- Алла, раз ты помнишь, сколько прошло дней, значит, не все потеряно! - Он произнес это с наглым торжеством, тут же посерьезнев. - Шутка. У меня были проблемы, серьезные, - все из-за этой истории, благодаря которой мы и познакомились. Меня просто не было в Москве, а как приехал - сразу к тебе. А тот, который позвонил тогда и нам помешал, - его убить мало за то, что он сделал. Знаешь, у меня такое ощущение, словно в ресторане принесли какой-то деликатес - а только откусил маленький кусочек и отвлекся на секунду, тут же кто-то его и спер. Аппетит жуткий - а ничего другого есть уже не могу, хочу только его. Понимаешь?
Она покраснела сильно, отвернулась к окну, пряча румянец на щеках. Он говорил совсем не то, чего она ожидала, и… и зачем ему врать, если он, вне всякого сомнения, может найти себе кого угодно? Если даже Ольга говорит, что от него в восторге…
- И что я должна понять? - спросила, словно желая, чтобы он повторил уже сказанное. Злясь на себя за такие вопросы - но как-то не очень злясь.
- Ты должна понять, что ты мне очень нравишься, что я тебя очень хочу… - Его рука вдруг провела по ее волосам, по щеке, скользнула под полушубок, задержавшись на груди, сползая с бедра на колено. - Ты должна понять, что мне очень понравилось то, что было, и как мы это делали - и я хочу, чтобы это было еще. Долго, по-разному, чтобы никто не мешал. Я даже номер в отеле заказал на сегодняшнюю ночь…
Она дернулась в сторону, но не сразу - не дернулась даже, просто отодвинулась на дальний край сиденья, не сбрасывая его руку.
- И это все? - спросила наконец, посмотрев ему прямо в глаза и отворачиваясь, услышав:
- А разве этого мало?
Как-то странно так все было внутри - она слышала не то, чего ждала, и говорила не то, что хотела. И его слова, как и раньше, гипнотизировали ее, внушая ненужные, опасные мысли. И что самое главное, перекрашивали те черные воспоминания в яркие, сочные цвета - заставляя подумать, что, может, они и в самом деле были такими изначально, просто она от волнения стала дальтоником.
- Мое мнение вас, конечно, не интересует… - В голосе уже не было ни сарказма, ни жесткости, только какая-то вялая язвительность.
- Разве тебе не понравилось?
Ей нечего было ответить на это - потому что на этот вопрос не было ответа. Все ломалось - все, что она выстроила до того, как он позвонил, все выводы, умозаключения, решения. Но ведь и он отчасти виноват был в том, что ей пришлось пережить, и она попыталась собрать воедино весь негатив.
- Вы не имели права приезжать ко мне на работу. Равно как и звонить мне домой. И я очень прошу вас забыть мой телефон. И перестать меня преследовать. И компрометировать меня и в институте, и дома. И пока вы мне не скажете, как вы узнали мой телефон… Да и вообще, о чем вы говорите? Какой праздник, какая гостиница на ночь? Я замужем, вы понимаете - за-му-жем. И я люблю своего мужа и люблю свою семью. Вы звоните в мою дверь - а если бы у меня дома был муж, в каком положении я бы оказалась? В общем, если вы не перестанете меня преследовать, я… Вы вообще знаете, кто мой муж?
Она вдруг представила, что он, естественно, спросит "кто?", и она скажет ему гордо, и он побледнеет, и завянет сразу, и…
- Андреев Сергей Федорович, генерал ФСБ, год рождения - 1953-й. Жена - Андреева Алла Михайловна. Домашний адрес и телефон могу не называть?
Он не красовался, он говорил спокойно и чуть устало, словно ничего такого в этом не было - но это не укладывалось в ее голове, и он, видно, это понял.
- И вас это не пугает? - все, что смогла произнести, по-прежнему ничего не понимая. - Не пугает?
