– А ты ничего не предчувствуешь, старшина? – спросил он, выждав, пока Вадим оденется и, схватив первый попавшийся под руку камень, принялся орудовать им, как гирей.
– Чувства есть, предчувствий никаких! Спускайтесь, старший лейтенант. Освежающая купель!
– Никакого желания, – безрадостно осмотрел тот парующее на легком тумане озерце. – Лучше пойду еще часок продрыхну. Слегка похмелюсь – и отбой!
Завтракали они с Орканом вдвоем. Все попытки разбудить начальника заставы ни к чему не приводили.
Оставив ему порцию оленины и остатки рыбных консервов, они спустились к мерно покачивавшемуся на бризовой волне боту и тщательно осмотрели его.
– Плавать остров пойдем, старшина, – то ли спросил, то ли предложил Оркан, убедившись, что "каравелла" к отплытию готова.
– Хотел сказать "вокруг острова"? А что, можно. Пока старший лейтенант проспится, мы вернемся с лаврами Магеллана или еще кого-то там.
Отправившись в свое путешествие вдоль восточного побережья, они обратили внимание, что айсберг резко уменьшился в объеме и посерел. Паковый лед вокруг него тоже особенно не выделялся над поверхностью. Зато значительная часть восточного створа пролива превратилась теперь в сплошное ледовое поле, лишь кое-где прерываемое бледно-голубыми узорами полыней. Но благодаря этому волнение в проливе стало едва заметным.
33
Достигнув средины острова, мореплаватели почувствовали, что дальнейший поход становится безумием. Несколько раз пограничникам приходилось орудовать баграми, поскольку возникала реальная опасность оказаться в ледовом плену. Но все же старшина с каким-то странным упорством вел свой небольшой баркас к северной оконечности острова, завершавшейся небольшим горным массивом. А достигнув её, открыл для себя лежбище тюленей. Их тут было до полусотни особей, целая колония массивных, ленивых и совершенно нелюбопытных животных, у которых появление суденышка с какими-то людьми не вызвало абсолютно никакой видимой реакции.
– А ведь это тоже мясо. Что скажешь, ефрейтор?
– На острове можно жить долго. Огонь иметь, патроны иметь – живи, сколько хочешь.
– Ты прав: если запастись в достаточном количестве топливом, спичками и патронами – жить здесь действительно можно. – С дровишками на острове туговато, а запасы угля на фактории не беспредельны. Корабельных сосен на острове не навалишь, как, впрочем, и на тундровом побережье. Ты, ефрейтор, похоже, прицениваешься. Может, после службы где-то здесь и осядешь, в промысловые охотники подашься?
– Я хотел бы жить на острове, – кротко сообщил Оркан, никак не развивая эту мысль.
А через несколько минут медленного продвижения вдоль тюленьего лежбища, в небольшой бухточке они увидели остатки охотничьей хижины: разоренная крыша, полурасшатанные ветрами стены, покосившиеся двери…
– Похоже, Оркан, на то, что обживать берега этого острова пытались задолго до тебя. Причем не единожды. Однако всякий раз человек уходил отсюда – то ли на материк, то ли в иные миры, но уходил.
– Чужая земля чужого человека не принимает, – философски заметил тунгус. И старшина обратил внимание, что произнес он это не только не коверкая слова, но и вообще без какого-либо акцента. Причем на сей раз у Вадима вновь, уже в который раз, появилось подозрение, что это коверканье и этот акцент – своеобразное выражение его неприемлемости чужой культуры, "чужого человека на чужой земле".
– Но ты-то землю эту считаешь своей?
– Конечно, своей. Тунгусы когда-то жили на берегу океана. И теперь здесь тоже есть кочевье тунгусов. Автономия там, где Тура, а земля – здесь. Ненца здесь не жил, здесь тунгуса жил.
