Глава 2
Ришар солгал
Без десяти девять утра улыбающаяся мадам Мегрэ, источая приятный запах свежести и мыла, раздвинула шторы, впустив в спальню игривые солнечные лучи. Она совсем недавно вышла замуж и еще не успела привыкнуть к виду спящего мужчины с подрагивающими кончиками рыжеватых усов и торчащим ежиком волос, забавно гримасничающего, когда на его лицо садилась муха. Она смеялась. Она всегда смеялась, когда подходила к нему по утрам, держа в руке чашку кофе, а он смотрел на нее спросонья, и во взгляде его было что-то трогательно детское.
Мадам Мегрэ была крепкой молодой женщиной со свежим цветом лица, каких можно частенько встретить в кондитерских или за мраморной стойкой кафе-молочных – толстушкой, пышущей здоровьем, которую муж спокойно мог оставить одну в их маленькой квартире на бульваре Ришар-Ленуар, зная, что она всегда найдет себе занятие.
– О чем ты думаешь, Жюль?
В ту пору она еще не называла его Мегрэ, но уже относилась к нему с уважением, которое было у нее в крови. Такое же чувство она испытывала к своему отцу и наверняка питала бы к сыну, если бы он у нее родился.
– Я думаю…
И он прочел ей текст, который всплыл у него в памяти в тот момент, когда он открыл глаза, поспав всего два часа. Это были выдержки из внутреннего устава полиции:
"Агенты сыскной полиции обязаны посвящать службе все свое время.
Любое начатое расследование или наблюдение должно быть продолжено безотлагательно, без перерыва на отдых в установленные для этого часы и даже дни".
Он ушел из комиссариата в шесть утра, когда заместитель секретаря Альбер Люс прибыл на службу. Воздух на улице был так свеж, а парижские улицы столь привлекательны, что он с удовольствием прошелся пешком и чуть было не сделал крюк через Центральный рынок, чтобы вдохнуть аромат весенних овощей и фруктов.
В эти дни в Париже были сотни, тысячи людей, которые не спали, так же как и он. Визит иностранного монарха должен был продлиться всего три дня, но полиция вот уже несколько недель стояла на ушах, дежуря на вокзалах, в общественных местах и тщательно контролируя иностранцев.
Отделения и комиссариаты одалживали друг у друга людей. Передвижения королевской особы, строго расписанные заранее, не затрагивали квартал Сен-Жорж, поэтому свободные полицейские были направлены в комиссариат квартала Оперы.
Не только анархисты не давали покоя полиции. Были еще сумасшедшие, которых все эти торжества, как правило, выводили из себя; карманные воришки и мошенники, обчищавшие провинциалов, которые приехали в Париж поглазеть на кортеж коронованной особы.
– Это кофе "Бальтазар"? – спросил он.
– Почему ты спрашиваешь? Он плохой?
– Просто интересно, почему ты выбрала именно этот кофе. Он что, лучше других?
– Во всяком случае, не хуже. И потом, здесь есть картинки.
Он забыл об альбоме, в который она старательно вклеивала картинки, находящиеся в пакетах с кофе. На них были изображены разные сорта цветов.
– Если собрать три полных коллекции, можно получить спальню из орехового дерева.
Он помылся в тазу, потому что в квартире еще не было ванной комнаты. Затем поел суп, как привык это делать по утрам в деревне.
– Полагаю, ты не знаешь, когда вернешься?
И он с улыбкой повторил:
– " … не прерываясь на отдых в установленные для этого часы и даже дни".
Мадам Мегрэ знала это наизусть. Она уже надела шляпку и готова была идти. Она любила провожать его до работы, как если бы отводила ребенка в школу, но все же не доходила до самого комиссариата, дабы не смущать его, если им повстречается коллега.
Ровно в десять часов утра кабриолет комиссара остановится на улице Ларошфуко, лошадь будет бить копытом о землю, а кучер возьмет вожжи у своего хозяина. Максим Ле Брет был, пожалуй, единственным комиссаром полиции в Париже, имевшим свой собственный экипаж и проживавшим в престижном районе Монсо, в одном из новых домов на бульваре Курсель.
