Ей жутко хотелось спросить Сергея, нравится ли ему, как от нее пахнет, - духи он ей, правда, дарил в последний раз лет десять назад, какие-то цветочные, разумеется, недорогие, потому быстро выветривавшиеся и так же быстро кончившиеся. А потом уже дарили только ученики - каждое лето после удачно сданных ими вступительных экзаменов в доме появлялись то кофеварка, то кухонный комбайн, но чаще коробки с духами, не говоря уже о постоянно приносимых на все праздники цветах и конфетах.
Но пользовалась она ими, духами в смысле, редко - обычно отбирала самый маленький флакончик, который таскала ради проформы в видавшей виды и потерявшей форму сумке, а остальные раздаривала. А этими подушилась сразу - и вечером еще раз, перед самым приходом мужа. Глупо, но хотелось, чтобы он спросил, откуда это, и запах отметил, - вот и получила. "Мать, ты на парфюмерную фабрику перешла, что ли? Пахнет, будто ты в одеколоне купалась - и заодно внутрь пару пузырьков приняла". И она слегка обиделась - может, поэтому и было такое настроение в Новый год?
Час спустя, сидя в немного смущавшем ее своей чопорностью и роскошью ресторане, она подумала, что, прими она его приглашение сходить куда-нибудь днем тридцать первого, все было бы по-другому - и сам праздник, и последовавшая за ним неделя понравились бы ей куда больше. Только если бы они пошли не сюда. Ей было не слишком уютно здесь - прежде всего потому, что она чувствовала, что одета не так, как следовало бы, что это место совсем не для нее.
Она впервые в жизни испытала такое ощущение - позже спросив себя, что, может, специально никогда не заходила в очень дорогие магазины, чтобы не ощущать себя чужой, нездешней, не имеющей средств, а значит, и права на то, чтобы здесь находиться, каким-то низшим существом? Она всегда гордилась мужем и своим социальным положением, казавшимся ей элитарным, - но тут, в этом ресторане, еще только войдя в дверь, сразу ощутила свою чужеродность. Все сверкало и блестело - начиная с пуговиц на мундире швейцара, вилок и колечек для салфеток и кончая огромным золоченым барабаном на невысокой сцене, - и костюм ее, жутко дорогой, показался какими-то обносками.
А ведь стоил двести с лишним долларов - она в жизни столько за одежду не отдавала, разве что один раз за норковый полушубок, купленный с рук. А с костюмом как-то случайно получилось - год назад зашла с Ольгой в ГУМ, и та ее буквально убедила. И даже отговорка, что денег нет, не подействовала, потому что Ольга, твердо заявившая, что костюм словно на Аллу сшит, полезла в сумку со словами "отдашь потом".
А здесь ей сразу захотелось обратно на улицу, сделав вид, что по ошибке заглянула сюда или передумала, - но он уже помогал ей снять полупальто, и глупо было вырываться, тем более что он снова сделал ей комплимент. И она подумала, что в конце концов сейчас день - и может, у них деловая встреча, и она с работы, а на работу в вечерних платьях не ходят, верно? Сапоги все равно смущали - и она засунула ноги поглубже под стол, чтобы не было их видно. Но он вел себя так, что стесняться собственного вида было глупо, - и стало полегче. Хотя непонятное меню, обилие приборов и прочие условности комфорта не прибавляли.
Она даже растерялась, когда после полученной отповеди официант возник сбоку, наливая ей на донышко вина и застывая с бутылкой. Она не сразу поняла, что он хочет, - и только когда Андрей кивнул на бокал, поднесла его к губам, слегка их смочив. Ничего, в общем, не ощутив - но кивнув одобрительно. А вот когда наконец принесли еду - вычурно выложенную и украшенную, - приступ неловкости вернулся. И ушел, только когда он покачал головой с усмешкой, будто прочитав ее мысли.