– Ну, вопрос сложный… – примирительно объявил старшина, пытаясь не углубляться в суть этой проблемы, – причем по нынешним временам еще и международно-конфликтный. Поэтому, как говаривает наш командир, не нагнетай атмосферу.
Когда они наконец добрались до Нордического Замка, старший лейтенант уже ждал их, нервно прохаживаясь у пирса.
– Какого черта?! – буквально взревел он, увидев в створе бухты долгожданный бот. – Где вы шляетесь?! Кто разрешил?! Вас спрашивают, старшина!
– Теперь, однако, увидим, кто атмосфера нагнетать будет, – вполголоса пробубнил тунгус, ехидно ухмыляясь.
– Пока вы отдыхали, мы решили осмотреть остров, товарищ старший лейтенант, – через плечо, продолжая налегать на весла, ответил Вадим.
– А приказ осматривать его был?!
– Никак нет, товарищ старший лейтенант. Но… участок-то пограничный. И коль мы уже здесь…
– Вот именно: "коль мы уже здесь"! А должны быть там, на заставе!
– Три часа дня, командир, – примирительно молвил Ордаш. – Садитесь, через пару часов будем на материке.
– Какое "на материке"? – вновь нервно прошелся взад-вперед старший лейтенант. – Ты туда посмотри, – ткнул он биноклем в сторону заставы, – что там делается!
– А что? – не понял старшина. – Волна небольшая, бот надежный.
– Какая волна, какой бот?! Вы отсюда под прикрытием косы уходили, и под прикрытием скал возвращались. А ты вон туда посмотри: от середины пролива и до материка все пространство забито льдом. Поднимись на балкон и посмотри в бинокль.
Загревский был прав. Осмотрев южную часть пролива в бинокль, старшина ужаснулся. До половины пролива они на своей посудине еще как-то могли бы добраться, но где-то там и застряли бы – ни парус, ни весла не помогут. Причем застряли бы так, что даже трудно себе представить, какая сила способна была бы их освободить. Это уже был не тот лед, по которому, испытывая судьбу, можно добираться до материка пешком. И кто знает, удалось бы вернуться на остров или пришлось бы несколько суток дрейфовать.
– Ну, что скажешь, великий мореплаватель?! – не мог скрыть своего раздражения начальник заставы. – Сколько дней еще придется нам пробыть здесь?!
– В проливе – течение. Это лед, пришедший вместе с айсбергом. День, максимум, два – он рассредоточится и, лавируя между льдинами, можно будет искать проход к материку. Кстати, вчера этого льда не было. Сегодня утром, очевидно, уже был, но мы не могли видеть его из-за нависшего над материком и частью пролива тумана. Теперь же, с бота, он тоже был едва различим, поскольку лед все еще сливался с полосой тумана.
С доводами Загревский был согласен, однако успокоиться не мог. Он то нервно прохаживался по балкону, то врывался в зал и, матерясь так, что одесские биндюжники краснели бы от стыда, метался по нему, словно уже оказался на гибельной, уносящейся в открытый океан, льдине.
– Начальник и старшина заставы целую неделю отсутствуют на службе! Ничего себе: погуляли!
– Никаких гуляний не было, товарищ старший лейтенант. Остров – пограничная территория, находящаяся под охраной нашей заставы. Поэтому не прогуливались мы все эти дни, а бдительно несли пограничную службу.
– А кто в штабе погранотряда или в штабе погранокруга воспримет такие доводы всерьез?! И кто им станет разъяснять, доказывать?! Ты, старшина, или, может, ефрейтор Оленев?
– Откуда там будут знать о нашей островной одиссее?
– Еще как будут знать! Как только наладится радиосвязь. Причем стучать будут дуэтом, – покосился Загревский на ефрейтора, не догадывается ли тот, о ком идет речь.
