* * *
До конца дня Тимофеич больше не появлялся. Зато пришел его помощник – заросший, месяца три, наверное, не мытый мужичок, четко разъяснивший священнику его новые функции и недвусмысленно давший понять, что и кнут, и, так сказать, пряник для тех, кто работает на Тимофеича, абсолютно реальные понятия. И что если до конца завтрашнего дня навоз из коровника убран не будет, отцу Василию, во-первых, не дадут жрать, а во-вторых, накажут.
– Не-ет! Это еще хуже, чем Купон! – сказал отец Василий вслух. – Отсюда надо сматываться, и побыстрее!
Он еще раз осмотрел и ощупал цепь, но изъянов не обнаружил. Он внимательно оглядел огромную "шахтерскую" лопату, но гвоздя в ней не было – лезвие на черенок насадили просто так, без дополнительного крепления. Впрочем, и сама лопата была неплохим оружием – голову снести можно запросто! "Господи, прости меня! – испугался священник. – О чем я думаю?! Какую голову?! Изыди, нечистый, не искушай!"
Он вдруг ясно осознал, что ничего настолько страшного, чтобы переступить заповеди господни, не произошло. Кнута немного досталось? Так и господа нашего бичевали. Свободу отняли? Но в кандалах ведь только тело, а дух его свободен, был и остался свободен! Да и не вечер еще, можно и тело освободить. Дайте только срок, и все вернется на круги своя, а он к Олюшке…
Как только отец Василий подумал про Олюшку, ему снова поплохело. Он понимал, что с Ольгой скорее всего все в порядке, но он также понимал, что жена переживает, а ей, пока она кормит маленького Мишаньку, волноваться никак нельзя! Эта мысль его подстегнула. "Я вернусь к тебе, Олюшка!" – мысленно пообещал он, поднялся и взял в руки лопату.
* * *
Работа пошла легко. Правда, железный браслет быстро натер ногу, и отец Василий вынужден был остановиться, чтобы смастерить из собственной майки немудрящий подкандальник. И дело заладилось. Священник немного задыхался – сказывался-таки излишний вес, но кидал навоз к воротам играючи и остановился, лишь когда совсем стемнело. Он оценил размеры накиданной кучи и понял, что еще немного, и в сарай станет невозможно войти.
Отец Василий переместился к воротам, насколько позволяла цепь, и черенком лопаты толкнул одну из створок. Створка отошла в сторону, и в сарай сразу проник свежий, пахнущий полынью и влажной весенней землей ветер. "Надо было сразу открыть, – подумал он. – Легче дышалось бы!"
Священник взвесил в руках лопату и воткнул ее в кучу. Теперь следовало выкидать навоз наружу, а там его, как сказал фермерский помощник, отгребут трактором.
– Неплохо работаешь, – услышал он над самым ухом и оглянулся – за створкой ворот стоял Тимофеич.
– Стараюсь долг побыстрее отработать, – серьезно ответил священник.
– Это правильно. Будешь стараться, за пару-тройку лет отработаешь.
Отец Василий смолчал.
– Скажи спасибо, что я тебя участковому нашему не сдал, – продолжил фермер. – Он до сих пор свою машину восстановить не может. Чем это вы на него наехали? "Кировцем"?
Отец Василий задумался. Он припомнил, что Тимофеич, когда они переехали ментовский "уазик", так и сидел в собственном багажнике и своими глазами увидеть происходящее не мог. Да и менты вряд ли поняли в темноте, что скрывается под густо привязанными проволокой в качестве маскировки ржавыми дверцами от комбайнов и радиаторными решетками от машин.
– "Кировцем", – потупил он взор.
– Я так и подумал, – удовлетворенно хмыкнул фермер. – Но, заметь, решил тебя властям не сдавать. Чтобы ты, так сказать, искупил трудом…
Отец Василий молча слушал.
