Нашпигованный речами капитана, Васька с неким особым интересом поглядывал теперь на них, давно ему знакомых, являющих собой "первородный грех мужчин", для которых он, Василий Мокичев, не Аполлон, а только фавн, в самом широком смысле слова, не человек-мужчина, "а только самец, всегда и прежде всего".
И капитан смотрел на этих женщин. Ведь они первые, с кем он знакомится на свободе. Одну из них, значит, зовут Соней, это, конечно, та самая Софа́, о ней Васька Мокичев говорит: "Мой диванчик". Тогда вторая, она назвалась Викторией, Вика, поправил Васька, по раскладу Мокичева должна сегодня быть его дамой. Фу-ты какие старомодные обороты… Дамы, кавалеры… Синьоры и синьорины, Ромео там всякие и Джульетты. Хочешь или не хочешь, а принимай правила игры. Вот и Василий уже сердито поглядывает на тебя, дескать, не будь валенком, волос нечесаный, крутись вокруг дамы, тьфу ты, опять это слово, ну тогда возле кадры, это посовременней…
Капитан старался сбросить с себя возникшее вдруг оцепенение. Оно появилось в тот момент, когда пришли и сели к ним за стол эти женщины. Он вежливо поздоровался с ними, представил его Васька однокашником, капитаном, вернувшимся из дальнего-дальнего рейса. Потом Мокичев сообразил, что Волкову надо освоиться, принялся рассказывать про разные случаи, они произошли во время последнего рейса, а может быть, он попросту выдумывал их, большой мастак Василий был по этой части.
Рядом суетился Валера, официант с приходом женщин оживился, завалил стол закусками, ловко открывал шампанское, подливал в бокалы и всем своим видом показывал, будто нет, не было и не будет для него гостей более дорогих, нежели эти.
Постепенно и капитан втягивался в застолье, порой ронял одну-две фразы к месту, а Васька, надо отдать ему должное, тактично втягивал Игоря в общий разговор, тотчас же тушуясь, когда Волков овладевал инициативой и хоть на время становился полноправным собеседником.
Виктория вела себя по отношению к Волкову приветливо, но спокойно. Может быть, она уделяла ему чуточку больше внимания, чем остальным, но это можно было счесть и обыкновенной вежливостью по отношению к новому, только что представленному ей человеку. Самому Волкову она не то чтобы понравилась, он обрел к ней чувство доверия, ему казалось, будто давно знает ее. Нечто теплое возникало в нем, когда Вика, приветливо и открыто улыбаясь, обращалась к нему и ненавязчиво, стараясь сделать это естественно, незаметно, подкладывала в тарелку Волкова закуски.
За столом говорили о разном, а когда появился оркестр, Мокичев повел Соню танцевать. Вика сразу определила, что Волкову не хочется выходить, и когда он, все же понимая, что таковы условия игры, предложил ей последовать за Васькой и его подругой, она покачала головой и сказала:
- Не хочется… Давай лучше посидим, ладно?
И Волков понял, оценил движение Викиной души, а когда к нему дважды подкатились фрайера из зала, мол, разрешите вашу даму, он так свирепо буркал: "Не разрешаю!", что их оставили в покое. Потом и Мокичев сообразил, он вообще был в этот вечер на редкость понятлив, тонок душевно, Васька почти перестал выходить с Соней в зал для танцев, и дружеское их застолье становилось все более откровенным, сердечным.
Возвратясь как-то за стол, Мокичев шепнул капитану:
- Видел сейчас Сашку Рябова, он в другом зале сидит.
- Ну и что? - спросил капитан.
- Да так, - почему-то смутился Васька. - Я и подходить к нему не стал.
Он соврал Игорю. Подошел-таки Мокичев к Рябову, оставив Соню у дамской комнаты, подошел шумно, как он делал всегда, поздоровался и едва ли не радостно сообщил, что Игорь Волков вернулся, сейчас они с ним вместе это дело обмывают, и надо ему, Рябову, подойти к их столу, выпить за возвращение такого стоящего кореша, каким был, есть и останется всегда Игорь Волков.
Но капитан Рябов лишь холодно взглянул на Мокичева, качнул отрицательно головой и отвернулся.