Но тунгус безучастно смотрел на пролив, и ему было совершенно безразлично, что подумают на заставе об отсутствии начальника, кто на них собирается настучать, и вообще, что делают здесь эти "чужие люди на чужой земле". Ордашу, конечно, ясно было, что "дуэт" состоит из радиста и политрука, тем не менее страхи командира он воспринимал с явной иронией.
– Подожди, – вдруг, сморщив лоб, проговорил Загревский, – ты ведь что-то там говорил о своем отчиме. Полковнике чуть ли не Генштаба…
Вспомнив о нем после неудавшегося похмелья, начальник заставы наверняка пожалел и даже ужаснулся тому, что таким вот образом набрасывается на старшину, потому что сразу же сменил тон и немного успокоился.
– Потому и говорю, что все будет нормально, – мигом овладел ситуацией Вадим. – Мы – на службе. При осмотре острова попали в сложную ледовую обстановку. Вот и весь сказ.
– Ну, смотри. Если что, сам понимаешь…
– Ефрейтор, займитесь камином, – решил закрыть эту тему Ордаш. – Такой полярный вечер приятно провести у камина, у огня, в воспоминаниях и в кругу друзей. К тому же у нас, кажется, еще осталось немного спирта. Ну-ка, мигом проверь наши запасы.
– Нечего там проверять, нет уже спирта, – обреченно и в то же время виновато объявил Загревский, понимая, что главная вина в истреблении запасов спиртного лежала все же на нем. Очевидно, отсутствие спиртного и вызывало у него теперь самое большое раздражение. Он – здесь, на этом проклятом острове, а все запасы спиртного – по ту сторону пролива. Непорядок!
– Но, по-моему, ефрейтор немного приберег, – неожиданно предположил Вадим. – На тот, самый крайний случай. Или я все еще ошибаюсь в тебе, Оркан?
– Есть немножко, мало-мало, – отозвался тот, любуясь первыми порывами каминного пламени. – В боте, однако.
– И я так решил. На корме, в загашнике, под парусиной. Целая фляга.
Загревский вопросительно взглянул на ефрейтора, а дождавшись, когда тот кивнул, сразу же просветлел лицом.
– Тогда какого дьявола мы тут с вами атмосферу нагнетаем, старшина? Флягу сюда, и первый тост – исключительно за здоровье всех штабных полковников.
34
Позывной у пилота У-2 был просто "Призрак", без уточнения "северный", но все же он ясно указывал на аэродром, с которого эта машина взлетела. К своему удивлению, штабс-капитан узнал голос Красильникова, хотя был уверен, что фон Готтенберг не решится доверить самолет пленному. Правда, на борту с ним находились два зенитчика, которые должны были принять сброшенные ранее многоствольные зенитные пулеметы, и авиамеханик. Но все же такой риск показался Кротову неоправданным.
Пилот быстро сориентировался на местности, признал прибрежную "полосу" вполне пригодной и с первого захода посадил свой "Призрак" у самого края вала.
– У меня не было иного выхода, – мрачно, извиняющимся тоном, объяснил он коменданту после того, как четко, словно кадровый военный, доложил о своем прибытии. – Возвращаться к красным мне нельзя. Тем более что документы барон у меня отобрал и угрожал, что ваши агенты сразу же сообщат в НКВД о том, что я завербован. Хотя меня и так, без всякого доноса, расстреляли бы. И потом, в плену лучше быть здесь, на родной земле и под родным небом. А там – как Бог даст.
– Может, хочешь пустить себе пулю в лоб, а, лейтенант? Пистолет с одним патроном я тебе предоставлю.
– Не вижу смысла.
– Почему не видишь? Только в открытую.
– Если уж немцы меня сразу же не расстреляли, то за какие баранки душу свою христианскую губить?
– В таком случае душу эту саму мне не изливай, – буквально прорычал Кротов. – Ты офицер? Офицер. Ты дал слово служить? Значит, служи. Потому что на самом деле не Германии ты служишь, германцы – всего лишь наши временные союзники, точно так же, как у красных – американцы и англичане. Ты России служишь. Понял? Только России. Той, грядущей. Которая неминуемо возродится под трехцветным российским флагом и под великодержавным российским орлом.