– Ты что думаешь, – присел на корточки Тимофеич, – мне все это, – обвел он рукой уходящую до самого горизонта степь, – даром дается? Нет, не даром. Но я не хнычу. А наоборот, думаю, как таким, как ты, заблудшим душам помочь. Вон Николаич, помощник мой, до заместителя вырос, а был еще хуже тебя – грязный да вонючий. Но искупил трудом, доказал, так сказать, свое право на место под солнцем.
"Ну и ну! – покачал головой отец Василий. – Так говорит, словно это он мне место под солнцем выделил".
– Ты головой не качай! – повысил голос Тимофеич. – А не веришь, у Николаича спроси, он подтвердит. Такой же пес смердючий был, точь-в-точь как ты. А теперь челове-ек! И работники его уважают, и я ценю. Вон в прошлом годе даже тулуп ему свой подарил. Хорошая вещь, добротная, сейчас таких не делают. И отцу моему служил, и мне, а теперь вот и Николаич носит не нарадуется.
"Заманчивую перспективку ты мне обрисовал", – задумчиво ковырнул навоз лопатой отец Василий.
– Что скажешь?
Отсюда отец Василий запросто мог достать его лопатой. Он представил, как пройдет широкое лезвие вдоль горла, разрывая сухожилия и хрящи гортани, и даже зажмурился.
– Заманчиво, – глянул он в небо. – Даже не знаю, что и сказать.
– Ничего-ничего, я не тороплю, – поднялся с корточек Тимофеич. – А что кнутом тебя немного поучил, так ты не обижайся. Для твоей же пользы. Вон Николаич не обижается, понимает, что это не со зла. И ты не обижайся. Ну, давай, работай. Не буду мешать.
* * *
С работой отец Василий управился к следующему полудню – на полдня раньше срока. Время от времени он приостанавливался и прислушивался, надеясь понять, куда сунули остальных, но никаких намеков на судьбу Исмаила, Петра и Марины не обнаружил.
А потом пришел Николаич. Он подогнал "Беларусь" и отгреб выброшенный во двор навоз в сторону, а затем, знаками отогнав отца Василия в глубь коровника, быстро отомкнул цепь и перецепил кольцо на крюк трактора.
– Вперед! – распорядился он и полез в кабину.
Отец Василий подобрал цепь и пошел вслед за медленно едущей "Беларусью", старательно вглядываясь в то, что его окружает. Шесть выстроившихся в ряд коровников, засыпанный навозом и соломой двор, зеленый строительный вагончик, огромный стог прошлогоднего сена, хозяйский особняк с наветренной стороны… В общем, хутор. Нормальный кулацкий хутор со всеми прибамбасами, включая батраков. Точнее, рабов.
Трактор отъехал за последний коровник, остановился, и в груди у отца Василия все аж зашлось от радости. Впереди, метрах в десяти от него сидел на земле… Исмаил.
– Салам алейкум, Исмаил! – заорал священник. – Здорово, братишка!
Исмаил вздрогнул и повернулся к нему. Отец Василий опешил. Правая половина лица муллы представляла собой сплошной синяк, а глаз заплыл до состояния узенькой, обрамленной багровой опухолью щелки.
– Иди к нему, – распорядился Николаич и, дождавшись, когда священник отойдет от трактора, отцепил кольцо цепи и быстро примкнул его к стоящему рядом столбу.
– Как ты, братишка? – обнял муллу отец Василий. – Кто это тебя? Тимофеич?
– Куда ему? – попытался усмехнуться Исмаил и скривился от боли. – Он себе двух новых нукеров завел, взамен тех, что мы тогда отоварили. Вот они и постарались.
– За что?
– Жить на цепи отказался. Я не собака. А уж работать – тем более. Я не раб. И я не вещь.
Исмаил внимательно оглядел священника.
– А тебя, я вижу, не тронули.
– Я работал, – краснея, признал отец Василий.
– Христианское смирение? – язвительно усмехнулся Исмаил и охнул от боли.
– Да, – кивнул священник.
Подошел Николаич.