- Ты что?! - спросил Васька. - Там же Игорь Волков сидит… Ты понимаешь? Он вернулся…
- Так что мне, по этому поводу в лапоть звонить? - сощурился капитан Рябов. - Или я бывших зэков не видал…
Хотел Мокичев заинфонить ему по хавальнику, самодовольному, презрительно ухмыляющемуся мордовороту, но подумал вовремя об Игоре. Ведь не только Рябову, но и Волкову испортит вечер. Долгим взглядом посмотрел в лицо Рябова, тот глаза увел в сторону, хотя попервоначалу и лупал ими нагло, ничего Васька капитану Рябову не сказал, вздохнул и ушел.
Но сейчас Волкову сообщить обо всем не решился. Видел, мол, Сашку Рябова, а подойти не подошел. Правда, немного удивило равнодушие Игоря, с которым тот воспринял известие о том, что здесь Рябов. Но откуда же знать Мокичеву, как этот самый капитан Рябов отказался два года назад подписать письмо в защиту Волкова…
Валера соорудил на прощанье два пакета, аварийно-спасательный паек, сказал Мокичев, пайков было два, значит, в скором времени придется компании разбиться на пары. Что ж, так оно и должно быть по логике жизни…
А пока вчетвером они шли по аллее, вокруг дорогу им закрыли четверо, и раздалось традиционное:
- Морячки, дайте закурить!
Василий отодвинул женщин, и те бочком стали скользить в сторону. Волков выдвинулся было вперед, но Мокичев потянул его за локоть, а сам, весело крикнув: "Держите, парни!" - ловко бросил в центр шеренги пачку сигарет.
Только ее никто и не думал ловить.
- Кому кусок кидаешь, падла? - угрожающе спросил крайний справа, и все четверо сделали шаг вперед.
- Давайте по-мирному, ребята, - странно не похожим на него заискивающим тоном предложил Васька. - Покурим и разойдемся. А я вам и зажигалочку оставлю…
- Ты сейчас все здесь оставишь, сикорванец, - объявили из центра шеренги.
- Отойди в сторону! - крикнул капитану Васька.
- Бей их! - заорал тот, что первым подавал голос, с правого края.
- Ху! - рычаще и одновременно визгливо крикнул Мокичев. - Иух! Ха!
Он странно изогнулся, выпятив бедро в сторону хулиганов, подняв согнутые в локтях руки перед собой и суча ими, потом резко переместил упор на другую ногу, а той, что освободилась от тяжести тела, пнул стоявшего с края парня в живот.
Тот с диким воем согнулся, а Васька неуловимым движением руки будто бы шутя коснулся его шеи ребром ладони.
Парень перестал вопить и молча рухнул на землю.
- И-ух! Хэ! Ху! - во второй раз дико заорал Мокичев и, кривляясь телом, стал приближаться к остальным нападавшим, которые, впрочем, вовсе теперь не думали о нападении.
- Рвем, ребята! - закричал один из них. - Это мент переодетый! Он приемы знает…
Когда подошли к женщинам, они стояли поодаль и, как показалось Волкову, спокойно наблюдали за происходящим, Игорь спросил Ваську:
- Поразил ты меня, Василий… Дал шороху… Не успел я о своем боксе вспомнить, как ты одного отправил уже в нокаут. Молоток! Только уж больно страшно ты кричал… Как-то не по-русски.
- Так это же японская борьба, - серьезным тоном объяснил Мокичев. - Как же я по-русски буду кричать? Полагается… Для устрашения.
- Ну-ну, - промолвил капитан. - И где ты этому научился?
- Научился, - загадочно улыбнулся Мокичев. - Ладно, чего там… Пошли. Время позднее. Мальчику Васе пора бай-бай. Помнишь, Игорь, анекдот: "Мадам, лягим у койку!"
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
По раскладу, который доложил Мокичев капитану в очередное посещение ресторанного гальюна, Васька отправлялся с Софой к месту ее временного проживания в Светлогорске - на некую дачу, где она снимала комнату. Волкову же представлялась возможность оценить гостеприимство Вики, оставшись на ночь в ее небольшой квартире, где она жила с сыном, теперь обретающимся в пионерском лагере.
