- Категорически нет, - твердо ответил я. - Сколько же можно повторять? От движения национал-возрожденцев я давно отошел и теперь я - сторонник равноправия всех народов. Возьмите мой роман "Гей-славяне", откройте на странице девяносто два. Там главный герой без проблем трахается со всеми, включая пуэрториканца. Хотя уж пуэрториканцев, этих долбаных грязных латиносов, в самих Штатах и за людей не считают...
Рапопорт открыл рот. Закрыл. Снова открыл. Мои взгляды на национальный вопрос почему-то вызывали у него странную реакцию: он превращался в глубоководную рыбу, вытащенную на берег. Я не стал дожидаться, пока этот носатый умник сможет заговорить. Хорошенького понемножку.
- Теперь поглядим, что там лежит в кепарике, - сказал я. Сашка с кряхтеньем слезла со стула, нагнулась и подала мне головной убор.
Записки пришли всего две, обе занудные до идиотизма. В одной спрашивалось, как я отношусь к политическому террору, а в другой - верю ли я в судьбу? Рассусоливать было некогда: уже через час в "Трех поросятах" должен состояться мой обед со спонсорами. Опаздывать было неприлично, да и жрать хотелось.
- Вот тут еще два вопроса, - в темпе проговорил я, вытащив две своих записки из-за подкладки. - Интересуются, как я отношусь к презервативам? Отвечаю: нормально. И второй вопрос на ту же тему, какие изделия я предпочитаю - индийские или тайваньские? Отвечаю: российские. Производства московской фирмы "Звягинцев и сын". Они прочнее всех этих импортных игрушек, зубами грызи - не разгрызешь.
В третьем ряду снова посмеялись и похлопали. Дуся Кораблёв не был уверен, шучу я или всерьез, и на всякий случай решил подстраховаться. Я обратил внимание, что к аплодисментам стали присоединяться зрители с последних рядов - мой запоздавший электорат. Особенно усердствовал старый дикобраз, весь поросший бородой. Раньше среди голубой тусовки я его не встречал; вероятно, он был из породы геев-одиночек. Черт его знает, может, и такие встречаются?
- На этом все, - объявил я. - Спасибо за внимание, мне пора. Смотрите сегодня в прямом эфире мои теледебаты с этими тремя слабаками. Обещаю оставить от них мокрое место. Считайте, они уже политические трупы. И не забудьте, - я поднял указательный палец, - послезавтра голосовать за Фердинанда Изюмова. Изюмов - ваш кандидат!
Последняя фраза была сигналом. Услышав ее, Дуся поднял с места всех наших гавриков, и те принялись скандировать: "И-зю-мов! Ваш! Кан-ди-дат! И-зю-мов! Наш! Кан-ди-дат!" Горбун с телекамерой честно снимал, как я вместе с Сашкой и в окружении голубой гвардии выхожу из зала на улицу. По дороге Кораблёв расталкивал локтями тупой электорат, чтобы в толпе случайно не помяли любимого кандидата. Выглядело это классно. Наш проход наверняка попадет в вечерние новости - бесплатная реклама.
На улице ко мне внезапно подскочил тот самый бородатый дикобраз из задних рядов.
- Талантливо! - с восторгом проговорил он. - Вначале вы переигрывали, но потом... Какая тонкая ирония, какой язвительный сарказм!
Я даже засмущался, что мне совершенно не свойственно. Не так уж часто тебе достаются дармовые комплименты от незнакомых дикобразов. Обычно наш народишко при жизни поливает дерьмом своих кумиров.
- Польщён, - сказал я и шаркнул ножкой.
- Да! Да! - воскликнул восторженный дикобраз. - И ваш жест... Вы - вылитый Изюмов!
С этими словами бородач затряс седыми иголками и убежал.
- Почему-то мои поклонники - люди с приветом, - озадаченно сказал я Сашке, глядя вслед бородатому. - С чего бы это?
Вместо ответа лысая дрянь вдруг гнусно захихикала и стала указывать куда-то пальцем. Я проследил за пальцем...
Вот гнидёныш! Падла! Шибзд паскудный! Я бешено завращал головой в поисках иуды-галерейщика. Но тот, понятно, давно смылся, сделав свое черное дело.