- Ну а почему это должно меня пугать? - Он улыбнулся мягко. - Я ведь хочу тебя - при чем тут твой муж? И, Алла, я ни в коей мере не вторгаюсь в твою жизнь, просто подумал, вдруг у тебя нет никакого мужа. Ну вот и навел справки - сейчас все можно узнать, были бы деньги. И признаться, ужасно огорчился, что ты на самом деле замужем. Да, мне еще сказали, что муж твой сейчас в командировке, и я подумал, что… В общем, я снял номер на ночь в отеле - на всякий случай. Но если тебе не понравилось, давай просто где-нибудь посидим. А потом я отвезу тебя домой. Где хочешь - клуб, ресторан, можем в казино сходить. Ты была в казино? Нет?! Тогда надо ехать - новичкам везет, прикинь, сколько наиграем!
Она молчала.
- Знаешь, Ал, я старый Новый год с детства обожал - всегда обидно было, что Новый год так быстро проходит, лег спать, проснулся - и все. А так получалось, что еще один праздник впереди. До сих пор приятные ощущения - и если честно, хотелось бы отметить его с приятным человеком, так, чтобы было потом что вспомнить…
Наверное, он все прочитал на ее лице - непонимание, удивление, стеснение, растерянность, - потому что закончил разговор сам:
- Алла, давай договоримся так. Тебе ведь надо собраться, я понимаю. Сейчас три - я в семь вернусь. О'кей?
- Я… я не знаю… - выдавила она из себя наконец. - Все это… я не готова… вообще я не могу…
- Хорошо. - Он согласился слишком легко, и она испытала что-то вроде огорчения. - Хорошо. Я в семь вернусь и буду тебя ждать… И если тебя не будет… если тебя не будет, я поднимусь наверх, буду кричать на весь подъезд, требовать, чтобы ты вышла. В общем, я буду ужасно себя вести. И если ты не появишься, сяду прямо перед твоей дверью и буду пить в одиночестве шампанское, а когда напьюсь, начну петь песни. И так всю ночь - представляешь? Так, может, лучше поедешь со мной?
И тогда она впервые за эти пятнадцать минут - и впервые за последние пять дней - рассмеялась. Ничего не понимая, ничего не решив, ничего ему не ответив - просто рассмеялась, не истерично, не нервно. И даже позволила поставить себе на колени огромный бумажный желтый пакет в уже знакомый золотой горошек и с уже знакомыми буквами на боку. И, выслушивая его слова о том, что это подарок, о том, что ей так идут эти духи, что он скупил в "Пассаже" все, что носит название "Дольче вита", - туалетную воду, пудру, дезодорант, какие-то кремы, все, что было, короче, что это просто мелкий презент, просто дань уважения красивой женщине, - вдруг подумала, что те два черных дня, которые она как-то пережила, сейчас кажутся ей совсем иными. А именно такими вот - ярко-желтыми…
Ему не пришлось подниматься - она вышла ровно в семь. Так до сих пор и не понимая, правильно ли поступает, - потому что ничего обдумать так и не удалось, потому что за эти четыре часа фактически ни минуты не было, чтобы спокойно подумать обо всем. Попыталась сварить себе кофе, как только поднялась обратно домой, - но тут как раз позвонила мать. И она спохватилась, что и забыла совсем про Светку, про то, что даже в отсутствие Сергея она совершенно несвободна, и испытала что-то типа разочарования, неявного, правда, но заставившего подсознательно кинуть хитрую фразу, на которую мать могла среагировать только однозначно.