- У меня знакомый как-то пришел в похожий ресторан - случайно заехал, по дороге попался. Пришел человек просто поесть, а халдей… а официант ему всякие умные слова говорить начал. А он человек простой, что-то не то ему послышалось. Вскакивает, короче, - ты че сказал, падла? И нож со стола хватает… Хал… официант бежать, паника - хорошо, что друзья рядом были, объяснили, успокоили…
Его лицо стало на мгновение жестким, когда он произносил это - ты че сказал, падла? - и она заметила, но не придала значения ни жесткости, ни употребленному слову, потому что ей стало весело и легко от этого рассказа. Она вдруг почувствовала симпатию к тому человеку, о котором он рассказывал, неизвестному ей, наверняка злому и опасному человеку.
- Да сейчас половина ресторанов в Москве такие - денег надо заработать, вот и строят из себя. Когда официант по-французски говорит, как-то неудобно ему на чай не дать, правда, да и за обед отдашь, сколько скажут. На лоха расчет - чтоб он королем себя почувствовал - или на тех, кто попонтоваться любит. Понты дороже денег…
Он замолчал внезапно, внимательно глядя на нее.
- Простите, Алла, моя лексика оставляет желать лучшего. Понимаете, я же бизнесмен - с разными людьми приходится общаться…
- Да ничего страшного. - Она обрадовалась, что поменялась с ним ролями, что теперь он смущен. - У меня дочка из гимназии такие слова приносит, вы представить себе не можете…
Он покивал, приподнял бокал.
- Давайте выпьем за сегодняшний день. Сегодня мы встретились и сидим здесь, и, в общем, чего еще желать - я себя имею в виду. А что завтра будет, никто не знает, - завтра вы можете опять сказать мне, что вы заняты и вам некогда и… Так что за сегодня…
- А вы хотели куда-то пригласить меня еще и завтра? - Она спросила это в шутку, попробовав холодного кисловатого вина, которое, видимо, из-за сложности названия показалось очень тонким. - Кстати, Андрей, вы ведь не случайно оказались у института? И если не случайно, то как вы узнали, что я в институте?
Он замялся, но лишь на мгновение.
- В общем… Скажите, когда дочка говорит вам правду - ну по поводу чего-нибудь такого, непозволительного, - вы ее хвалите и прощаете или наказываете? Кстати, если это не секрет - вы во сколько вышли замуж? Я в том плане, что вы такая молодая, а дочке уже лет десять-одиннадцать, точно? Так во сколько - в шестнадцать?
В другой ситуации и другому человеку она ответила бы сухо. Что нельзя отвечать вопросом на вопрос, что не надо переводить разговор на другую тему, что женщину о возрасте не спрашивают. Но его вопрос ей польстил, в нем не было дешевого притворства, все звучало естественно и искренне.
- А у вас нет детей?
Она почему-то подумала, что он ответит распространенной пошловатой шуткой - может, и есть, я не знаю. Она слышала такие фразы - даже по телевизору. Но он в который раз превзошел ее ожидания.
- Семенов Андрей Юрьевич. Тридцать два года. Холост. Детей нет. Образование неполное высшее. Профессия - бизнесмен. Рад был бы сказать про нордический характер и отсутствие порочащих связей, но боюсь, что тот факт, что я скрывался в вашем подъезде, характеризует меня не слишком положительно…
Ей показалось, что он хотел что-то спросить в ответ, но замолчал при виде официанта. Глядя на него лениво и изучающе - как на какое-то любопытное насекомое, которое привлекло внимание, но, когда надоест, его раздавят, наступив ногой. Что-то было в этом взгляде - что-то опасное и неприятное, - но она сказала себе, что официант сам виноват и это он ему так платит за нее. И с интересом отмечала, что тот очень плохо чувствует себя под этим взглядом и суетится, торопясь уйти. И вздрагивает, отойдя с видимым облегчением и услышав: "Э, любезный, еще вина".
Он перевел взгляд на нее - совершенно другой, приветливый и мягкий. Но она представила, что он мог бы посмотреть на нее, как на того парня, - и сразу в памяти возникла сцена в подъезде, и она задумалась над тем, что было бы, откажи она ему, скажи, что в квартиру его не пустит.
- Да, между прочим. - Она уже не улыбалась, и голос был холодным, преподавательским. - Вы мне тогда сказали, что милиция вас искала из-за одного человека - помните? Вы сказали, что какой-то человек, чтобы не отдавать деньги, которые вам должен, вызвал милицию. Вы его теперь убьете, да?
