщина? Не знаю, может, я произношу неправильно, Берни… Вот, взгляни-ка сам и скажи, с чем прикажете это кушать?
Он снова приподнял кейс и повернул его ко мне боком. На светло-бежевом фоне крупными печатными ржаво-коричневыми буквами было выведено: "Caphob". Это слово можно было также прочитать как "Кэпхоб" или "Кэфоб".
Глава 7
В "Тупике" Богарт играет Мартина по прозвищу Детское Личико, который из сентиментальных побуждений посещает дом своего детства в Нижнем Ист-Сайде. Конец картины трагический: сперва ему влепляет пощечину матушка, Марджори Лейн, затем на пожарной лестнице он получает пулю от Джоэла Маккри. Вообще в фильме занято целое созвездие замечательных актеров, в том числе Клэр Тревор, Сильвия Сидни и Уорд Бонд, а также Ханц Холл и Лео Горси. Сценарий Лилиан Хелман, режиссер - Уильям Уайлер. Но больше всего мне понравились костюмы, художником по которым был некто по имени Омар Хайям.
Во время эпизода гибели Богги Илона взяла меня за руку.
И так и продержала до конца фильма, а выйдя во время перерыва из туалета, взяла уже обе руки.
- Бирнаард, - протянула она.
- Илона…
- Я так боялась, что ты сегодня не придешь. Весь день боялась.
- И что это тебе в голову взбрело?
- Сама не знаю. Когда я уезжала вчера в такси, ужас так и сжал сердце. И я подумала: "Я его больше никогда не увижу".
- Ну, как видишь, я здесь.
- О, я так рада, Бирнаард.
Я легонько стиснул ее ладонь в своей. Вторым шла "Левая рука Бога", один из последних фильмов Богарта. Там он играет американского летчика в Китае во время войны, который работает на Ли Джея Кобба, ярого китайского милитариста и злодея. Люди Кобба убивают священника, а сам Богарт спасается, переодевшись в его сутану, и продолжает выполнять задание, но уже под видом священника и против злодея, что немножко напомнило мне Эдварда Г. Робинсона в "Брате Орхидее".
И все, разумеется, кончается хорошо.
Мы перешли через улицу, выпили по чашке капучино и съели один эклер на двоих. Она долго молчала, затем сказала:
- Я так волновалась, Бирнаард…
- Правда? А я с самого начала был уверен, что у него с этой медсестрой все будет о’кей. Правда, я думал, что он прикончит этого Ли Кобба прямо на месте, но они сперва метнули кости. И знаешь, так даже лучше. Изящная деталь.
- Нет, я не о фильме.
- О…
- Я думала, что потеряла тебя. Мне показалось, что ты едешь к другой женщине.
- Разве я не говорил, что еду по важному делу?
- Но ты ничего не объяснил… А если бы и объяснил… - опустив глаза, она начала разглядывать свои пальцы. - А знаешь, я бы поняла, если бы ты завел другую. Я… была слишком… сдержанна. Но эти последние недели мне приходилось очень трудно. Я ощущала, что живу, только когда мы сидели рядом с тобой в кинотеатре. А все остальное время… почти задыхалась.
- А что случилось, Илона?
Она покачала головой.
- Я не могу об этом говорить.
- Можешь.
- Не сейчас. В другой раз. - Она отпила глоток капучино. - Расскажи мне об этом важном деле. Или это тайна?
- Просто один человек хотел показать мне свою библиотеку, - ответил я. - Обычно такого рода встречи я назначаю на конец рабочего дня, но мы с тобой каждый вечер ходим в кино, и потому пришлось назначать на более позднее время.
- И еще я никогда тебя не приглашала, да?
- Ну…
- Хочешь посмотреть еще одну библиотеку, Бирнаард?
- Нет.