Афиша на двери изменилась. Картинка была прежней, однако подпись к моей роже - уже совсем другой. Оказывается, я был не я, а только "интеллектуальная провокация", "концептуальная фантазия на тему Фердинанда Изюмова". Самым обидным, однако, было не это. Вместо фразы "Вход свободный" теперь можно было прочесть: "Вход $2".
Скотина-галерейщик не только наварил на мне дополнительные бабки, но и посмел оценить меня на три доллара дешевле, чем гавкающего художника Глухаря!
19. БОЛЕСЛАВ
Медсанчасть пряталась в глубоком подвале, сразу под Румянцевским залом Кремля: три койкоместа и гора новейшего американского оборудования на восьмиметровой глубине. При царе Алексее Михайловиче здесь пытали бунтовщиков, а теперь, наоборот, пользуют государственных особ первой двадцатки.
Скажете, прогресс? Если это прогресс, то я - китайский император. Врачи сменили палачей, но результат их работы остался тем же самым.
Гиппократово отродье.
Я прислонился спиной к двери с красным крестом и только тогда перевел дыхание. Спокойнее, Болеслав, приказал я сам себе. Пока ты спокоен, ты контролируешь ситуацию. Стоит тебе начать нервничать, обязательно что-нибудь упустишь. И все пропало.
- Сколько человек в курсе? - спросил я у Паши, своего помощника-референта. - Вы подсчитали?
- Пока семнадцать, Болеслав Янович, - не мешкая доложил тот. - Включая нас с Петром, повара, Макина и бригаду реанимации. Дамаев будет восемнадцатым, его сейчас привезут.
- Есть среди этих семнадцати кто-то из мэрии?
Паша отрицательно помотал головой.
- Из ФСБ?
- Только один Макин, - ответил Паша. - Но у него-то двойное подчинение, ФСБ и нашей администрации.
Это была светлая идея - переподчинить администрации нескольких ближайших телохранителей Президента. Грубо говоря, жалованье они по-прежнему получали на Лубянке, зато премии и все выплаты - в нашей кремлевской кассе. Мои приказы для Макина сразу стали весомее голубевских.
- Уже легче. - Я отер пот со лба.
И генералу Голубеву, и тем более мэру Москвы Круглову совсем не обязательно знать, что произошло десять минут назад. Оба, разумеется, лояльны к нынешнему Президенту - но только к здоровому Президенту. А вовсе не к тому, чья жизнь подвешена на ниточке.
- Быстро собери подписки у всех, кроме реаниматоров, - приказал я референту. - Их уже предупредили. Остальным напомнишь о нулевой форме допуска. О том, что разглашение карается не КЗоТом, а статьей УК. В принципе им это известно, но напомнить никогда не помешает. В подробности не вдавайся... Да, и Макина - срочно сюда, ко мне... Действуй.
Паша безропотно кивнул и исчез в лифте. Петя, другой мой помощник, подал мне трубку сотового телефона. Ни Паша, ни Петя сами не знали всех подробностей происшествия, однако не задавали лишних вопросов. Моя команда была приспособлена к работе в условиях цейтнота, по западному методу: точно сказано - точно сделано. Все объяснения - постфактум. Чтобы в стране была демократия, в кадрах должна быть жесткая диктатура.
Я присел на кожаный диванчик возле стены и набрал номер. Хорошо еще Гурвич приехал в Кремль, а не сидит у себя в министерстве. Очень вовремя.
- Привет, Лёлик, - бросил я в трубку.
- Привет, Болек, - тут же откликнулся министр финансов.
- Пожалуйста, спустись в медпункт, - попросил я. - И побыстрее. Возникли проблемы со здоровьем.
- С чьим? - не понял мой бывший сосед по парте.
- С твоим, конечно, - ответил я и дал отбой.
Пока я разговаривал, помощник Петя топтался в сторонке, ожидая инструкций. ЧП застало его за обеденным столом, в руке он все еще машинально вертел салфетку, которая давно превратилась в белый салфеточный шарик.
- Дело дрянь, - сказал я помощнику. - Но мы можем выкрутиться. Самое главное - не допустить утечки еще два с половиной дня... Что у Президента сейчас по графику?