Перед работой он успевал пофехтовать в спортивном клубе, поплавать в бассейне и побывать в руках массажиста.
Свой рапорт Мегрэ уже положил ему на стол и теперь испытывал смутную тревогу, ведь это был его первый важный рапорт, над которым он старательно трудился до самого утра, стараясь ничего не упустить.
Флейтист Жюстен Минар вернулся вместе с ним с улицы Шапталь. Они остановились возле входной двери.
– Вы женаты?
– Да.
– Ваша жена не будет волноваться?
– Это не имеет значения.
И Жюстен вошел внутрь. Мегрэ записал его показания, музыкант их подписал. Он по-прежнему не торопился уходить.
– А ваша жена не устроит вам скандал?
Жюстен повторил с мягкой настойчивостью:
– Это не имеет значения.
Почему Мегрэ думал об этом сейчас? На рассвете ему пришлось почти выставить флейтиста за дверь. Прощаясь, тот спросил с робостью, смешанной с упрямством:
– Вы позволите прийти вас проведать?
Он подал жалобу на Луи и настаивал на разбирательстве. Все эти документы теперь были аккуратно разложены на столе комиссара поверх ежедневных, менее важных рапортов.
Максим Ле Брет входил в свой кабинет прямо из коридора, поэтому Мегрэ его не видел, а только слышал, и в этот раз сердце у него ёкнуло.
На скамье собрались обычные посетители, в основном бедные люди в оборванной одежде. Он вызывал их по очереди, составлял справки о местожительстве или об отсутствии доходов, записывал информацию о потерянных или найденных вещах, отправлял в кутузку попрошаек, задержанных на бульварах, или уличных торговцев, не имеющих разрешения.
Прямо под часами в черной рамке находился электрический звонок, и когда он зазвонит…
Мегрэ подсчитал, что комиссару понадобится около двенадцати минут, чтобы прочитать его рапорт и показания Минара. Прошло двадцать минут, а его до сих пор не вызвали, лишь легкий щелчок свидетельствовал о том, что его шеф связался с кем-то по телефону.
Кабинет Ле Брета отделяла от зала комиссариата дверь с мягкой обивкой. Из-за нее едва доносился приглушенный звук голосов.
Возможно, Ле Брет звонил Ришару Жандро, в гостях у которого так часто бывал?
Дверь приоткрылась без звонка.
– Мегрэ!
Хороший знак? Плохой знак?
– Входите, голубчик.
Прежде чем сесть за стол, комиссар несколько раз прошелся по комнате, дымя сигаретой. Наконец, он положил руку на стопку документов и, словно подыскивая слова, вздохнул:
– Я прочел это.
– Да, господин комиссар.
– Вы сделали все, что посчитали нужным. Ваш рапорт предельно четок и подробен.
– Спасибо, господин комиссар.
– Там даже есть упоминание обо мне.
Он жестом остановил Мегрэ, который открыл было рот.
– Я ни в чем вас не упрекаю, напротив.
– Я попытался как можно точнее записать все, о чем говорилось.
– Насколько я понял, вы осмотрели весь дом.
– Да, меня водили из комнаты в комнату.
– Значит, вы смогли убедиться, что ничего необычного там нет.
– В комнате, на которую указал Жюстен Минар, тюлевую занавеску прищемило оконной рамой, словно кто-то поспешно захлопнул окно.
– Но ведь это могло случиться когда угодно, не так ли? Нет никаких доказательств, что занавеска не пребывала в таком положении уже несколько дней.
– Отец, месье Фелисьен Жандро-Бальтазар, выглядел очень взволнованным, когда увидел меня в доме.
– Вы написали "испуганным".
– Мне так показалось.
– Я лично знаком с Жандро и встречаюсь с ним несколько раз в неделю в клубе.
– Я знаю, господин комиссар.