Он тоже подавил улыбку, с которой выслушал вопрос, вмиг став крайне серьезным, оглянувшись внимательно, словно проверяя, нет ли кого в зоне слышимости.
- Вы хотите знать правду? - спросил полушепотом, и она кивнула и с ужасом поняла, что он ей сейчас все скажет. Она ведь давно уже решила, что он не соврал, что на самом деле бизнесмен. А сейчас он скажет - и… И что ей останется - встать и уйти поспешно? И что делать потом - сказать Сергею или нет? Если не сказать, выходит, что она знала и скрыла - что она такая же, как этот… - Ну что ж, правду так правду. - Он выпрямился, глядя на нее тяжело. - Конечно, убью. "Крестного отца" читали? Закон молчания - омерта. А нарушителю - пуля из лупары, так у нас на Сицилии обрез называют. Такая вот у меня работа: по вечерам убиваю людей, по ночам закапываю - а что, вывез в лесок, лопата в багажнике, земля, правда, промерзлая сейчас, хлопотно, не то что летом, - а днем уже бегаю от милиции по чужим подъездам. Но клятвенно обещаю в ваш больше не забегать…
…А теперь, - он произнес это после паузы, так торжественно, будто планировал сказать что-то очень весомое, - теперь давайте выпьем за упокой души раба Божьего. И поедим заодно - а то всю ночь в земле ковыряться, силы-то нужны…
Он придвинул к себе тарелку и вдруг подмигнул, глядя на нее заговорщически, не замечая паники в ее глазах.
- Я вижу, вам интересно, Алла. Конечно, так не положено, но ради вас готов на исключение. У меня как раз дело одно сегодня ночью… Много трупов не обещаю, но, если повезет, парочку подстрелю. Едем?
- Сегодня получше, Андрей Юрьевич. Я ему укол сделала, он спит сейчас. Минут тридцать - сорок как заснул, через час, наверное, проснется, может, попозже. Про вас все время спрашивал, не звонили ли. Вам поесть сделать? Ребята там готовят все к Рождеству, но если вы голодный… Или кофе лучше?
Он покачал головой, пошел наверх, сказав себе, что молодец телка - в Новый год у Генки в рот взяла, с ним всю ночь, считай, трахалась, но как будто ничего и не было. Когда Генке поплохело после Нового года, так у нее вид был такой, словно все из-за минета. Даже успокаивать ее пришлось, что это пиво, мол, виновато и сигару Генка выкурил, вот и результат. Еле отошла. Бывают бабы - трахнешь ее, так она потом везде лезть начинает, считать, что все ей можно. А эта молодец - Андрей Юрьевич, Геннадий Николаевич, все по-прежнему, как положено. Сама больше не приходила - и вообще в Генкиной комнате спала, на раскладушке в углу, видно, врач ее накрутил, вот и трясется.
А ведь казалось уже, что все нормально, что вот-вот Кореец встанет. И Новый год отметили нормально, вид у Генки был вполне, и второго посидели неслабо. Он второго специально пораньше из кабака ушел, знал, что Генка ждет, чтоб помянуть. И пацанам заранее сказал, что надо будет жратвы купить и махнуть чего-нибудь, побольше пива и поменьше крепкого, - повод такой, что можно слегка оторваться, несмотря на ситуацию. Да они и сами вели себя так, словно натуральный траур у них сегодня - хотя Вадюху из сегодняшних его людей только человек десять знали, а из тех, кто в доме сидел, - трое максимум. Да и как знали - видели несколько раз. Вадюха, правда, такой был - самому незначительному пацану всегда руку пожимал. Считал, что так надо, что это пацанов поднимает, - может, поэтому до сих пор на кладбище толпа?
Он уже на подъезде к Переделкино подумал, глядя на серьезное лицо севшего за руль его "мерса" Голубя, что Ланский для тех, кто сейчас с ним, Андреем, - как Ленин. Как авторитет гигантского масштаба, которого они видели издалека и которому поклоняются, пересказывая слышанные от близких покойному легенды, обретающие все больше нереально-сказочных черт. И готовые тому, кто о Вадюхе плохое скажет, башку оторвать - потому что убеждены, что авторитет Ланского, под которым они работают, несмотря на то что нет его, он и их авторитет поднимает.