- Интервью "Свободной газете", - сообщил Петя. - Редактор Морозов Виктор Ноевич уже ожидает в Сиреневой гостиной для прессы.
- Только прессы нам не хватало! - едва не застонал я.
- Вежливо отшить его? - с готовностью предложил мой помощник.
- Отшить - да, но не вежливо, - сказал я. - Наоборот, веди себя с ним пожёстче. Намекни, что Президент резко передумал давать интервью именно его дрянной газетке.
- Он должен обидеться? - Петя ухватил мою мысль на лету.
- Непременно, - ответил я. - Он должен быть вне себя. Если с ним расшаркиваться, он сразу что-то заподозрит. А так он будет просто злиться на Президента и его сволочное окружение. Это сейчас для нас гораздо безопаснее... Ну, поторопись, вот как раз лифт спустился.
Лифт привез к нам в подвал человека номер восемнадцать из Пашиного списка посвященных. Как только створки разомкнулись, смуглый президентский кардиолог Рашид Дамаев выскочил наружу, чуть не сбив с ног помощника Петю.
- Пульс? - на бегу хрипло спросил у меня Дамаев. Судя по его одышке, ему самому не помешал бы хороший кардиолог.
- Появился, - проговорил я. - Но еле-еле.
Не останавливаясь, лейб-медик локтем толкнул дверь, отмеченную красным крестом, и с разбегу влетел в лазарет. Счастье, что дверь здесь открывалась внутрь, а не наружу. Пропустив Дамаева, она вновь закрылась.
Я прислушался, но никаких звуков из медсанчасти не донеслось. Впрочем, звукоизоляция тут была налажена на совесть, еще со времен царя Алексея Михайловича. Стоны и крики подвергаемых пыткам в коридор уже не попадали. Челядь берегла чуткие царские нервы.
Опять зашумел скоростной лифт, и в подвале появился президентский телохранитель Макин. Обычно этот огромный человек напоминал мне Ахиллеса из греческой мифологии. Сейчас лицо Макина выглядело таким потерянным, как будто Ахиллесу внезапно прищемили пятку.
- Как он? - шепотом произнес телохранитель. В руках он сжимал пакет, из которого пахло апельсинами. Очевидно, Макин вспомнил, что раненым и больным следует приносить апельсины, и уже подсуетился. Великан с мозгами шестиклассника.
- Пока без особых перемен, - не стал скрывать я. - Только что приехал Дамаев. Он сделает все, что в его силах.
- Рашид Харисович - молоток, - все так же шепотом признал Макин. - Хорошо, что Рашид Харисович успел... А я боялся - все, не донесу... Я, главное, смотрю - падает, и руку к сердцу... Я к нему бросаюсь - не дышит и пульса вроде нет...
Рассказывая, Макин то и дело перекладывал свой дурацкий пакет из правой руки в левую, из левой - в правую.
- Успокойтесь, Макин, - попросил я. - Врачи делают своё дело, а мы - своё... Успокойтесь и слушайте внимательно. Вы ведь хотите, чтобы Президент остался президентом и дальше? Дайте-ка сюда ваш пакет.
Ахиллес безропотно протянул мне свою больничную передачку. Я высыпал апельсины на диван, а пакет вернул телохранителю.
- У вас есть пустые бутылки? - осведомился я.
- Какие бутылки? - Макин недоумевающе поглядел на меня.
- Стеклянные, - пояснил я. - Штуки две или три. Если не найдете, возьмёте в боковом сейфе полные. Там есть джин или мартини, не помню. Код сейфа девятнадцать девяносто три, ручку повернуть дважды налево... Возьмете, выльете содержимое в раковину, тару уложите в пакет. И потом пройдитесь с этим пакетом по второму этажу, мимо залов для делегаций, мимо кабинетов референтов и пресс-службы. Постарайтесь, чтобы вас увидело человек десять. В том числе желательно пресс-секретарь... И не забудьте позвякивать бутылками.
- Но ведь они все подумают... - Лицо Ахиллеса стало сконфуженным.
Надо, чтобы это выражение продержалось у него еще минут двадцать, мысленно пожелал я. Актёр Макин никудышный, а тут все будет натурально: Самый Большой Начальник принимает на грудь, а смущённый телохранитель выносит пустую посуду. Картинка, не вызывающая подозрений.