- Я и забыла совсем - старый Новый год же сегодня. А я еще удивилась - на работу прихожу, а Ольга меня уговаривать начинает к ней в гости приехать. Помнишь Ольгу - была у меня в гостях несколько раз? Ну, я отвязалась от нее кое-как, обещала позвонить попозже, а уже потом поняла, что за повод. Ну память стала - старею…
- А чего удивляться - суетишься целыми днями, ни минуты покоя! Я тебе вот что скажу - обязательно съезди! Хватит дома сидеть - я тебе все время говорю, что ты себя заживо хоронишь. Хоть бы прислушалась к матери - молодая женщина, а кроме работы и дома, не знаешь ничего. Ты думаешь, муж твой это ценит? Ничего он не ценит, можешь мне поверить! Перезвони Ольге своей и скажи, что приедешь. Хоть куда-то выберешься, тем более Сергея все равно нет…
- Да нет, мам, куда я поеду? Домой потом возвращаться поздно - а сейчас не то время, чтобы по ночам путешествовать…
- Ну так и останься у нее, что такого-то? Новый год ночью встречают - ну и встреть. Что вам - молодые, посидите подольше, а рано утром поедешь домой. Ты же говорила, у Оли твоей огромная квартира - неужели места не найдется переночевать? Ты ведь не работаешь завтра - вот выспишься и приедешь…
Она и сама не поняла, зачем ей нужен был этот последний маневр, - все опять же подсознательно было. Мало того, что она вообще не собиралась с ним ехать, - уж тем более она не собиралась где-то оставаться, это было бы слишком. Она, правда, плохо представляла, что такое гостиница, тем более отель, он именно так сказал, но это было как-то по-проститутски - оставаться с мужчиной в гостинице.
"Господи, о чем ты?" Она понимала, что несет какой-то бред, что еще два дня назад, еле выкарабкавшись из депрессии, сказала себе, что такого не будет никогда и он больше не появится. А сегодня, как только он появился, уже готова ехать с ним куда-то и даже подумывает о том, чтобы провести с ним ночь. С чужим мужчиной, ее обманувшим, соблазнившим - и опять приехавшим, чтобы запудрить ей мозги своими комплиментами и ею воспользоваться.
- Да нет, мам, через часок приду за Светкой.
- Никуда ты не придешь! Пусть Светка от тебя отдохнет, и ты от нее. Хватит - взрослый человек, а ведешь себя как дурочка, прости, Господи. Езжай в свои гости, вечером нам оттуда позвони, и чтобы раньше утра дома тебя не было…
А дальше было еще непонятнее - совершенно не собираясь нигде с ним оставаться, да еще даже не решив, поедет куда-то или нет, она делала то, чего не делала никогда. А именно брила себе ноги, и под мышками все тоже выбрила Сергеевой бритвой, и даже состригла маникюрными ножницами волосы внизу - стыдная такая процедура, неизвестно зачем нужная. И пусть та мерзкая картинка благодаря ему стала несколько иной - но эти штрихи ее все равно не устраивали. И сидела с полчаса в ужасной позе - на стуле, широко раздвинув ноги, смущаясь открывающегося вида, но все равно наклоняясь пониже, чтобы лучше видеть, краснея от усилий и от стыда. И еще испугалась, когда на белой нежной коже, которой оказалось так много под волосами, выступили рубиновые мелкие капельки.
Она стерла их ваткой, но они выступили вновь, и тогда она схватила тальк, нетронутую, никому не нужную коробочку, запечатанную, покрытую пылью, сорвала крышку, и, растерев невесомый порошок в ладонях, похлопала себя там аккуратно, вздрагивая от прикосновений. А после мазала торопливо розовые детские ногти на ногах, злясь, что лак почти засох, и пудрила сеточку вен на левой икре, и терла зачем-то пемзой пятки, и, вспомнив, что баллончик с дезодорантом давно пуст, схватила Сергеев, терпкий и резкий. И, поеживаясь от холода, выплескивала воздушные фонтанчики на все тело, куда попадут.
Потрепала себя скептически по белой ляжке, думая, что лишний вес появляется незаметно и в незаметных местах, но успокоившись тем, что талия узкая, как у девушки, а живот без всяких физических упражнений твердый и плоский. Почти. Ну а грудь - если расправить плечи и выпятить ее чуть вперед, то аккуратненькая, можно сказать, миниатюрная. И, приведя себя в порядок и обнадежив, подошла голой к большому зеркалу - вспоминая то, что он говорил ей в машине, про тело и все остальное, - и это было лучше, куда лучше того, что она увидела у него дома.