– Ты, – ткнул он черным от мазута пальцем в лицо священнику. – Будешь старшим. Если маленького работать не заставишь, тебя накажут. Жрать сегодня вам принесут. Срок для ямы под фундамент два дня. Сегодня считается. Понял?
– Понял, – кивнул отец Василий. – Сделаем.
Исмаил презрительно фыркнул.
Николаич внимательно на него посмотрел и отошел.
– Руки-ноги целы? – спросил отец Василий. – Не переломали?
– Целы, – выдавил Исмаил и вдруг буквально заполыхал от ярости. – Никогда им этого не прощу! Каждый мне ответит!
– Нельзя так, Исмаил, – покачал головой священник. – Ненависть иссушает.
– Ты не понимаешь, друг, – неожиданно сбавил тон мулла. – Только достоинство делает нас людьми. Иначе какие мы, к шайтану, люди? Без достоинства мы животные. Понимаешь?
– Достоинство и ненависть – не одно и то же, – снова покачал головой священник. – Ты меня, Исмаилушка, извини, но ты еще слишком молод, если не понимаешь этого.
– И что же нам теперь, на этих козлов за помои пахать?
– Почему? – улыбнулся отец Василий. – Я здесь задерживаться не собираюсь. Сегодня же и уйдем.
– Как?!
Отец Василий встал и подошел к столбу, к которому их обоих приковали. Это был обыкновенный, черный от времени сосновый электрический столб – их неизвестно откуда и неизвестно куда тянулась целая череда, длиннющая линия от горизонта до горизонта. Проводов давно не было – срезали, возможно, тот же Тимофеич это и сделал.
Священник коснулся амбарных замков, колец и глубоко ввинченных в мертвую плоть дерева толстенных, заваренных в кольцо крюков, к которым и крепились их цепи. Вывинтить их руками было невозможно. А кроме лопат на хлипких осиновых черенках, никаких инструментов им не выдали.
Священник опустил взгляд пониже. Нижняя, примотанная к верхней толстенной ржавой проволокой часть уже изрядно прогнила от влаги и земной соли, и сломать или подкопать ее можно было попробовать.
– Мишаня, Исмаил, – позвали их.
Отец Василий обернулся. Прямо за ним стояла Марина. Глаза опущены вниз, плечи безвольно обвисли.
– Я вам покушать принесла, – тихо сказала Марина.
– Храни тебя господь! – искренне поблагодарил священник. – А Петя где?
– На исправительных работах.
– Это как?
– Колодец роет. За то, что бежал. Там и ночует. Там и ест.
– Бежать не думаете? – поинтересовался Исмаил.
– Нет! Что вы! – испуганно отшатнулась Марина. – Мы и так проштрафились! Куда уж нам бежать?! Да и все равно ведь поймают. Правильно сказал Тимофеич, у него вся милиция куплена.
– Ну, это он, положим, загнул, – улыбнулся священник. – Чтобы всю милицию купить, никаких денег не хватит, аппетиты у них ого-го!
Но воодушевить Марину не удавалось.
– Вы кушайте, – поставила она закопченный котелок на землю. – Здесь пшеница вареная. С солью.
– Ты лучше скажи, спички у тебя есть? – наклонил голову священник и невольно потянул носом – есть хотелось страшно.
– Есть немного, – неуверенно обронила Марина.
– Давай, – протянул руку отец Василий. – А то я курить начал, а спичек нет.
Марина испуганно огляделась по сторонам, вытащила из-под юбки коробок и протянула священнику.
* * *
Они поужинали, а потом отец Василий взял лопату и начал торопливо, напоказ, пробивать траншею под фундамент будущего седьмого коровника.
Натянутая по контурам запроектированного строения белая пластиковая веревка позволяла двигаться достаточно точно, и траншея получалась ровной и даже красивой. Исмаил сидел сбоку и бессмысленно кидал мелкие камешки перед собой.
– Присоединяйся, друг, – попросил отец Василий. – Разомнись. Двигаться завсегда лучше, чем сидеть.
– Я не раб, – цокнул языком Исмаил. – За бесплатно не работаю.