- Они просто обязаны это подумать, - с нажимом проговорил я. - Пусть сплетничают. Зато по крайней мере день-два никто из них не станет обращаться к Президенту с вопросами. Наша задача - выиграть время...
На самом деле Президент давно держал норму, ограничиваясь парой рюмочек на официальных приемах. Но разнообразным кулуарным слухам я пока не препятствовал - на всякий пожарный случай. Вот случай и настал.
- Разрешите исполнять? - спросил Макин.
Слушая меня, он переводил растерянный взгляд с меня на дверь медпункта, с двери на пустой пакет в руках. Почти наверняка моя идея с бутылками ему совсем не нравилась. Мне - тоже, однако выбирать не приходится.
- Исполняйте, - скомандовал я. - Потом спрячете стеклотару обратно в сейф. Но утром придется повторить свой обход.
Ахиллес Макин неуклюже протопал обратно к лифту, а я остался один на один с коробочкой сотового телефона. Немного помедлил, потом набрал номер своей приемной.
- Ксения, это я, - произнес я, стараясь говорить обычным рабочим тоном. Секретарша была не в курсе. - Я задержусь. У нас тут с Президентом продолжается совещание, по выборам. Боюсь, это надолго. Кто-нибудь звонил?
- Из штаба, группа техобслуживания, - стала перечислять Ксения. - Сказали, что вертолет готов, пилот прибыл. Затем был телефакс из Лондона, насчет визита их наблюдателя по линии ОБСЕ... Да! Еще звонила Анна, искала отца. Я сказала ей, Болеслав Янович, что у него и у вас совещание и вы оба отключили мобильные телефоны... Правильно?
- Умница, - похвалил я секретаршу и отсоединился.
Сама того не зная, Ксения избавила меня на сегодня от гнуснейшей процедуры - от вранья Анне. Через день-два президентская дочь все равно узнает, но только пускай не сегодня. Сегодня и без того кошмарный, безумный день, и он еще не кончился... Угу. Вот наконец и Лёлик.
Министр финансов Гурвич вышел из лифта пружинистой походкой делового человека, который никогда не отдыхает, а лишь работает, работает и работает. Прямо зайчик из телерекламы с вечной батарейкой внутри.
- Лёлик, - с участием сказал я, - тебе необходимо отдохнуть. Ты ведь сердечник, да?
- Вообще-то нет, - осторожно возразил министр финансов. - Но если надо...
- Очень надо, до зарезу. - Я провел пальцем по горлу. - Ты меня очень обяжешь. И не одного меня...
Я указал тем же пальцем на потолок, хотя правильнее было бы ткнуть им на дверь медсанчасти.
- А что делать? - спросил погрустневший Гурвич. Он уже понял, что отвертеться будет трудно.
- Болеть.
- Долго?
- По воскресенье включительно.
- Я обещал своим в воскресенье на дачу... - пригорюнился министр финансов.
- Лёлик, - веско сказал я. - Мы с тобой не в классе, и это тебе не шуточки. Либо ты с комфортом поболеешь три дня, либо с понедельника в России начнется строительство коммунизма... Под руководством нового президента.
- Даже так? - вздрогнул Гурвич. Он наконец-то сообразил, почему я назначил ему свидание возле кремлевского медпункта.
- Именно так, - подтвердил я.
Дверь с красным крестом отворилась. Вышел Дамаев, уже в халате и постаревший сразу лет на десять. Он извлек из одного кармана пачку "Московских крепких" и стал сосредоточенно лупить по всем остальным карманам, разыскивая коробок. Это было похоже на самоистязание.
Я подал Дамаеву зажигалку. Добыв огонек, лейб-медик зажег сигарету. Молча смял, запалил другую.
- Дерьмо, - произнес он. - Дерьмо. Дерьмо.
- Очень плох? - тихо спросил я.
- Три шунта из шести... - Президентский кардиолог закашлялся. - Три из шести - к чертовой матери!.. Ах я старый безмозглый идиот! Дубина! Их надо было ставить все восемь! Я ведь должен был догадаться, что при его нагрузках... Советовал же мне Де-Грийе...