- У меня есть несколько книг. Не думаю, что слишком ценные, но, может, ты все же взглянешь?.. - Протянув руку, она провела указательным пальцем по моему подбородку, затем коснулась губ. - Но, может, у тебя сегодня снова деловая встреча и мне придется ехать домой одной?
Выяснилось, что живет она на Двадцать пятой улице, между Второй и Третьей авеню, на пятом этаже без лифта, в доме, нижний этаж которого занимал магазин под названием "Нехитрые забавы". Тут продавались магические кристаллы, фимиам, карты Таро, а в витрине висела реклама, гласившая, что здесь вы можете приобрести все необходимое для колдовства и приворота.
Ступеньки были пологие, но их оказалось страшно много. Я вспомнил капитана Хобермана: каково бы ему, бедняге, пришлось?
Она занимала одну из угловых квартир, из одной комнаты и с единственным окном, из которого открывался вид на вентиляционную шахту и глухую стену высокого здания напротив, на Двадцать шестой. Сперва она включила голую лампочку, висевшую под потолком, затем латунную под зеленым абажуром, студенческого вида, стоявшую на письменном столике с единственным выдвижным ящиком, и погасила верхний свет. А потом зажгла три свечи на сундучке, похожем на солдатский, в дальнем конце комнаты и погасила настольную. Неверное пламя свечей озарило маленький домашний алтарь. Там были фотографии в рамках и без. Икона Мадонны с Младенцем, другая икона, изображающая какого-то святого с бородой и запавшими глазами, а также целая коллекция разных мелких предметов, в том числе и кристалл кварца - возможно, из магазина внизу.
В остальном квартира была вполне безликой. Вся библиотека поместилась в двух пластиковых ящиках из-под молока; а вязаный тряпичный коврик, замызганный и вытертый, покрывал примерно половину облезлого паркета. Кровать и туалетный столик, похоже, достались ей вместе с квартирой или же были куплены в лавке старьевщика. Стены - абсолютно голые, если не считать висевшего на гвоздике календаря "Птицы мира" и прилепленной скотчем карты Восточной Европы, вырванной из "Нэшнл джиографик". В сумрачном свете детали было различить невозможно, но я все же заметил на ней небольшой кусочек, обведенный жирным красным фломастером.
- А это, должно быть, Анатрурия? - спросил я.
Она подошла поближе.
- Моя родина, - ответила она, и в хрипловатом голосе звучала ирония. - Центр вселенной.
- Ты ошибаешься, - возразил я. - Центр вселенной здесь.
- В Нью-Йорке?
- Нет. В этой комнате.
- О, ты так романтичен…
- А ты - такая красавица.
- О Бирнаард…
И тут, с вашего позволения, я, будучи человеком старомодным, опускаю занавес. Мы обнялись, и разделись, и улеглись на кровать - детали можете представить сами. Ничего такого, что бы не показывали по ящику на ночном канале - если вы, конечно, подключены к кабельному телевидению и ложитесь поздно, - мы, смею вас заверить, не проделывали.
- Бирнаард? Знаешь, иногда после любви мне хочется подымить.
- Охотно верю, - откликнулся я. - О, ты имеешь в виду сигарету?
- Да. Не возражаешь?
- Нет, конечно нет.
- Сигареты там, в тумбочке… Тебя не затруднит?
Я протянул ей наполовину пустую пачку "Кэмела" - укороченные, без фильтра. Она сунула сигаретку в рот и позволила мне, чиркнув спичкой, поднести ей огонь. Втянула дым, как утопающий втягивает воздух, затем сложила губы колечком и выпустила его, как это делала Лорин Бэколл, когда обучала Богарта свистеть.
- Конечно, сигареты, - сказала она вдруг. - Что еще, по-твоему, я могу курить? Не селедку же.
- Нет, это вряд ли, - согласился я.
- Это помогает уменьшить грусть, - заметила она. - Сказать тебе кое-что? Я хотела заняться с тобой любовью с той самой, первой ночи, Бирнаард. Но знала, что от этого мне станет грустно.