Она совершенно не собиралась с ним где-то оставаться - как ему такая мысль вообще могла прийти в голову! - но понеслась в универмаг за бельем и целыми колготками. Наглая девка за прилавком посматривала на нее с таким любопытством, словно знала, зачем она здесь, и скептически покосилась, когда она после получасового рассматривания ассортимента выбрала короткую комбинацию с широкими штанишками. Такого она никогда не носила, ей это ужасно порочным показалось, тем более что цвет черный, но все же лучше мешковатых трусов, тем более тоненькое такое, искусственный шелк, и дешево.
А вот с лифчиком она влетела - "Вандербра", которыми все Ольга восхищалась, оказались такой цены, что с ума можно было сойти, - но, несмотря на то что грудь была маленькая, надеть комбинацию без бюстгальтера не могла, она их с пятнадцати лет носила или даже с четырнадцати. Да и колготки стоили прилично - и она даже вдруг разозлилась, что выкинула сто долларов почти непонятно зачем, всего у нее навалом, ни перед кем она раздеваться не собирается больше. Но воспоминание о том, как стеснялась рваных колготок и посеревшего белья, было сильнее экономии - и она просто сказала себе, что, естественно, это не для него, он ничего не увидит, даже если очень захочет. Не для него - а для себя. Праздник в конце концов, всем подарки сделала, кроме собственной персоны, и может себе позволить такую блажь. Один раз в жизни в конце концов.
Из универмага в булочную, потом к матери с тортом - заглаживая чувство вины, - потом обратно домой, мерить новое белье, скептически качая головой и находя его слишком откровенным. Потом перерыла весь шкаф в поисках чего-то приличного, осознав, что в пиджаке не пойдешь, что-то вечернее нужно, - но ничего нового там не нашлось, разумеется. Только старенькое уже зеленое платье с небольшой розой на плече, которое купила лет десять назад, когда собирались куда-то с Сергеем, в том же универмаге купила, недорого, и надевала редко, потому и сохранилось.
А потом сидела перед зеркалом, думая, что надо было и новую помаду купить, и тушь, чтобы не выковыривать с трудом из полузасохших тюбиков. Красила брови, досадуя, что давно не была в парикмахерской и ровные полосочки заметно разрослись, красила глаза, как делала давно, в молодости, дрожащей рукой подводила черным верхние веки, злясь, что все получается неровно. Только волосы, как всегда, ее порадовали - стоило их чуть смочить и, расчесав, уложить на косой пробор, как они тут же обрели безупречную форму.
А потом искала сумочку поменьше, потом еще копалась - и в итоге чуть не выскочила на улицу в сапогах. Хороша бы она была - в вечернем платье и в сапогах. Повезло, что спохватилась вовремя, уже у лифта. И побежала обратно, подушившись заодно его духами, так и не раскрыв огромный желтый пакет в золотой горошек, отметая поразительно правильную мысль взять его с собой и вернуть. Но вместо этого схватив со стола отвергнутый Сергеем галстук - говоря себе, что это только для того, чтобы не оставаться у него в долгу.
И ровно в семь, нерешительно шагнув из подъезда в растоптанный мокрый снег в тонких туфлях, наконец перевела дыхание. И задала себе вопрос, соображает ли, что делает, - но он уже стоял у машины, улыбаясь ей, с розами в руках. Так что отвечать было поздно - слишком поздно…
Автомат был нацелен прямо на него, и он рванул в сторону, избегая очереди. Упал, потеряв равновесие, шлепаясь в белом пальто в мокрую жижу, больно стукаясь плечом о бордюр, чуть не выронив из онемевшей вмиг руки ствол. Спина уперлась в густую стену твердых голых кустов, и только тогда он, спохватившись, высадил вслепую остаток обоймы. И судорожно зашарил свободной рукой по карманам в поисках запасной, так близко лежавшей, но куда-то затерявшейся, не глядя в сторону тех, кто мог сейчас без труда расстрелять его лежачего. Пять метров каких-то, ну семь - из автомата решето можно сделать.
- Леший, к тачке!