Красильников напряженно всматривался в глаза стоявшего перед ним гауптмана. Худощавое веснушчатое лицо его неестественно как-то удлинилось, и на нем появилось выражение какого-то наивного, первозданного удивления.
– Они со мной так не говорили, – растерянно произнес пилот. – И сам я тоже не размышлял так вот, как только что – вы. Мы, советские, – и вдруг немцы, гитлеровцы… А ведь если разобраться… Коммунистом я все равно не был: ни в душе, ни по партбилету. Отец – из семьи казачьего офицера, мать – из дворян. Выходит, что никакое это не предательство, так ведь?
– И только так, душа твоя архиерейская, лейтенант, только так.
– А что, командир мой – самый что ни на есть, русский. Из русских офицеров, – заметно оживился Красильников. – И сражаемся мы за Россию, – обвел он взглядом сгрудившихся за спиной у Кротова сибирских стрелков, которые подбежали к самолету вслед за фельдфебелем Дятловым.
И только теперь Кротов понял, что, собственно, произошло: пленный пилот нашел оправдание своему предательству, которое теперь уже воспринималось им не как иудин переход на службу к гитлеровцам, а всего лишь как праведное присоединение к тем русским офицерам, которые давно борются за новую Россию.
– Словом, запомни, лейтенант: выжить в этих сибирских скалах и топях мы сумеем только тогда, когда сможем доверять друг другу и сражаться будем плечом к плечу. Вместе выживем или вместе погибнем. Иного пути, душа твоя архиерейская, у нас попросту нет.
– Я все понял, товарищ штабс-капитан. Благодарю за науку.
– "Товарищ штабс-капитан", говоришь? – хмыкнул Кротов. – Лихо грехи замаливаешь, душа твоя архиерейская!
– Извините, господин штабс-капитан.
– И только так: "господин"… – жестко молвил комендант "Норд-рейха", давая понять, что поблажки в этом вопросе не будет. – Два часа вам с механиком на отдых и обед, после этого провести осмотр машины и подготовить ее к полетам. Возможно, завтра сделаем облет наших новых владений.
– Вопрос: долго ли они будут оставаться нашими, – вздохнул Красильников.
Комендант задумчиво взглянул на этого небесного странника и, ничего не ответив, отправился инспектировать строительство базы. Крышу штабного домика, который становился жильем коменданта, давно починили, а к задней стене пристроили небольшой флигель, в нем теперь располагался радист со своей рацией. Часть лабаза отгородили, превратив ее в офицерскую казарму.
Все остальные "норвежцы" пока что располагались в трех палатках, но при этом строили просторную двухкомнатную, обшитую бревнами, землянку, пол и стены в которой пока что планировалось утеплить брезентом, одеялами и шинелями, а со временем и оленьими шкурами. Метрах в десяти от нее, в небольшом гроте, уже подготовили котлован под еще одну землянку, в которой должны были располагаться кухня, столовая и склад с продовольствием. Штабной домик и лабаз накрыли специальными серыми маскировочными сетями, так что с кабины самолета-разведчика их вполне можно было принять за предгорные холмы. Такими же сетями была замаскирована и взлетная полоса.
– А не проще было бы утеплить лабаз и превратить его в казарму? – встретил его на выходе из бункер-казармы фельдфебель Дятлов.
Медведеподобный, с лицом, изувеченным оспой, грозным, исподлобья, взглядом и с похожими на боксерские перчатки кулачищами, этот человек в свое время разыскивался полицейскими Греции, Болгарии и Югославии за дерзкие грабежи и пьяные дебоши в ресторанах. Но когда его в конце концов арестовала полиция Австрии, оказалось, что он уже давно числится платным агентом абвера.
