– Если не ошибаюсь, штабс-капитан, ваша юность каким-то образом была связана не только с Западной Сибирью, но и с Дальним Востоком? – спросил барон, зажевывая вино ломтиками французского "колониального" шоколада – черного, зернистого и с каким-то горьковато-кофейным привкусом.
– Это длинная, а главное, давняя история.
– Здесь у меня найдется достаточно времени, чтобы выслушать ее, – напористо произнес барон, давая понять, что разговор об этом завел не из праздного любопытства.
– Почему вас заинтересовало мое дальневосточное прошлое? Какие-то сомнения у германской контрразведки?
– Никаких сомнений, штабс-капитан. Только уверенность и надежда, – осклабился барон.
Теперь уже Кротов сам подлил себе вина, залпом выпил и задумчиво уставился в тускловатое окошко хижины. Это для барона его рассказ будет всего лишь подробностью биографии подчиненного, а для него самого – это возвращение в юность.
* * *
…Он еще был совсем мальчишкой, когда в устье Оби вошел караван судов Карской экспедиции, прибывшей из Архангельска. Отец его, подполковник артиллерии Кротов, служил тогда в Салехарде. Узнав, что красные войска уже подходят к Тобольску и вот-вот отрежут небольшую северную группу войск от основный войск Временного Сибирского правительства, отец сделал то единственное, что способен был сделать для своего сына, которого тоже видел в будущем офицером, – уговорил начальника речного каравана судов полковника Котельникова взять его сына с собой.
Гидрографы изучили фарватер Обской губы, но очень скоро стало понятно, что сведения их правительству адмирала Колчака уже не понадобятся. Приближение к Оби красных сводило все их усилия на нет. К тому же приближалась суровая арктическая зима, во время которой весь караван судов, в их числе и несколько английских, на многие месяцы должен был остаться в заполярных льдах. Тогда и решено было морские суда срочно отправить назад в Архангельск, который все еще оставался под контролем белых войск, а караван речных судов получил приказ пробиться с грузом валенок, теплого обмундирования, продовольствия и оружия к Томску, чтобы передать его и суда войскам Колчака.
Поскольку на этих же судах к сибирскому правителю уходили три генерала и около сотни белых офицеров, то присоединить к ним и сына своего друга – в подогнанной под его юную, но уже довольно крепкую фигуру шинели и в офицерском мундире – особого труда не составляло. Тем более что генерал-лейтенант, которого называли "комендантом устья Оби" своей властью (он обладал правом присваивать чины вплоть до штабс-капитана) возвел Дмитрия Кротова в чин прапорщика, определив его при этом в адъютанты к одному из шедших к Томску генералов. Еще и снабдил юного офицера рекомендательным письмом для вступления в любой кадетский корпус или военное училище, вступить в которые представится возможность.
Там же, на судах, часть из которых со временем была захвачена красными, Кротов получил первое боевое крещение. А за участие в десанте, которому было приказано выбить коммунистов из прибрежного поселка, даже представлен был к Георгиевскому кресту. Самого креста он не получил, однако приказ о награждении, за подписью начальника конвоя, в Иркутское военное училище в начале ноября представил. И хотя в январе 1920 года это училище существование свое прекратило, тем не менее Кротов как юнкер, уже имевший офицерский чин, а также проявивший особое прилежание в учебе и отличившийся в боях, был выпущен из него в чине поручика.
Кротову шел всего лишь семнадцатый год, однако на возраст его никто внимания уже не обращал. Взрослели парни, как и гибли в боях, тогда очень рано. К тому же присвоению этого чина способствовало покровительство генерала Рыкова, у которого Кротов когда-то числился в адъютантах и которому, раненному в ходе одного из береговых боев, помог добраться до уже отходившего судна. А значит, спас жизнь.
Кстати, ему приходилось встречаться со своими ровесниками из Екатеринбургских военно-инструкторских пехотных курсов, которые во время отступления колчаковских войск составили личный конвой генерала Каппеля и вместе с ним пережили всю трагедию Ледового похода. Так вот, по приходу в Читу все они были произведены в подпоручики, хотя учиться им почти не пришлось, да и в боях участвовать – тоже.