Комиссар был красивым мужчиной, очень породистым, и его можно было увидеть на всех светских мероприятиях, поскольку он женился на одной из самых богатых наследниц Парижа. Возможно, именно поэтому, несмотря на свой образ жизни, он заставлял себя регулярно работать. Его веки были покрыты тонкими морщинками, глубокие "гусиные лапки" залегли вокруг глаз, и, возможно, этой ночью, как и многими другими ночами, он спал не больше Мегрэ.
– Позовите Бессона.
Это был единственный инспектор, который остался в комиссариате, пока продолжался королевский визит.
– У меня для вас небольшое задание, старина Бессон.
Он переписал на листок бумаги имя и адрес флейтиста Жюстена Минара.
– Соберите-ка мне информацию об этом господине. Чем быстрее, тем лучше.
Бессон взглянул на адрес, обрадовался, что это находится в пределах Парижа, и пообещал:
– Уже бегу, шеф.
Оставшись вдвоем с Мегрэ, комиссар едва заметно улыбнулся и вполголоса произнес:
– Ну вот. Думаю, пока это единственное, что мы можем сделать.
Сидя за своим черным столом, Мегрэ впервые за все время чувствовал невероятное раздражение, просматривая замусоленные бумаги, выслушивая жалобы консьержей и объяснения уличных торговцев.
В голову ему приходили самые радикальные решения – например, немедленно подать заявление об отставке.
Значит, по мнению комиссара, единственное, что возможно сделать, – это собрать сведения о флейтисте! Почему бы сразу не арестовать его и не выбить нужные показания?
Мегрэ также мог бы позвонить "большому боссу" или отправиться к нему на прием, поскольку он был лично знаком с Ксавье Гишаром, начальником сыскной полиции. Тот часто проводил отпуск неподалеку от родной деревни Мегрэ в Аллье и когда-то дружил с его отцом.
Он не то чтобы покровительствовал Мегрэ, но незаметно наблюдал за ним издалека – или, точнее, сверху – и, судя по всему, именно он в течение четырех лет без конца переводил Мегрэ из отдела в отдел, чтобы тот быстрее разобрался во всех тонкостях профессии полицейского.
"Минар – не сумасшедший. И он не был пьян. Он видел, как распахнулось окно. Он слышал выстрел. А я собственными глазами видел масляные пятна на мостовой".
Он все это выскажет, не выбирая выражений. И потребует…
Неожиданно в его голове родилась одна мысль, и он вышел из комнаты, спустился на три ступеньки и вошел в дежурку, где полицейские в форме играли в карты.
– Скажите, бригадир, все дежурившие ночью сдали свои рапорты?
– Нет, еще не все.
– Мне нужно, чтобы вы задали им один вопрос. Видел ли кто-нибудь из них в нашем квартале "Дион-Бутон" между полуночью и двумя часами? На водителе была серая кожаная куртка и большие очки. Сидел ли еще кто-нибудь в машине, неизвестно.
Тем хуже для комиссара! "Любое начатое расследование или наблюдение…"
Он прекрасно изучил теорию. В сущности, следствие ведет он, будь то Бальтазар или не Бальтазар.
К полудню его стало клонить в сон, но время обеда еще не подошло. В глазах словно застрял песок. Он по два раза задавал посетителям один и тот же вопрос.
Вернулся Бессон, от усов которого пахнуло абсентом, наводя на мысль о прохладном бистро или рассеянном свете террасы какого-нибудь кафе на бульваре.
– Шеф у себя?
Тот уже уехал, и Бессон сел составлять свой рапорт.
– Бедолага! – вздохнул он.
– Кто?
– Музыкант.
И Бессон, пышущий здоровьем мужчина с нежной, сияющей кожей лица, продолжил:
– Во-первых, у него туберкулез, а в этом веселого мало. Уже два года его пытаются отправить дышать горным воздухом, но он ничего и слышать не желает.
Со стороны площади Сен-Жорж раздался стук копыт. Утром у Дома инвалидов состоялось торжественное построение, и теперь войсковые части различных казарм возвращались в свои кварталы. Город по-прежнему был взбудоражен: знамена, мундиры, военные оркестры, разряженные важные особы, торопящиеся к Елисейскому дворцу, где их ждал большой официальный обед.