Это как раз Мелкий ему подал такую идею, еще год назад. Как раз с кладбища шли, и он вдруг шепотом: "А правда, Андрей Юрьевич, что Интурист в свое время за вора одного десяток черных до смерти забил? А потом его в мусарню, а он им - я за вас работу вашу делаю, а вы мне ласты загибаете? А они как услышали, посовещались и отпустили. Так было, да?"
Ну что ему было сказать - что был похожий случай, когда Вадюха еще на заре своей криминальной карьеры вора одного охранял, а у того с черными вышел конфликт, и Вадюхе пришлось вмешаться и двоих отдолбить как следует? У тех ножи, а Вадюха пустой - два трупа в итоге. Хотя свидетелей не было, Ланский долго потом по дачам да квартирам корешей скрывался - пока вор отмазывал его через свои завязки. История красивая, но легенда красивее - и потому он Мелкому только кивнул, протянув многозначительное "говорят", и тот, кажется, раздулся даже, через Ланского самого себя почувствовав значимей.
Он еще вспомнил свою реакцию на то, как Мелкий тогда Вадюху назвал - Интурист. Погоняла старая, его так тот вор как раз прозвал, поразившись, что Ланский английский неплохо знает. Правда, в последние годы его уважительно по имени-отчеству величали, но Мелкий сказал "Интурист" - ему именно так было удобнее, так более по-бандитски звучало. И он подумал, что, хотя по его настоянию молодежь и зовет его Андреем Юрьевичем, случись что, будут говорить - "я с Лешим работал", "поехали к Лешему", "у Лешего на могиле". Ну что ж, раз так удобнее - пусть будет Леший.
Он, кстати, часто видел картину собственных похорон - Ваганьково, сыплющий с неба снег, падающий на молодое лицо в открытом белом гробу, почему-то именно белом, лакированном, с золотыми ручками. Видел маленькую черную дырочку в щеке того, кто там лежал, - и скорбную толпу, слезы на чьих-то глазах, срывающиеся голоса, кучу символично обломанных цветов. И кого-то, говорящего себе, что он обязан продолжить его, Лешего, дело, чего бы ему это ни стоило.
Все как у Вадюхи, короче. И смерть такая же самурайская - в полный рост и до конца. И он тоже молодой, Вадюхиных примерно лет, то есть на три года старше, чем сейчас. Обязательно молодой - он не мог никогда представить себя старым, еще на Вадюхиных похоронах сказал себе, что наверняка уйдет так же - и успевший многое сделать. И заслужить, чтобы и о нем, Лешем, рассказывали такие же легенды, как сейчас о Ланском.
Вот об этом он думал по пути. А когда они приехали, Генка в дверях встретил, и вид был абсолютно здоровый, словно он себе задачу поставил к этой дате выздороветь и ее выполнил. И ему понравилось это, что Генка на ногах, - потому что соответствовало размышлениям сегодняшним, мыслям о том, что пора за дело браться. Может, поэтому, когда, посидев с пацанами, перешли к Генке в комнату, разговор о делах отложил, решив, что успеется, завтра поговорят. А сегодня - только про Вадюху, такой уж день.
Долго вспоминали - про все. Про то, как каждый из них с ним познакомился, про то, что именно Вадюха Андрея Лешим прозвал, когда тот бриться перестал, решив модную щетину отрастить. Слово за слово, Кореец "Корону" свою пил бутылку за бутылкой, и закурил даже, с сигарой в зубах став походить на Шварценеггера, хотя тот помельче. А Андрей, опустошив полбутылки "Блэк лейбла" и думая втихаря о том, как бы выйти минут на двадцать и чтоб потом Генка не просек, не удивился, услышав: "Нюхни, Андрюха, если хочешь, день такой".