Генерал Рыков предлагал Кротову вновь стать его адъютантом и вместе с ним отбыть в Приморье, однако на Дмитрия обратил внимание начальник контрразведки войск атамана Семенова барон фон Тирбах, который со временем стал командиром карательной дивизии Приамурского стрелкового корпуса атамана Семенова. Рыков не скрывал, что не верит ни в восстановление в России монархии, ни в то, что Белому движению удастся закрепиться хотя бы на Дальнем Востоке. "Это уже не наша с тобой война, поручик, – говорил он, принимая Дмитрия у себя в гостинице сразу после выпуска из училища. – Это уже война не солдат, а идеологий, в которых ни один настоящий солдат ничего не смыслит и смыслить не должен. Ибо тогда он уже не солдат".
Цель, которую генерал поставил перед собой и к которой предлагал следовать новоиспеченному поручику – уйти за пределы России, причем желательно в Европу или в Америку, но только, боже упаси, не в Китай. И уже оттуда "понаблюдать за греховодным превращением священной России в помойку человеческой цивилизации".
Совершенно по-иному был настроен начальник контрразведки атамана Семенова и его обер-каратель барон Артем фон Тирбах. Этот тевтонец воспринимал войну как свою родную стихию, которая дарит ему безграничную свободу и безграничную власть над людьми. Он с одинаковым садизмом истреблял и красных, поскольку они были красными, и по малейшему подозрению своих же, белых. Те и те были русскими, а к русским он всегда относился со "снисходительным германским презрением".
В Кротове же – храбром и хладнокровном, да к тому же достаточно юном – барон видел будущего разведчика-пластуна. И не ошибся. После трехмесячного обучения в казачьей школе разведки (в которой Дмитрия обучали, как нужно снимать часовых, захватывать, связывать и переправлять через линию фронта "языков"; метать ножи и стрелять с двух рук, на звук и по движущимся целям, выявлять слежку и маскироваться), его четырежды отправляли на разведку в тыл красных – в район Читы, Иркутска и Нерчинска.
Задания были самые разные: убирать представителей новой власти, проверять явки, пустить под откос эшелон, казнить нескольких перешедших на сторону большевиков белых офицеров. А поскольку уходил он на две-три недели и больше, ему всякий раз позволяли заниматься еще и "вольной охотой", которой фон Тирбах придавал особое значение: оно воспитывала в его диверсантах звериную хватку и волчий характер.
Теперь, по происшествии многих лет, Кротов признавал правоту этого его метода. Именно "вольная охота", действие в тылу врага на удачу, на свой страх и риск, а главное, по своему усмотрению, как раз и нравились Кротову больше всего. А когда однажды другой агент донес на Дмитрия, что тот проявляет особую жестокость не только к тем белым и дворянам, которые перешли на сторону красных, но и к тем, кто не желает активно бороться против них, фон Тирбах вызвал его к себе и долго, не скрывая восхищения, расспрашивал его обо всех совершенных им акциях. Причем Кротов явственно ощущал: завидует, что по известным причинам сам не может отправиться точно в такой же рейд. А коль скоро со всех походов в тыл красных Дмитрий возвращался, полностью выполнив задание, то, по представлению генерала фон Тирбаха, главком Семенов присвоил ему чин штабс-капитана.
Кто знает, как сложилась бы дальнейшая судьба разведчика и диверсанта Кротова, но однажды, теперь уже по личному заданию атамана Семенова, он отправился во Владивосток в качестве негласного соглядатая действий тамошнего белого Правительства Приморской области и командования вооруженными силами этой же области, с которыми атаман вступил в жесткую конфронтацию. Вот только выполнять это задание уже не имело смысла. Семенов ушел в Китай, а оттуда, по слухам, отправился то ли во Францию, то ли сразу в Канаду. Но поскольку действовать Кротову приходилось в тылу своих же, белых, то ему не оставалось ничего иного как поступить на службу в армию этой самой Приморской области.
И тут вновь на его пути встретился генерал Рыков, который как прекрасный знаток английского направлялся от имени Приморского правительства в составе делегации в США, на переговоры. Возвращаться генерал не намерен был, за рубеж отправлялся с немалым запасом золота, а потому нуждался в надежном, крепком и отчаянном попутчике. Именно такого он и увидел в лице семеновского контрразведчика и диверсанта Кротова. И не ошибся.
Когда перед посадкой на уходившее из Владивостока американское судно русский таможенник попытался осмотреть саквояж генерала Рыкова, его адъютант Кротов оттеснил служаку и, ткнув из-под полы расстегнутой шинели дулом пистолета в бок, жестко произнес: "Контрразведка. Жизнь вам дороже чужого золота, разве не так? Тем более что золото это принадлежит правительству".