– Они живут в двухкомнатной квартире с окнами во двор, на шестом этаже без лифта.
– Вы к ним поднимались?
– Нет, поболтал с угольщиком, живущим в их доме, затем с консьержкой, которая оказалась моей землячкой. Каждый месяц она получает жалобы от жильцов: он целыми днями играет на флейте, распахнув окна. Консьержке он нравится. Угольщику тоже, хоть флейтист и задолжал ему за два или три месяца. Что касается его жены…
– Вы ее видели?
– Она проходила мимо, когда я сидел у консьержки. Крепкая брюнетка с огненным взором. В стиле Кармен. Не вылезает из пеньюара и стоптанных туфель, обожает таскаться по окрестным лавочкам. Ходит к гадалкам. Постоянно бранит своего мужа. Консьержка даже утверждает, что она его бьет. Вот бедняга!..
Бессон с трудом вывел несколько фраз, поскольку не был силен в составлении рапортов.
– Я сел на метро и отправился к его шефу в ресторан "Клиши". Там тоже все чисто. Он не пьет. На работу приходит за пять минут до начала. Со всеми любезен, и кассирша его обожает.
– Где он был сегодня утром?
– Не знаю. Но не дома. Консьержка мне сказала бы.
Мегрэ вышел из комиссариата, чтобы съесть пару яиц вкрутую и выпить кружку пива в небольшом баре на площади Сен-Жорж. Когда он вернулся, то увидел на своем столе записку от бригадира.
"Полицейский Жюллиан заметил машину "Дион-Бутон" в половине второго ночи стоящей на улице Мансар напротив дома номер 28. В машине никого не было, кроме шофера, приметы которого совпали с указанным описанием. Автомобиль стоял на улице Мансар около десяти минут, после чего направился в сторону улицы Бланш".
Под часами прозвенел звонок. Мегрэ поспешно поднялся и открыл обитую дверь. Комиссар уже вернулся, и Мегрэ увидел разложенные на столе страницы своего рапорта с пометками, сделанными красным карандашом.
– Входите, голубчик. Присаживайтесь.
Такой благосклонный прием был редкостью, обычно комиссар оставлял своих сотрудников стоять.
– Полагаю, вы целое утро меня проклинали?
Он тоже был в мундире, но его мундир был сшит лучшим портным с площади Вандом, а его жилеты всегда были самых изысканных оттенков.
– Я внимательно перечитал ваш рапорт. Кстати, очень хороший рапорт, я вам, кажется, об этом уже говорил. У меня также состоялась беседа с Бессоном по поводу вашего друга флейтиста.
Мегрэ набрался смелости.
– Жандро-Бальтазары вам звонили?
– Да, звонили, но вовсе не так, как вы думаете. Ришар Жандро был безупречен. Даже если он совсем немного пошутил над вами и вашим усердием! Вы, вероятно, ожидали жалоб с его стороны? Все совсем наоборот. Думаю, вас не удивляет, что он охарактеризовал вас как хотя и юного, но старательного сотрудника. Именно поэтому он распахнул перед вами все двери.
Мегрэ сидел насупившись, а его шеф смотрел на него с тонкой улыбкой, которая была отличительной чертой всех "скептиков" его круга, всех представителей парижского бомонда, как их обычно называли.
– Скажите-ка, мой дорогой, как бы вы поступили на моем месте сегодня утром?
Поскольку Мегрэ молчал, он продолжил:
– Запросить ордер на обыск? Но на каком основании? Поступила жалоба? Да, но не против Жандро. Имеется ли состав преступления? Отнюдь. Быть может, есть труп или раненый? Насколько нам известно, нет. И вы осмотрели дом этой ночью, посетили все его закоулки, видели всех его обитателей, некоторых даже почти без одежды. Поймите меня правильно. Я прекрасно знаю, о чем вы думаете с самого утра. Я дружен с семейством Жандро. Я часто бываю у них в гостях. Я принадлежу к тому же кругу. Признайтесь, что вы меня проклинали.