Выросший рядом с ним Леха Коробок, выскочивший из-за надежно укрывавшего его джипа, оглушительно саданул в сторону тех из помповика, еще и еще. И он, Андрей, повернувшись спиной к опасности и чуть привстав, касаясь руками земли, рванул к джипу, до которого было метра три, обогнул его, на бегу умудрившись удариться головой о задний бампер, прячась за ним. И, переводя дыхание, дрожащими руками вбил в "Макарова" еще одну обойму.
- Бля, в Леху попали! - завопил рядом Голубь, и он даже не успел подумать, что это из-за него, что это ему на помощь выскочил из-за укрытия Коробок, не побоявшись выйти с помповиком против нескольких автоматов. - Толстый, прикрой!
Он высунулся из-за "ниссана", видя черные фигуры у джипов на противоположном краю парковки и вспышки, не зная, что там происходит. Человек десять их было с Черным, одного, самого Вальки, уже точно нет, и вроде еще один лежал около их тачек. Ствол прыгал в руках, и он догадывался, что вряд ли в кого-то попадет, но Голубь уже был на открытой местности, уже тащил за собой живого вроде Коробка, и Толстый стрелял, прикрывая, и он тоже.
Голубь еле успел завернуть за джип, как "ниссан" затрясся, вибрируя от жестких ударов, зазвенел стеклами, зашипел пробитым колесом - видно, то ли он, то ли Толстый попали в кого-то, вот те и переключились на них.
- В ногу его, - прохрипел Голубь. - Живой, нормально - только в ногу. Я уж стреманулся, что в живот, - а его в ногу. Высоко, в бедро. Что делать, Андрюх?
Он не знал, что делать, заорал на Толстого, чтобы дал еще обойму и тащил к "мерсу" Леху. Вбил ее кое-как, затягивая время, давая себе передышку, чтобы принять решение. Там, где были эти, стрельба шла плотная - значит, не было перевеса, никто не побеждал никого. Суки, окружили ведь их, шестеро с одной стороны, шестеро с другой, и они вчетвером на противоположном краю парковки - эти ж как на ладони должны быть, там от джипов их решето должно уже остаться, а пальба такая, словно все целы.
- Что делать, Андрюх?
Позже он сказал себе, что не струсил и не растерялся - просто понял, что разборка затянулась, а значит, вот-вот появятся менты. Но тогда крикнул в ответ первое, что пришло в голову:
- Валить! Всем валить!
- А пацаны? - спохватился Голубь и, сообразив, заорал во весь голос, перекрывая шум стрельбы и ветра: - Валим, братва! Мусора близко, валим!
И, подтолкнув замершего на месте Андрея, судорожно думающего, правильно или неправильно решил, вместе с ним кинулся к предусмотрительно спрятанному за угол "мерседесу"…
…Генка молчал, и это было хуже всего. Наташка заохала, увидев раненого Леху, еще громче запричитала, заметив кровь на Андреевом лице. Но он отмахнулся от нее, бросив, чтобы Лехой занялась срочно, - и тут-то и увидел вышедшего в холл Корейца, смотрящего на него молча, с вопросом в глазах. И, сделав знак Голубю, чтобы молчал при Наташке - дежурившие в доме пацаны их уже облепили, сыпали вопросами, но Наташка чужая, ей ничего знать не надо, для нее отдельная история была, про то, как Леха на дороге повздорил с каким-то черным, а тот, урод обкурившийся, в него выстрелил, - шагнул к Генке.
Он ждал другого. То есть знал, что Кореец не будет орать - он никогда не орал, максимум выдавал обычным тоном непривычно длинный для него монолог, состоящий наполовину из матерных слов. Но тот молчал. Завел к себе в комнату, подтолкнул к зеркалу - показавшему ссадину на виске, которым ударился о задний бампер, запекшуюся кровь там и на щеке, одурело блестевшие глаза, - кивнул на пальто, мокрое, с огромным грязным пятном на боку, изуродовавшим белый кашемир. Вышел за дверь, кому-то сказал что-то и вернулся с бутылкой вискаря, наливая полный стакан, ставя на столик перед Андреем, безвольно упавшим в кресло.
- Махни, Леший. Не понтуйся, махни - лучше будет.