Он так и держал его под стволом до тех пор, пока генерал не оказался в своей каюте. Затем, когда трап уже вот-вот должны были поднимать, предъявил таможеннику свое удостоверение офицера контрразведки и, приказав молчать, спокойно пошел на посадку. По опыту Кротов уже знал: не существовало такого чиновника или обычного армейского офицера, которого бы само слово "контрразведка" не приводило в трепет.
Что же касается генерала Рыкова, то он оказался человеком порядочным: той части золота, которой он поделился затем со своим адъютантом и телохранителем, вполне хватило и на то, чтобы добраться до Парижа, и на то, чтобы через какое-то время прибыть в Болгарию. Там он поступил на службу в одну из отступивших частей генерала Врангеля, откуда его сразу же перевели в контрразведку.
– Уж не собирается ли ведомство Канариса или СД заслать меня на Дальний Восток? – спросил Кротов, изложив историю своих диверсионно-разведывательных похождений.
– Возможно, – задумчиво ответил тот. – Но со временем. Сейчас вы интересуете нас уже как специалист по созданию секретных баз.
– Одну из которых планируют создать где-то в районе Хабаровска или Владивостока? – несмело улыбнулся Кротов, подумав при этом: "А с чем черт не шутит?!"
– Пока что знаю только, что возникла идея наладить воздушный мост с Японией, используя при этом секретные авиабазы на территории Советского Союза, в южной его части, и на территории Монголии. Подробности этого плана еще только подлежат обсуждению.
– В южной части? – недоверчиво покачал головой Кротов. – Где нет ни тайги, ни безлюдной тундры? Это уже авантюра.
– А создание секретной базы "Северный призрак" в каких-нибудь двухстах километрах от Архангельска – по-вашему, не авантюра?
6
Искрошив одну из тех больших льдин, что преграждали путь к бухте, ледокол медленно, чуть было не упершись в прибрежную скалу, развернулся и, прощально поприветствовав гудками всех на этой дальней, оторванной от мира сущих, заставе, неспешно "побрел" по ледовым полям и полыньям к дрейфующему каравану.
И вообще, начальнику заставы показалось, что ни он, ни суда каравана не торопятся. Их командиры словно бы умышленно затягивали это безмятежное арктическое плавание, радуясь каждому часу, проведенному вне досягаемости войны.
– Вы могли бы сообщить в штаб флота о том, что мы, то есть 202-я застава, остались без рации, без связи?! – прокричал Загревский, вновь увидев на палубе капитан-лейтенанта Волкова.
– Это несложно. Доложим.
– Пусть они, в свою очередь, уведомят об этом штаб пограничного округа! Очевидно, нам понадобится новая рация.
– Новая рация? Понял! Больше ничего? Никаких ЧП?
– Ничего, кроме появления германского самолета, о котором вы уже знаете. А так – все здоровы. Потерь нет.
– Через два часа очередной сеанс связи! Во время него и сообщу! – ответил с помощью рупора командир "Смелого".
В знак признательности Загревский отсалютовал морякам красной ракетой и направил бот к причалу. К счастью, в бухте льда не было, если, конечно, не считать небольшие льдинки да островки какого-то ледово-снежного крошева.
Почти все бойцы заставы во главе с политруком Ласевичем встречали "островитян" с таким восторгом, словно они прибыли не с Фактории, а с далекой полярной зимовки и теперь претендуют на славу челюскинцев.
"Интересно, как вы "порадуетесь", узнав, что мы привезли вам сообщение о войне?" – с каким-то трудно объяснимым злорадством подумалось Ордашу, пока они с Загревским все еще оставались на баркасе. И вдруг, ужаснувшись этой мысли, он вполголоса проговорил:
– Не сообщайте им пока что о войне, товарищ старший лейтенант. Вообще ни слова о ней.
– То есть как это – не сообщать?! – не понял его старший лейтенант, наблюдая, как бот преодолевает последние дюймы.
– Посмотрите, как они радуются нашему возвращению. Стоит ли портить им праздник?
– Какой еще, к дьяволу, праздник?! – ошарашенно посмотрел на него офицер.
– Возможно, я не так выразился, – стушевался старшина. – Но…пусть еще хотя бы один день проживут, не зная о войне. Еще один день… в душе и сознании – без войны. Счастливыми людьми – на ничего не ведающей полярной заставе. Жаль только, что нам с вами этого уже не дано.
Загревский вопросительно взглянул в сторону удалявшегося ледокола, словно хотел посоветоваться с его командиром.