- Баба она добрая, Вика, - втолковывал товарищу Мокичев, - не подумай, что из этих… Попросту душевный человек. Я б и сам… Да вот к диванчику присох. Удивляюсь на себя.
- Собираешься жениться? - спросил Волков.
- Да вроде бы и пора - за тридцать перевалило, - вздохнул Мокичев. - Только вот вспомню, сколько их осталось, ну тех, других, значит, кто в руках моих не побывал, аж хоть волком вой - такая зеленая приходит тоска. Я ведь, Игорек, конечно, загульный парень и вообще не очень моральный, только так полагаю: женатому моряку надо завязывать с блудством. Коль ты женат, то в море только о ней и думать моги, и на берегу она тебя ждать должна, с ребятишками вместе. Детей я, Волков, люблю. Это точно. А к Вике ты иди. Столько намаялся там… Ей ничего не говори, она все равно тебя пожалеет.
"А нуждаюсь ли я в жалости? - подумал капитан. - Принесет ли она мне пользу? Вот в чем вопрос…"
И теперь стоял на перекрестке, отсюда их пути-дороги с однокашником Васькой расходились. Мокичев подастся с Соней на неведомую дачу, а капитан должен идти в дом этой едва знакомой женщины.
"Должен? - спросил себя капитан. - Почему должен? Опять пресловутые правила игры… Но ведь сыграть можно и по-иному. Довести Викторию до крыльца, попрощаться, поймать у вокзала такси и уехать в Межрейсовый дом моряков, а там выпить с Ваней Иконьевым чаю и завалиться спать. Василий, конечно, меня не поймет, меня вообще никто не поймет, сейчас я сам себя не понимаю… Должен… Ишь ты!"
Он вспомнил вдруг, как ровно сутки тому назад шел по ночной улице Калининграда с теми двумя, как ловил для них машину и смотрел вслед удаляющимся от него красным огонькам. Они ехали к себе домой. Галка и Станислав Решевский. А у него не было тогда дома. Тогда… Сейчас все изменилось. Перед ним замаячила возможность задавить одиночество близостью с этой женщиной, она введет капитана в свой дом, тот станет прибежищем и для него.
- Нам налево, ваш путь, друзья, совсем наоборот, - дурашливо пропел Мокичев. - До связи, капитан! Вика знает, где нас найти… Аривидерчи, Рома! Гудбай, Вика!
Васька подхватил Соню под руку, и вскоре они исчезли в темноте аллеи.
Капитан стоял неподвижно. Пауза затягивалась, Волков чувствовал себя крайне неловко, надо было предпринимать нечто, и капитан исполнился благодарности к Вике, когда она не то чтобы робко, а скорее нерешительно тронула его за рукав и полувопросительно сказала:
- Пошли?..
От чашки кофе Волков отказался. Уж очень показалось ему это традиционным, книжным, что ли. Сколько раз он читал и видел в кино, когда мужчину так спрашивают или чаще он сам набивается на чашку кофе. Дескать, не зайдешь ли… Или, иначе, когда женщина колеблется, ее подготавливают просьбой: не угостишь ли чашкой кофе… Неужели современное человечество не в состоянии придумать десяток-другой новых приемов?
Квартира была однокомнатной.
- Кофе выпьешь? - спросила женщина капитана. - Нет… Тогда посиди на кухне, пока я постель приготовлю…
Проговорила она эту фразу спокойно, буднично, и сначала Волков криво усмехнулся, подумал: "Привычное дело".
- Курить можно? - спросил он.