Поначалу ведомство Канариса намеревалось попросту убрать этого, явно выпадавшего из агентурной обоймы, русского агента. Но затем кому-то из абверовских мудрецов пришла в голову спасительная для Дятлова мысль: использовать его для работы в криминальных кругах. Поэтому вместо тюрьмы он попал в разведывательно-диверсионную школу.
– Не проще, фельдфебель, не проще. Нам не известно, как долго понадобится рейху этот аэродром.
– Не навечно же нас сюда…
– Почему уверен, что не навечно, фельдфебель?
– Исходя из плана "Барбаросса", до первых снегов Москва должна быть взята войсками вермахта. И тогда до Нового года германские части подойдут к Уралу.
– Мне и самому хочется верить, что до первых снегов. И что дойдут до Урала. И я не знаю, будет ли после этого смысл содержать здесь секретный аэродром. Потому что решать это не нам, висельникам пропойным.
– К тому же до этого времени еще нужно дожить, – согласился с ним фельдфебель. – И желательно дожить по-человечески.
– По-солдатски, – уточнил Кротов. – Но обязательно дожить. И может случиться так, что после обнаружения нас с воздуха нам придется сжечь обе наземные постройки и полностью зарыться в землю, чтобы не выдавать какого бы то ни было присутствия здесь человека. Кстати, для маскировки над землянками мы поставим тунгусские яранги. Кого может заинтересовать какое-то там стойбище оленеводов? Мало ли стойбищ ненцев, эвенов, эвенков, якутов и прочих оленеводческих народностей разбросано по просторам Западной Сибири и Крайнего Севера! Причем два больших чума соорудим таким образом, чтобы входы в бункеры вели через них. С одной стороны, это значительно утеплит наши бункеры, а с другой – надежно замаскирует их.
– Это правда, что вы обучались на особых разведывательно-диверсионных курсах в замке Фриденталь, которые готовят "фридентальских коршунов"?
– На которые вы тоже мечтали попасть, но не довелось?
– Мне, господин штабс-капитан, многое "не довелось", и ничего тут не поделаешь.
Кротов знал, что в разведшколе судьба Дятлова вновь приняла неожиданный крен: оттуда он вышел с довольно редкой, почти уникальной специализацией – "исполнитель приговоров", или, на языке контрразведки, "чистильщиком". То есть тем, кому надлежало физически очищать разведывательно-диверсионный корпус абвера от предателей и нестойких элементов. Этим он почти два года и занимался. А поскольку действовать он всегда предпочитал ножом – ножи он метал на звук, с обеих рук, в том числе и по движущимся мишеням, то агентурную кличку его, Дятел, опекуны сменили на Мясник.
Кротов так и не понял, за какие такие "заслуги" руководство абвера решило отправить Мясника в сибирскую ссылку, но фон Готтенберг, который посвятил его в тайны биографии фельдфебеля, предупредил, что тот по-прежнему остается агентом контрразведки и по-прежнему действует в своем амплуа "чистильщика". Барон потому и предупредил об этом Кротова, что появление в гарнизоне базы "Норд-рейх" Мясника ему принципиально не нравилось. Вот только отменить его назначение он не мог. Тем более что самого его знакомый офицер из отдела диверсий СД по-дружески предупредил об "увлечениях" этого уголовника лишь буквально перед вылетом из Берлина. Причем сделал это под большим секретом, и только потому, что слишком уж скептически относился к коллегам из абвера.
Кротов понимал, что доступа к рации у Мясника нет и быть не может, поэтому о доносах на него и других бойцов гарнизона прямо отсюда, с базы, речь не шла. Тем не менее Кротов поручил обер-ефрейтору Хлобову постоянно следить за ним: что говорит, о чем расспрашивает, с кем наиболее близко общается. Причем особенно тщательно отслеживать его общение с экипажами самолетов, которые будут садиться на базе.