– Но ты понимаешь, старшина, что это сокрытие информации государственного значения? Вместо того, чтобы тотчас же объявить тревогу, мы с тобой…
– Ну, объявим тревогу, построим бойцов, что дальше? Прикажем быть в повышенной боевой готовности? Так ведь застава всегда должна быть в повышенной… Это норма ее существования. Если не так, нас, командиров, следует отдать под трибунал.
Начальник заставы задумчиво почесал указательным пальцем за правым ухом, как делал всегда, когда требовалось принимать ответственное решение, и согласился, что Ордаш прав. Но тут же предупредил, что ему еще следует подумать.
Основная часть бойцов находилась на вершине прибрежного утеса и слышать их разговор не могла. Да и те несколько пограничников, которые спустились вниз, чтобы помочь затащить бот на его крытую стоянку, не очень-то прислушивались к их словам.
– И все же, с моей стороны, это будет преступлением, – вновь предался сомнениям старший лейтенант. – Как начальник заставы я, зная о том, что идет война…
– Разве мы с вами получили официальное сообщение? Поди знай: может, то, о чем говорил капитан-лейтенант, на самом деле не война, а все-таки пограничный конфликт?
– Вот это уже более весомый аргумент, – просветлело лицо Загревского. – Действительно, вдруг это всего лишь пограничный инцидент, а мы начали сеять панику среди солдат?
–..Или крупная военная провокация, – поддержал его старшина. – Пусть и затянувшаяся. Давайте сообщим о ней завтра, после побудки. Что изменится от того, что бойцы узнают о войне не сегодня? Фронт отсюда за тысячу километров. И в бой им завтра не идти.
– Да, товарища начальник, – вдруг пришел им обоим на помощь ефрейтор Оленев, о существовании которого командиры на какое-то время попросту забыли. – Не надо говорить про война. Мы радуемся, младший лейтенант радуется, все радуются, да… Пьем спирт, едим привезенный нами оленина. Никаких врагов нет, однако.
– И ты, ефрейтор, в мудрецы-философы подался?! – недовольно проворчал Загревский. Но тотчас же согласился: – Впрочем, вы правы. Подарим им по-божески остаток этого радостного дня.
– Не появись здесь этот караван судов, – грустновато ухмыльнулся старшина, – застава могла бы не знать о войне еще целый месяц. – Мы ведь и сами пока еще не осознали того, что произошло.
Бойцы ухватились за борта "Беринга", подтянули его на краешек покатого причала и, зацепив крюком лебедки за носовое кольцо, вытащили из воды. Так было заведено: бот всегда вытаскивали из воды и закрывали на замок в глубине крытого причала. Этой предосторожностью застава ограждала себя не только от набега непрошенных гостей, которых в этих краях почти не случалось, но и от соблазна для собственных дезертиров, если бы таковые обнаружились. Поскольку уходить из заставы разумнее всего было бы прибрежными водами.
– Мы уже собирались сколотить плот, чтобы идти вам на выручку, – молвил Ласевич, когда мощная дубовая дверь причала была взята на амбарный замок.
– С какой такой стати? – проворчал старший лейтенант.
– Ну как же? Если начальник на несколько дней исчезает из заставы, это уже ЧП.
– "Исчезает"?! – изумился его наглости Загревский. – Что значит "исчезает"?!
– Ну, хотя бы то, что по уставу не положено, чтобы начальник заставы без уважительных причин на длительное время оставлял…
– А кто вам, младший лейтенант, сказал, что пребывание начальника заставы вместе с двумя бойцами на вверенной этой заставе территории является чрезвычайным происшествием? – прервал его монолог Загревский. – Да еще и нарушением устава?
– Остров Фактория, – сурово произнес старшина, приходя на помощь Загревскому, – это все еще советская земля. И не наша вина, что она оказалась впереди заставы, а не позади нее. Впрочем, на Дунае некоторые острова тоже оказываются между советскими заставами и румынским берегом, тем не менее пограничники несут за них ответственность.
На несколько мгновений Ласевич так и застыл с приоткрытым ртом, представления не имея, как следует парировать доводы старшины.
– Извините, товарищ командир заставы, осознаю, – стушевался он, как только опять пришел в себя. Очевидно, понял, что, делая этот выпад против командира, просчитал не все варианты.
На вершину прибрежного склона Ордаш поднимался последним, все время посматривая на все еще видневшийся вдали караван, который уносил с собой страшную весть о войне.