- Конечно, кури, - отозвалась из комнаты Вика. - Форточка на кухне открыта, а потом я и балкон раскрою…
Волков закурил, и усмешка с лица его исчезла. "А что, - подумал капитан, - в этом есть нечто… Сексуальная революция, говорят. Дело вовсе не в терминологии. В наш век небывалых коммуникабельных возможностей люди как никогда разобщены духовно. Можно всю жизнь встречать соседа, который живет за дверью напротив, и не знать, как его зовут. Телефон, телеграф, телевизор, теле, теле… Черт бы их побрал! Таинство секса… Оно отнюдь не исчезает, если мы сегодня, не сговариваясь, решим, что спать будем вместе. Я против нудизма, но и в пуританство впадать без нужды не годится. Все должно быть естественным. Уже в этом оправдание, в естественности. Опасна только пошлость. Если нас потянуло друг к другу… Но ведь она знала, что ее ждет некий мужчина, и шла в ресторан, зная… Ну и что? Если б я не показался ей, то и вела бы себя по-другому еще там, за столом. И не был бы я сейчас в этой квартире, мчался на такси в Калининград. Правильно говорят, что не мы выбираем женщину, а женщина выбирает нас…"
- Иди сюда, Игорь, - позвала капитана Вика. - Раздевайся и ложись…
Волков поднялся с табурета, загасил сигарету в пепельнице и медленно-медленно двинулся в комнату. Вика встретила его в дверях, она была все еще одета, посторонилась, ласково улыбнувшись.
- Иди-иди, - проговорила Вика, - раздевайся и ложись. А я сейчас…
Капитан лежал на спине, слышал шум воды в ванне и разглядывал разноцветную тишину. Он старался ни о чем не думать, но в голову настойчиво приходили воспоминания о том вечере, что был вчера, и звучали слова песни, которую заказал для него Васька Мокичев.
"На сто километров тайга, где водятся дикие звери, - беззвучно шептал капитан, - машины не ходят сюда… Сойдешь поневоле с ума… Возврата отсюда уж нету… Возврата отсюда…"
Стих шум воды в ванне, и у Волкова перехватило дыхание. Прошло еще несколько мгновений, распахнулась дверь, свет проник в комнату, где лежал капитан, и капитан закрыл глаза.
Щелкнул выключатель. Волков осторожно подвинулся к стене. Сердце у него колотилось, во рту пересохло, а слова песни не оставляли сознания, и капитан все повторял и повторял: "Машины не ходят сюда, идут, спотыкаясь, олени…"
- Заждался, поди, - шепнула женщина капитану на ухо, когда, сбросив халат, она приподняла край одеяла, ловко юркнула под него, прижалась прохладным телом и тихонько опустила голову рядом на подушку.
Она осторожно просунула руку между легким одеялом и туловищем Волкова, опустила на его ребра и легонько прижала ладонью.
Капитан резко повернулся на левый бок и, обхватив женщину руками, изо всех сил прижал ее к себе.
А потом ему стало нестерпимо стыдно…
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Еще находясь в колонии, Волков размышлял над тем, как после выхода на волю у него произойдет с женщиной это. В первый год пребывания там Игорь Волков ждал свидания с Галкой в гостинице. Ему полагалось трое полных суток общаться с женой, семьдесят два часа торопливых и судорожных утех в специальной гостинице, размещенной за оградой, в зоне.
И не было дня, в котором бы капитан не проходил мимо этого пристанища для дозволенной сверху любви. Бросая на приземистое строение нетерпеливые взгляды и подавляя возникшее вдруг смущение, Волков прикидывал, в какой из восьми имевшихся там комнат они с Галкой встретятся.
Но этого не случилось. Когда миновало растянувшееся мгновенье, ударившее по сердцу телеграфными строчками, Игорь Волков вовсе перестал думать о возвращении к той жизни, которую оставил по другую сторону зоны, обо всем, что связано было с прошлым.
Признаться, женщины и не занимали прежде особого места в его жизни. Женился Волков рано и довольно скоро забыл о тех мимолетных встречах и связях, что случались в курсантские годы. Капитан любил одну Галку, и только Галку. Волкову и в голову не приходило, что место ее, пусть на время, на одну только ночь, может занять другая женщина.
Конечно, во время длительного рейса на Волкова, как и на всех остальных мужчин экипажа, наваливалось порой нестерпимое желание. Но у капитана не было оно абстрактной потребностью женщины вообще. Он думал о Галке, о предстоящих встречах с нею, усилием воли переключал сознание на иные грани отношений с женой, старался не распалять собственное воображение и довольно сурово обрывал тех, кто любил травить в кают-компании сальные анекдоты.