И нюхнул - потому что день и правда был такой, что все было можно. И, улетев в момент, вернулся туда, на заснеженное кладбище, к черному куску мрамора с отпечатком ладони - Вадюхина мечта, он Ольге сказал незадолго до смерти, что именно такой памятник хотел бы, в голливудском стиле. Так и вышло - только потом еще одна фамилия на нем прибавилась. И фото еще одно, и дата смерти с разницей ровно в год.
Потом все в тумане было, кокс с вискарем смешался, но помнил, что какое-то время про Ольгу говорили. Как он, Андрей, по дури Корейцу соревнование предложил, кто ее быстрее трахнет - ведь красивая девка, не будет после Вадюхи монахиней жить, все равно мужик рядом появится, - а Генка одернул резко, сказал что в падлу. Сам к ней заезжал, правда, - и кажется, часто, - но всегда говорил, что чисто по-дружески. А он не верил - видел, что неровно дышит к ней Генка, ведь бабник жуткий, пол-Москвы перетрахал, а тут сразу заметно, что всерьез запал, его таким никто никогда не видел. Но Кореец утверждал, что так и не было между ними ничего, - а потом и Ольги не стало.
- А помнишь, Ген…
Он оборвал фразу, переносясь в события двухлетней давности, в первое января девяносто пятого. Вспоминая, как отзвонил ему тот, кто слушал телефон Хохла, - Генкин был приказ, он лично был против, Серега для него не только авторитетом был, но и близким, когда-то, до Вадюхиной смерти, Хохол ему даже ближе был, чем Генка. Но Кореец сказал, что надо, и он не возразил - он ему верил, да и в конце концов Кореец его решил за себя оставить. Как раз накануне слушать начали, за день или за два, - Генка нашел комитетчика одного, Вадюхиного еще знакомого, и тот и организовал все, раз плюнуть оказалось мобильный прослушать.
А первого вечером пацан, который в одной тачке с комитетчиком сидел неподалеку от поселка, где у Хохла дом был, и отзвонил. Так, мол, и так, все в порядке вроде, была куча звонков, поздравления, ничего такого. Но Кореец приказал отзванивать, даже если что-то странным покажется, - вот и звоню по этой причине. Набрал, мол, Хохлу мужик пару часов назад, все пусто, говорит, начинаем. А сейчас опять звонок - тот же голос, только нервный и х…йню несет какую-то. Мол, знакомая твоя уехала, как и договаривались, только и провожающего забрала с собой, уговорила, сучка, как-то. А увезла бумаги или нет, х…й проверишь - толпа на вокзале, не пробиться. А Хохол орать начал, делай че хочешь, но чтоб бумаги были, и трубку кинул. Так что вроде базар обычный - но все же странно.
Он тогда в кабаке сидел в большой компании - и Каскадер там был, между прочим, такой друган был тогда, сейчас не поверишь, - а потом планировал на дискотеку завалиться и телку снять на ночь, не блядь, нормальную. Так что больше всего хотелось звонок похерить - но среагировал. Потом сказал себе, что сразу просек все, как иначе могло быть, - но если честно, сейчас и не поймешь, что ему не понравилось в переданном разговоре. Сказал тем, с кем в кабаке сидел, что вернется скоро, а сам на улицу вышел. Минут двадцать стоял на морозе, соображая, Корейцу набирал - тот уехал еще вчера куда-то по делам с парой людей, пообещав к вечеру первого появиться, но не вернулся, видать, не отвечал мобильный. А больше никто в курсе не был, и решать надо было самому.
Холодно было, ветер насквозь продувал, а он все стоял и думал, и наконец спросил себя: что бы сделал Генка? И сам себе ответил, что Генка бы первым делом к Ольге поехал - потому что, когда Андрей поинтересовался, с чем прослушка связана, ближе Хохла ж никого, Кореец и ответил, что Хохол все время Ольгу напрягает по тем тридцати лимонам, что после Вадюхиной смерти пропали. Ничего страшного, мол, просто интересно, что эти бабки ему покоя не дают - не его ж бабки, их Вадюха заработал вместе с банком одним, так чего Хохол так печется, что целый год Ольгу про них расспрашивает чуть ли не раз в неделю? Андрею тогда показалось, что слабоват повод для того, чтоб самого близкого слушать, но ничего не сказал, Корейцу виднее.