– А ты думаешь, я для Тимофеича землю кидаю? – улыбнулся священник. – А напрасно. Я землицу для себя кидаю.
– Могилу ты себе роешь, – покачал головой Исмаил. – Не телу своему, нет. Могилу своему духу ты сейчас копаешь. Достоинство свое человеческое хоронишь!
Это прозвучало так высокопарно, что отец Василий едва удержался, чтобы не рассмеяться. Исмаил и впрямь был словно большой ребенок.
– Маловерный, – ласково улыбнулся он. – Говорю тебе, ныне же будешь со мной на воле. Вот докопаю до столба, а там еще полночи работы, и вперед!
Исмаил невольно приподнялся и всмотрелся. Даже в наступающих сумерках было видно – отец Василий, вместо того чтобы повернуть под прямым углом, "увлекся" и бьет траншею точно к столбу, к которому их приковали.
– Сам подумай, Исмаил, – вполголоса продолжил отец Василий. – Неужели два таких здоровых мужика, как мы, не упрут этот столб на себе?
– Миша, ты гений, – прошептал Исмаил и схватился за лопату.
– Не здесь! – решительно перенаправил его энтузиазм отец Василий. – С другой стороны копай. А то слишком подозрительно будет выглядеть.
Исмаил принялся копать в другом месте. Но было видно, как разрывает его желание немедленно принять участие в строительстве дороги на волю. И в этот момент об лопату священника что-то звякнуло. Он наклонился, нащупал помеху и с некоторым усилием вывернул из земли кусок толстенной арматуры.
"Благодарю тебя, господи! – прослезился отец Василий. – Всем сердцем, всем духом своим благодарю!" Теперь путь на волю стал еще короче. Может быть, на два часа, а может быть, и на полночи. Теперь не нужно откапывать столб целиком, вместе с его нижней, прикрученной ржавой проволокой частью. Теперь достаточно просто раскрутить проволоку, соединяющую две части столба.
Он аккуратно отложил арматурину в сторонку и обессиленно присел на край траншеи.
– Что случилось, Мишаня? – прошептал Исмаил.
– Все нормально, братишка, все нормально…
* * *
Когда окончательно стемнело, а Николаич перестал шастать от коровника к коровнику, отец Василий кивнул Исмаилу, поднял присыпанный землей спасительный кусок ржавого железа, подошел к столбу и воткнул арматурину в петлю. Исмаил схватился за второй конец арматурины. Они поднатужились, с усилием сделали пол-оборота и тут же услышали, как с легким треском покосился столб.
Они переглянулись и сделали еще пол-оборота. Толстенная, но на удивление мягкая проволока ослабла еще сильнее, и столб накренился еще круче! Сдерживая переполняющую их радость, невольники делали оборот за оборотом, пока верхняя часть столба – метр за метром – не коснулась земли. И тогда они осторожно дораскрутили проволоку, бережно рассоединили части столба, положили свое "иго" на землю и только теперь вздохнули полной грудью.
Они тихо-тихо, обняв столб и мелко переступая, помчались вперед, туда, где по их расчетам, находилась Волга с ее бескрайними камышовыми плавнями и тальниковыми джунглями.
* * *
Ночь была теплой и звездной; небо – чистым-чистым, но месяц где-то подзадержался, и поэтому назвать местность чересчур освещенной было нельзя. Но это им было только на руку.
– Молодец, что спички взял! – пропыхтел мулла, когда они отбежали примерно на полкилометра. – Хоть у костра согреемся, если что.
– Я не для этого… их взял, – задыхаясь, ответил священник.
– А для чего?
– Если столб пережечь… в том месте, где входят крюки, дальше побежим уже без столба… только с крюками.
– Ну, ты голова! – восхитился мулла и вдруг словно взбесился. – И ты все это время молчал?! И мне ни слова?!
– Ты такой суровый сидел. Все о достоинстве своем человеческом думал. Мне и подойти… было страшно.
Исмаил хохотнул, и священник почувствовал огромное облегчение. Если уж Исмаил смог рассмеяться над самим собой, значит, его душевное состояние и впрямь на поправку пошло.