- Довольно! - прервал я его причитания. Без толку сейчас выяснять, кто кому когда-то советовал. Не время. - Лучше скажите, какие шансы?
- Шансы? Четыре к десяти, - уже немного спокойнее ответил Дамаев. - Может, три к десяти... Оперировать его все равно пока нельзя. До завтра продержим его на стимуляторе, а потом...
- А потом... - повторил я.
- Суп с котом! - Лейб-медик выплюнул погасшую сигарету и машинально раздавил ее каблуком. - Не знаю. Будем пытаться.
Я посмотрел на часы. С того момента, когда в моем кабинете зазвонил телефон Для Чрезвычайных Происшествий, прошло всего-то минут пятнадцать. А мне показалось - два часа.
- Значит, так, - обратился я к Дамаеву. - Звоните в ЦКБ, пусть вызывают машину. Больного надо срочно госпитализировать в Центральной клинической...
Кардиолог с ужасом глянул на меня.
- Вы с ума сошли! - воскликнул он. - Какая ЦКБ? Его даже на сантиметр передвигать нельзя.
В политике лейб-медик разбирался примерно так же, как я - в кардиологии.
- Рашид Харисович, поймите, - со вздохом объяснил я. - Вы сейчас в отпуске, верно? Ваше внезапное появление в Кремле не останется незамеченным. Пойдут слухи, а это чревато... Вот вам официальный больной, - я показал на Гурвича. - Пусть машина реанимации доставит его в ЦКБ. Сердечный приступ у министра финансов - хорошее объяснение вашего срочного вызова. Пока вы здесь будете заниматься лечением Президента, господин Гурвич в ЦКБ отвлечет разговоры на себя. Сообразили?
Дамаев устало махнул рукой.
- Тогда берите телефон, звоните, - сказал я лейб-медику. - А от тебя, Лёлик, требуется пока совсем мало: лечь на носилки, когда за тобой приедут, и страдать... На вот, возьми апельсин побольше.
Деликатный министр финансов взял апельсин поменьше. Мысленно я уже занес Лёлика в Пашин список посвященных, под номером девятнадцать. Когда этот список перерастет двадцатку, сохранить секрет станет весьма проблематично.
- Это какой-то цинизм, - с неуверенностью в голосе проговорил Дамаев, глядя на живого и здорового Гурвича. - Мы будем комедию ломать, когда ОН там, на стимуляторе...
- Рашид Харисович, милый, дорогой вы наш эскулап, - мягко прервал его я. - Пусть лучше будет комедия, чем трагедия. Когда за два дня до выборов избиратель узнает, что жизнь основного кандидата висит на волоске... по вашей, кстати, вине... то на выборах победит какой-то иной кандидат. Вы по большевичкам соскучились? "Дело врачей" забыли? Давно целину не поднимали? Ну?! - Я резко повысил голос. - Будете звонить?!
Кричать на кремлевского кардиолога не доставляло мне ни малейшего удовольствия. Про себя я пообещал извиниться перед Дамаевым - сразу же, как только мы выйдем из цейтнота. Но не раньше.
Подавленный лейб-медик принял из моих рук коробочку телефона. Лёлик тем временем баюкал в ладони апельсин - горящее сердце Данко в огненно-рыжей кожуре.
- Мне надо будет лечь, когда они приедут? - поинтересовался у меня бывший сосед по парте. - Глаза закрыть?
Если все нам сойдет с рук, подумал я, организую в Кремле кружок художественной самодеятельности. Буду Станиславским местного масштаба.
- Лечь, закрыть, стонать, держаться за грудь, - перечислил я. - Это даже я знаю... У тебя что, ни разу в жизни сердце не болело?
- Ни разу, - виновато сказал Гурвич. - Сам удивляюсь...
Слова Лёлика были заглушены шумом лифта. Возник встревоженный референт Паша с кипой бумажек в руках.
- Болеслав Янович, проблемы, - с ходу объявил он. - Здесь у меня не хватает двух подписок.
Я произвел в уме простое арифметическое действие и мысленно назвал себя кретином. Когда торопишься, обязательно забудешь нечто важное.
- Премьер-министр Украины вместе с переводчиком... - медленно произнес я. - Куда, черт возьми, подевался украинский премьер?!