– Есть свидетельские показания и жалоба Минара.
– Да, флейтист. Я как раз собирался к нему перейти. Около половины второго ночи он попытался силой проникнуть в особняк под предлогом того, что услышал крики о помощи.
– Он видел…
– Не забывайте, что он единственный что-то видел, никто из соседей не поднял тревоги. Поставьте себя на место дворецкого, разбуженного ударами в дверь.
– Простите! Дворецкий Луи был полностью одет, включая галстук, и это в половине второго ночи! И когда Минар звонил в дверь, нигде в доме не горел свет.
– Пусть так. Заметьте, что это снова всего лишь утверждение вашего флейтиста. Допустим. Но разве это правонарушение? Минара вышвырнули за дверь в достаточно грубой форме. А как бы поступили вы, если бы какой-то одержимый посреди ночи ломился в вашу дверь, утверждая, что вы убиваете свою жену?
Он протянул Мегрэ свой золотой портсигар, и тот вынужден был ему напомнить, наверное, в сотый раз, что не курит сигареты. У Ле Брета это было неискоренимой привычкой, проявлением аристократической благосклонности.
– Теперь рассмотрим вопрос с сугубо административной точки зрения. Вы составили протокол, который должен проделать обычный путь, а именно: попасть к префекту полиции, который примет решение, передавать его в прокуратуру или нет. Жалоба флейтиста на дворецкого также отправится проходить все этапы.
Мегрэ не сводил с него недоброго взгляда и снова думал о своей отставке. Он уже догадывался о продолжении.
– Семья Жандро-Бальтазар – одна из наиболее известных в Париже. Любая, самая ничтожная желтая газетенка с радостью воспользуется случаем, если будет допущена хоть малейшая бестактность с нашей стороны.
Мегрэ сухо произнес:
– Я понял.
– И ненавидите меня, не так ли? Вы считаете, что я защищаю этих людей, потому что они влиятельны, богаты и к тому же являются моими друзьями.
Мегрэ намеревался было взять свои бумаги со стола и разорвать их, как ему на это недвусмысленно намекали. Затем он вернется в общий зал и, стараясь писать твердой рукой, составит заявление об отставке.
– А теперь, мой дорогой Мегрэ, должен сообщить вам одну новость.
Это было забавно: дело принимало другой оборот.
– Сегодня утром, когда я читал ваш рапорт, а затем и во время беседы с вами, что-то не давало мне покоя. Словно какое-то смутное воспоминание. Не знаю, бывает ли такое с вами. Чем настойчивее стараешься вспомнить, тем сильнее оно ускользает. Я чувствовал, что это нечто важное, способное в корне изменить дело. В итоге я нашел ниточку, когда отправился обедать. В этот раз я обедал дома, так как у нас были друзья. Глядя на свою жену, я восстановил отсутствовавшее в цепочке звено. Я вспомнил, как она мне что-то говорила по этому поводу. Но что именно? И только в самый разгар обеда меня осенило. Вчера, прежде чем уехать с бульвара Курсель, я спросил ее, как это часто бывает:
– Чем вы будете заниматься после обеда?
И жена мне ответила:
– Собираюсь пить чай в предместье Сент-Оноре вместе с Лиз и Бернадетт.
Бернадетт – это графиня д’Эстиро. А Лиз – это Лиз Жандро-Бальтазар.
Ле Брет замолчал и посмотрел на Мегрэ прищуренным взглядом.
– Вот так, мой друг. Мне оставалось выяснить, действительно ли Лиз Жандро пила чай вчера в пять часов с моей женой в салонах Пиана. Да, пила, жена мне это подтвердила. И Лиз ни словом не обмолвилась о том, что собирается ехать в Ансеваль. Вернувшись сюда, я внимательно перечитал ваш рапорт.
Лицо Мегрэ прояснилось, и он уже открыл было рот с торжествующим видом, собираясь что-то сказать.
– Одну секунду! Не торопитесь. Этой ночью комната Лиз Жандро оказалась пуста. Ее брат заявил вам, что она в Ньевре.
– Значит…