– Я, Мишаня, вспомнил, какой ты смиренный ко мне заявился, – пояснил причину своего смеха Исмаил. – Ягненок ягненком! Прямо агнец жертвенный!
Он так ничего и не понял.
– Ты на меня не обижайся, Мишаня, – вдруг выдавил Исмаил. – Я знаю, что бываю несносным, но это у меня характер такой. Десантный. Не умею я вилять ни хвостом, ни задом. От того и неприятности.
– Бог простит, – вздохнул священник.
* * *
Они бежали всю ночь. Сначала быстро, а затем все медленнее и медленнее. Столб тяжелел и тяжелел с каждым пройденным километром, и они то клали его на правое плечо, то перекладывали на левое, а то и пытались тащить на головах, поддерживая руками с обеих сторон. Но вскоре ничего уже не помогало, и они продвигались вперед на одном характере.
У отца Василия вскоре начало отчаянно колоть сердце, но он боялся попросить Исмаила двигаться медленнее – в таком деле, как путь к свободе, расслабиться – слишком часто означает проиграть. Уж это он знал.
Давным-давно, еще в "той жизни", в бытность спецназовцем, он участвовал в поимке двух беглых зэков. Рецидивисты были дерзки, но слишком еще молоды и не умели держать себя в руках, тем более когда силы на исходе. Преступники благополучно миновали огромное число постов и даже две специально на них устроенные засады, но потом не выдержали многодневного бегства и заночевали в колхозном телятнике на краю деревни. Там их и обнаружил пастух, и именно там, спустя четыре часа, их и повязали.
Священник не хотел такой судьбы для себя. Слишком хорошо он запомнил отчаяние, испытанное поставленными на колени лицом к стене беглецами.
– Мишаня, я слышу Волгу, – вдруг как-то неуверенно выдохнул Исмаил.
– Как это? – не понял священник.
– Обыкновенно. Я ее точно слышу!
Отец Василий знал, что слух у муллы особенный, невероятно тонкий, и все равно он с трудом представлял, как можно услышать шум реки на таком расстоянии, да еще шум такой степенной реки, как Волга.
– Ты что, камыш слышишь? – спросил он.
– Это само собой! – нервно отозвался Исмаил. – Я теперь и реку слышу! И рядом совсем! Километр от силы!
– Тогда прибавим ходу, – собрав всю свою волю в кулак, предложил священник.
– А ходу нам так и так прибавить придется! – помрачнел вдруг мулла. – Потому что за нами едут.
– Погоня? – ужаснулся священник.
– Точно. Я узнал. Это "Фольксваген" хозяйский.
Они добавили скорости.
– Они приближаются, – через пять минут отрапортовал Исмаил.
Священник отчаянно вращал головой и вглядывался в сиреневую предрассветную даль, но ни рощицы, ни леска не обнаруживал. Степь да степь, а руки уже совсем отваливались.
Он терпел еще десять минут. Потом еще пять. Потом еще три… Солнце уже приближалось оттуда, снизу, к линии горизонта, и наступил момент, когда впереди заблестела тонкая серебристая полоска великой реки. И в тот самый момент, когда светило высунуло свой раскаленный краешек наружу, он понял: все, больше он не может!
– Мишаня, стоп! Хорош! – чуть ли не прорыдал Исмаил. – Я больше не могу!
Они с огромным облегчением, без единого слова скинули свою ношу и упали рядом. Тело вибрировало от напряжения, грудь ходила ходуном, а в висках словно стучал паровой молот.
– Они близко? – хрипло спросил священник.
– Да.
– Думаешь, найдут?
– Непременно. Они идут прямо на нас. Как знают, где искать.
– Надо было в степь двигать, – вздохнул священник. – Надо же, триста шестьдесят градусов на компасе, а мы выбрали самое неудачное направление.
– Не вини себя, – тихо произнес Исмаил. – Любой нормальный человек в нашем положении двинул бы к Волге.