- Надо понимать, я тебя разочаровал?
- О нет, что ты, как ты можешь так говорить! Ты замечательный любовник. Это и разбивает мне сердце.
- Что-то я не пойму…
- Посмотри на меня, Бирнаард..
- Ты плачешь?
Протянув руку, я осторожно смахнул слезинку с уголка ее глаза.
Но на ее месте тут же возникла другая.
- Это бесполезно… Вытирать их, - сказала она. - Все время будут появляться новые. - Она еще раз глубоко затянулась. Уж когда она курила, так курила! - Так я устроена, - объяснила она. - От любви мне становится грустно. И чем лучше в постели, тем хуже я себя чувствую.
- Да, это нечто особенное, - пробормотал я. - К стыду своему должен признаться, что лично я чувствую себя просто великолепно.
- Нет, это одновременно и приятное чувство…
- Но тогда…
- А под ним все равно кроется грусть. И поэтому я курю сигарету. Мне не нравится курить сигареты, но хочется избавиться от тоски.
- И помогает?
- Нет. - Она протянула сигарету мне. - Не загасишь? Вот это блюдечко можно использовать как пепельницу… Спасибо. Побудешь со мной еще немного? И обними меня, Бирнаард…
Немного погодя она начала рассказывать. Да, квартира ужасная, но лучшую она позволить себе не может. Нью-Йорк - безумно дорогой город, особенно для людей без постоянного заработка. Но место довольно удачное, потому что всегда можно получить какую-нибудь работу в ООН, переводы или корректуру каких-нибудь материалов. До Первой авеню можно добраться на автобусе или даже пешком - если погода хорошая и есть время, всегда приятно пройтись.
Да, она знает, что надо сделать, чтобы привести квартиру в порядок. Можно покрасить стены, сменить этот ужасный ковер, можно даже купить телевизор. Как-нибудь она этим обязательно займется. Если, конечно, останется здесь. Если не переедет…
Тут ритм ее дыхания изменился, и я решил, что она уснула. Сам я уже давно лежал с закрытыми глазами и ощущал, как на меня накатывают волны сна. Но это "побудешь со мной еще немного?" не следовало расценивать как приглашение остаться в ее постели до самого утра. К тому же и постель была недостаточно широка для двоих. Нет, для занятий, предшествующих сну, она вполне годилась, и то если не слишком изощряться, но, когда речь заходит о том, чтобы всхрапнуть, что называется, от души, места в ней было все же маловато.
И я выскользнул из постели как можно осторожнее, стараясь ее не разбудить, подобрал и надел в спешке разбросанные по всей комнате предметы туалета - разумеется, только свои. А перед тем как задуть свечи, подошел к двери и отпер все замки, чтобы потом не возиться с ними впотьмах.
Затем подошел задуть свечи и замер. В слабом их сиянии вырисовывался семейный портрет в дешевой рамочке: застывшие в напряженных позах отец, мать и маленькая девочка лет шести-семи, по всей видимости, Илона. Волосы у нее в детстве были светлее, а черты лица - несколько расплывчаты, но уже тогда глаза отличало столь характерное выражение, насмешливое и самоироничное. Так мне, во всяком случае, показалось.
"Да ты, никак, влюбляешься, парень", - сказал я себе, тоже не без изрядной доли иронии в собственный адрес.
Я взял кристалл, взвесил его на ладони, положил на место. Посмотрел на иконы и пришел к выводу, что они подлинные и наверняка старинные, хотя, вероятно, и не слишком ценные. Потом ощупал какую-то бляху, то ли военного, то ли церковного назначения - бронзовый медальон с изображением священника в митре и надписью кириллицей на золотисто-алой ленте. На дне шкатулки, обитой изнутри бархатом, обнаружился талер с изображением Марии-Терезы и медальон белого металла с поясным портретом какого-то неизвестного мне короля.