При этом Игорь Волков хорошо знал, как постоянное воздержание, на которое обречены рыбаки, многонедельные скитания их в океане отнимают немалую часть мужских достоинств. Это проявлялось и в полунамеках тех, кто плавал по двадцать и больше лет, и в сплетнях, густо населявших портовый город, о разладах в той или иной рыбацкой семье. Наконец, сам Волков познакомился однажды с выводами авторитетной комиссии медиков, они ходили с рыбаками в рейсы по заданию Тралфлота.
Врачи признавали снижение тонуса, рекомендовали рыбакам по возвращении постепенно привыкать к новой ипостаси, а главное, в первые две недели ни в коем случае не принимать ни грамма спиртного. Тогда организм сумеет адаптироваться, шестимесячный рейс забудется и не оставит для рыбака почти никаких последствий.
Волков читал объемистый труд, он был посвящен и не только этой проблеме, листал страницы и насмешливо хмыкал. Нет слов, все толково изложено здесь, но хотел бы он видеть рыбака, сидящего по доброй воле на двухнедельном карантине. Да и с кем ему "привыкать", если парню под тридцать, только он еще не женат? А таких на флотах подавляющее большинство… И вот знакомится загорелый в тропиках матрос с девушкой на органном концерте в кафедральном соборе, провожает ее домой и у крыльца, прощаясь, говорит: "Так, мол, и так… Из рейса я вернулся. Давайте начнем с вами "привыкать". Врачи отводят мне на это дело две недели…" И при этом трезв как стекло. Фантастика!
Словом, посмеялся тогда Волков и забыл про отчет. Увидел он его случайно и больше не вспоминал, потому как последствий никаких, изменения обстановки на флоте научный труд не вызвал.
А вот в колонии вспомнил. Там весь образ жизни заключенных к этому располагал.
В море и в тюрьме ситуации сходные. В первом случае в железную коробку запираешь себя сам, во втором это делают другие, помимо твоего желания. Разница, конечно, огромная, но организм откликается на вынужденную изоляцию одинаково. Впрочем, сроки в последнем варианте могут быть куда длиннее океанских, тогда и происходят отклонения от нормы, не о них сейчас речь, их и не бывает в обычной морской жизни.
Первое известие Мирончука о возможном пересмотре дела оставило Волкова почти равнодушным, не перегорела в душе саднящая мысль о том, что нет у него больше Галки. Но жизнь постепенно брала свое. Приближалось время освобождения, ободряющие письма Юрия Федоровича рубцевали нанесенную Галкой сердечную рану, и сама Галка отодвигалась понемногу, заслонялась таким заманчивым и всепоглощающим словом - Свобода…
И вместе с ним приходили сомненья… Волков не задумывался над тем, как сложится теперь его личная жизнь. Он не мог представить себя холостым, независимым от одной только женщины человеком и тем более не был в состоянии увидеть рядом кого-либо другого… Но капитан приходил в остервенелое исступленье, когда осознавал, что теперь с Галкой Решевский, и ему ярко представлялось, как он уже изменяет бывшей жене. При этом Волкову и в голову не приходило, что никакой измены не совершит, ведь Галка давно уже освободила его от всех перед нею обязательств.
Не думал капитан и о том, кто это будет. Ему было все равно. Волкову важен был факт своеобразного отмщения Галке, хотя он и понимал, что ей от этого будет ни жарко ни холодно. Галка и знать ничего не узнает, но это необходимо ему, чтоб вновь утвердиться в свободном мире и вытравить из собственного существа осознание неполноценности.
И теперь, когда с ним случилось такое, капитану было нестерпимо стыдно. Он знал о том, как бывает, слыхал разговоры мужчин, как случается подобный конфуз, всегда речь шла, конечно, о третьих лицах. Мало кто рискнет рассказывать друзьям об ударившем по самолюбию бессилии. Капитан помнил, как и что говорили об этом и в длительных рейсах, и в бараке колонии… Горячий стыд заливал капитану нутро, он отвернулся от женщины, уткнулся лицом в подушку и стиснул ее край зубами, едва сдерживаясь от того, чтобы не завыть от тоски и обиды.
- Подожди, подожди, милый, - зашептал у самого уха ее голос. - Я поглажу тебя… Вот так, так… Успокойся, все пройдет, и хорошо будет, вот увидишь. Пройдет…